дняя, однако, глубоко отлична от первого, так как складывается из: земельной ренты, эксплуатации труда, разделения труда, отношений собственности, жажды наживы и власти. Предпосылкой для всего рассуждения послужил воображаемый эксперимент (впрочем, для Рикардо он был реальностью), в рамках которого капитал с его невероятной жизнестойкостью может считать свою идеальность уже реализованной, а собственные «стремления» «осуществленными»; научная ценность эксперимента состоит в том, что он исследуется ученым.
Именно принимая идеальные гипотезы Рикардо, Маркс использует их, чтобы показать, как за «поэзией» капитала, который обретает ценность, «самоотражаясь», скрывается проза присвоения неоплаченного труда. Однако, независимо от этого, гораздо сильнее в работах Маркса звучит отказ от идеализации действительности. С научной точки зрения полезно предположить, что обращение вообще получило реальное воплощение (кризисы отсутствуют); однако не менее полезно осознавать их реальное существование как проявление варварства докапиталистической поры, которое порождается отношениями раба и господина, скрытыми в форме собственности. Конечно, не просто понять это сочетание историко-фактических элементов, реальных тенденций и экспериментальной «идеальности». В этой связи Грамши указывал на законы-тенденции, приписывая их авторство Рикардо. На самом деле они отвечают Марксову методу интерпретации Рикардо, когда естественные законы системы превращаются в выражение ее идеальных тенденций. В наши дни при поверхностном обращении с этой проблематикой выдается за некое благо то, что отношения подчинения и эксплуатации будто бы недоказуемы, что отношения собственности и власти исчезли с лица земли, что деньги – лишь средство обмена и что кризисы – это память о прошлом. Критика Рикардо Марксом оказалась в тени, а различие между производством, которое стремится к абсолюту, и абсолютным производством теряет всякий смысл. Но прежде всего упускается из виду то, что было у Маркса главным (хотя и не было им развернуто), а именно что тенденция, выраженная в концепции производства вообще и обращения вообще, означает в конечном счете воздействие развития производительности труда на отношения обмена и собственности. Если деньги выражают обретение автономности отношениями обмена внутри отношений собственности, то свободное время служит выражением автономности развития производительности труда в рамках материальных условий, необходимых для возникновения новой цивилизации. Границы этой альтернативы будут уточнены ниже еще и в связи с тем, что, если, с одной стороны, невозможно продемонстрировать очевидное (что отношения собственности порождают свойственные им власть и эксплуатацию), то, с другой, как будто утверждается идея, что жажда власти – явление внеисторическое, оно присуще человеку и действует при любых человеческих отношениях. Только жажда власти освобождает от рассуждений и прожектерства. Интересно здесь то, что для Маркса выход из этого донаучного положения заключается в подтверждении того, что «omnis determinatio est negatio» («всякое определение есть отрицание») и что в специфических условиях свободное время масс может превратиться в отрицание тех рабских условий, которыми проникнут капиталистический способ производства.
6. Свободное время и формирование общественного индивида
Очень важно длинное примечание Маркса из «Экономических рукописей 1857 – 1859 годов», где он пишет, что
«созданию прибавочного труда на одной стороне соответствует на другой стороне создание минус-труда, создание относительного безделья (или, в лучшем случае, создание непроизводительного труда). Это понятно само собой, во-первых, применительно к капиталу, а затем также и применительно к тем классам, с которыми капитал делится [прибавочной стоимостью]; стало быть, применительно к живущим за счет прибавочного продукта пауперам, лакеям, прихлебателям и т.д., короче – к целой веренице капиталистической челяди; применительно к той части обслуживающего класса, которая получает средства к существованию [путем обмена] не с капиталом, а с доходом.
Между этим обслуживающим классом и работающим классом в их отношении ко всему обществу имеется существенное различие с точки зрения создания свободного времени, а затем также – с точки зрения создания времени для производства, науки, искусства и т.д. Ход развития общества состоит отнюдь не в том, что индивид, после того как он удовлетворил свои самые насущные потребности, создает для себя избыток; наоборот, так как определенный индивид или класс индивидов вынужден работать больше, чем это требуется для удовлетворения его самых, насущных потребностей, так как на одной стороне создается прибавочный труд, то на другой стороне создается не-труд и избыточное богатство.
В реальной действительности развитие богатства происходит только в этих противоположностях; но именно само развитие богатства заключает в себе возможность уничтожения этих противоположностей. Иными словами, такого рода возможность существует потому, что индивид может удовлетворить свои собственные самые насущные потребности, лишь удовлетворяя вместе с тем самые насущные потребности другого индивида и создавая для него сверх того избыток. В условиях рабства это осуществляется в грубой форме. Лишь в условиях наемного труда это приводит к промышленности, к промышленному труду.
