бы освободить рабочую силу, другая – чтобы усилить ее поглощение.
«Одна тенденция, – пишет Маркс, – выбрасывает рабочих на улицу и создает избыточное население, другая снова поглощает их и абсолютно расширяет рабство наемного труда. Таким образом, судьба рабочего бросает его то туда, то сюда, но все же от этой судьбы он так и не избавляется. Поэтому рабочий рассматривает, и вполне правильно, развитие производительных сил своего собственного труда как нечто ему враждебное; с другой стороны, капиталист обращается с ним как с таким элементом, который постоянно подлежит удалению из производства.
Таковы те противоречия, в которых Рикардо бьется в этой главе. Что он забывает отметить, так это постоянное увеличение средних классов, стоящих посредине между рабочими, с одной стороны, капиталистами и земельными собственниками, с другой, средних классов, которые во все возрастающем объеме кормятся большей частью непосредственно за счет дохода, ложатся тяжким бременем на рабочих, составляющих основу общества, и увеличивают социальную устойчивость и силу верхних десяти тысяч» [МЭ: 26-II, 636].
Несколькими страницами выше Маркс ссылается на теорию Рикардо о введении машин, чтобы сказать, что «если одна часть рабочих умирает с голоду, то другая часть их может лучше питаться, лучше одеваться; точно так же могут лучше питаться и одеваться непроизводительные работники и промежуточные слои, стоящие между рабочим и капиталистом» [МЭ: 26-II, 622].
Эта дискуссия с Мальтусом и Рикардо (которая затрагивает, кроме того, и Ж.Б. Сэя) очень важна в философском плане. Стремление капиталиста создать промежуточные слои, не занятые производительным трудом и живущие производительным трудом других, было замечено уже Бентамом. Соотношение между Бентамом и Рикардо можно сформулировать следующим образом: для Рикардо богатство общества не заключается в преобладании производительного труда в ущерб непроизводительному; как у Смита, оно заключается в интенсивности первого: число обреченных на труд должно быть относительно небольшим, а производительность труда – как можно более высокой. Когда это последнее условие выполняется, общество богато. Предчувствие такого результата философски выражено в теории Бентама, в его формуле наибольшего счастья для возможно большего числа людей. Я думаю, мы можем уловить известную близость между «остатком» несчастных, скрытым в бентамовском утилитаризме, и обречением на производительный труд как можно меньшего числа людей, которое Маркс различает в «цинизме» Рикардо. Есть те, кто может пользоваться возросшим общественным богатством, и те, кто обречен производить в еще худших условиях. Такой выход из положения, предполагающий достижение счастья в определенных пределах и лишь частью людей, тоже пронизан утилитаризмом.
Однако отношения философии и политэкономии этим не ограничиваются. Бентам считает буржуа типом нормального человека. Дж. Стюарт Милль, напротив, не принимает этого ограничения целиком, он идет дальше и выделяет прогрессивные тенденции в рамках капиталистической системы.
«Чтобы избежать недоразумения, замечу, что такие люди, как Дж.Ст. Милль и ему подобные, заслуживают, конечно, всяческого порицания за противоречия между их старыми экономическими догмами и их современными тенденциями, но было бы в высшей степени несправедливо сваливать этих людей в одну кучу с вульгарными экономистами-апологетами» [МЭ: 23, 624 – 625][107].
Прогрессивные тенденции Милля можно обобщить в трех пунктах: 1) он не согласен, чтобы часть общественного богатства, которая должна служить рабочим фондом или фондом заработной платы, оказалась опутанной цепями и окруженной непреодолимыми барьерами. Как показал исторический опыт, заработная плата может расти при сохранении без изменения капиталистических производственных отношений; 2) он отвергает мысль о том, что счастье одних в данных исторических условиях неотделимо от несчастья других, обреченных на производительный труд. Отсюда его одобрительное отношение к ассоциативным формам организации труда и нетерпимость к юридическому и моральному господству мужчины над женщиной. То, как он объясняет психологическое восприятие существующих отношений господства, связано с логикой ассоциации, которая закрепляется в привычках и действиях. Последние, однако, могут меняться и открывать путь новым формам ассоциаций идей, потенциально менее конструктивных. Социалистическая организация, созданная на основе ассоциации производителей, являет собой для Милля одну из возможностей, некий предел, решающим элементом которого является расширение свободы, поддающейся тому или иному определению[108]; 3) процесс духовного формирования с точки зрения передачи и совершенствования навыков является при всех обстоятельствах частью производительного труда.