Вот почему Мальтус вполне последователен, когда он наряду с прибавочным трудом и избыточным капиталом требует существования избыточных бездельников, которые потребляли бы, ничего не производя, или проповедует необходимость расточительности, роскоши, мотовства и т.д.» [МЭ: 46-I, 375 – 376].
Отрывок интересен тем, что позволяет по-новому оценить Маркса как пророка: здесь ясно сказано, что использование свободного времени в целях формирования богатых индивидуальностей в массе – это лишь одна из возможностей. Теоретическое предвидение заключено в рамки теоретического определения возможности. Это обстоятельство не ведет и не может вести к гармонии (экономические противоречия в противовес экономической гармонии Бастиа и Кэри), а открывает дорогу разного рода возможностям[105]. Это интересно и с точки зрения изображения действительности, потому что при капиталистической системе верхушка заинтересована в развитии подчиненного класса, обменивающего свой труд на доход. Хотя капитал представляется буржуазии как ее частная собственность и в качестве таковой позволяет ей выступать в обществе в роли хозяина, ей приходится все же выполнять и некую социальную функцию. Иногда сам капиталист пытается оправдать себя, представляясь работником, выполняющим эту социальную функцию. На самом деле это отношения собственности. Именно поэтому Маркс настаивает на том, что капиталист имеет возможности индивидуально выбирать момент, когда его прибыль в социальном плане выглядит как доход и только в этом качестве может быть превращена в капитал. Однако такой выбор, как бы реален он ни был в индивидуальном плане, остается теоретическим в отношении класса, который должен не только производить и потреблять, но и заботиться о воспроизводстве своего капитала. Отсюда – возрастание реальной власти капиталиста в момент, когда он, оставаясь таковым, может тем не менее увеличить число наемных работников из тех, кто обменивает свой труд на его доход. Таким образом, Мальтус отчасти прав, и Маркс, не колеблясь, говорит об этом, несмотря на оправданную враждебность, которую он проявляет в отношении его тезисов. Подход к вопросу с этой точки зрения также показывает, что увеличение свободного времени за счет уменьшения рабочего времени, а затем за счет завоевания условий для культурного развития масс – это всего лишь «возможность», то есть результат совокупной борьбы, скоординированной во времени и пространстве в соответствии с историческим замыслом.
Но, возвращаясь к другой возможности, когда (при неменяющемся или весьма мало меняющемся положении рабочих) свободное время идет на создание роскоши для верхушки и на развитие функций обслуживания, следует подчеркнуть, что Маркс ссылается здесь не только на Мальтуса. Вопрос этот по-разному затрагивается всеми политэкономами, включая Рикардо. Как мы знаем, Маркс критикует Рикардо за то, что тот не сумел создать теорию денег для условий капиталистической системы. Тем самым он хочет упрекнуть его в том, что в отношениях обмена он не увидел процесса обретения деньгами автономности и формирования отношений собственности. Классовое столкновение схвачено по сути (конфликтность между заработной платой и тем, что Рикардо называет прибылью), но этим дело и ограничивается. Антитеза принимает форму поиска максимума чистого продукта относительно валового продукта, и этот поиск оправдывается и превозносится как естественная необходимость. Социологическим последствием всего этого является то, что «в этой антагонистической форме… те классы общества, время которых лишь отчасти поглощено материальным производством или совсем не поглощено им, хотя они и пользуются плодами этого материального производства, должны быть возможно более многочисленны по сравнению с теми классами, время которых целиком поглощено материальным производством и потребление которых поэтому образует всего лишь одну из статей издержек производства, всего лишь условие того, чтобы они были такими вьючными животными для высших классов. Это все же означает пожелание того, чтобы на рабство труда, на принудительный труд обрекалась возможно меньшая часть общества. И это есть самое большее из того, до чего добираются те, кто стоит на капиталистической точке зрения» [МЭ: 26-III, 265][106].
Такую интерпретацию социологии, содержащейся в скрытой форме в экономической теории Рикардо, следует соотнести с приведенным выше отрывком о Мальтусе. И в том, и в другом случае вывод один: рост непроизводительных прослоек и средних слоев находится в тесной зависимости от уровня развития капиталистического общества. В другом весьма важном отрывке из постоянного диалога с Рикардо Маркс указывает на две тенденции, которые всегда сталкиваются в попытке истолковать конфликтные отношения между капиталом и наемным трудом: одна из них направлена на то, что