Маркс считал справедливой эту поправку Милля. Однако по другим пунктам он его критиковал, и в первую очередь за апологетическое оправдание прибыли как результата воздержания от потребления со стороны капиталиста. А Нассау У. Сениор в своей теории торжественно заявил, что он хотел бы заменить выражение «труд и капитал» выражением «труд и воздержание».
«Напротив, г-н Джон Ст. Милль, – пишет Маркс, – на одной странице списывает рикардовскую теорию прибыли, а на другой – принимает сениоровское „вознаграждение за воздержание“. Ему столь же свойственны плоские противоречия, сколь чуждо гегелевское „противоречие“, источник всякой диалектики».
И добавляет:
«Вульгарному экономисту не приходит в голову та простая мысль, что всякое человеческое действие можно рассматривать как „воздержание“ от противоположного действия. Еда есть воздержание от поста, ходьба – воздержание от стояния на месте, труд – воздержание от праздности, праздность – воздержание от труда и т.п. Этим господам следовало бы подумать о словах Спинозы: „Determinatio est negatio“» [МЭ: 23, 610].
Далее, он критикует его за «натурализацию» производственного процесса, рассматриваемого им в отрыве от истории. В то время как распределение в ходе исторического развития изменяется, производственный процесс остается почти в первозданном виде. Сочетание производственного процесса и естественных условий столь тесно, что ясно видно стремление свести сферу производства к простой технологии. В целом Милль привел в движение механизм социальных нужд, который он не смог соединить с теорией структурного преодоления капиталистической ограниченности рабочего фонда. По вопросу о коммунизме Милль (имея в виду главным образом Р. Оуэна) замечает, что «если рискнуть высказать догадку, то, вероятно, результат будет зависеть в значительной степени от одного-единственного соображения: какая из двух систем окажется наиболее совместимой с максимальным развитием свободы и спонтанностью человеческой личности»[109]. Это – наивысшее достижение теории Милля; однако он отказывается высказывать свои соображения о степени свободы в конкретном историческом плане, которой можно было бы добиться, если бы осуществилась гипотеза Оуэна о «самоуправлении» труда и сознательном превращении свободного времени (как такового) верхушки и тех, кто прямо зависит от собственных доходов, в свободное время масс.
Итак, Бентам предвосхищает тенденцию, которую Рикардо сделает своей, установив для «несчастья» прямых производителей непреодолимые рамки и назвав «счастьем» отношения скрытого и явного рабства, которые устанавливаются у большинства людей с получающей доходы верхушкой. Идя дальше «цинизма» Рикардо, который никогда не отказывается от научных истин, и будучи поставлен перед выбором: истина или классовые интересы, – Бентам всегда предпочитает первую[110], но все же полностью остается во власти буржуазных отношений. Известна острополемическая страница, которую Маркс посвятил Бентаму:
«Классическая политическая экономия искони питала пристрастие рассматривать общественный капитал как величину постоянную с постоянной степенью действия. Но предрассудок этот застыл в непререкаемую догму лишь благодаря архифилистеру Иеремии Бентаму – этому трезво-педантичному, тоскливо-болтливому оракулу пошлого буржуазного рассудка XIX века… С точки зрения его догмы совершенно непостижимы самые обыкновенные явления процесса производства, например его внезапные расширения и сокращения и даже самый факт накопления. Догма эта применялась как самим Бентамом, так и Мальтусом, Джемсом Миллем, Мак-Куллохом и т.д. с апологетическими целями, именно, чтобы представить часть капитала, переменный капитал, т.е. капитал, превращаемый в рабочую силу, как величину постоянную. Была сочинена басня, что вещественное существование переменного капитала, т.е. та масса жизненных средств, которую он представляет для рабочих, или так называемый рабочий фонд, есть ограниченная самой природой особая часть общественного богатства, границы которой непреодолимы. Чтобы привести в движение… средства производства, необходима определенная масса живого труда. Последняя определяется техникой производства. Но не даны ни число рабочих, нужное для того, чтобы привести эту массу труда в текучее состояние – так как это число меняется вместе с изменением степени эксплуатации индивидуальной рабочей силы, – ни цена рабочей силы; известна только ее минимальная и к тому же очень эластичная граница. Факты, лежащие в основе этой догмы, таковы: с одной стороны, рабочий не имеет голоса при распределении общественного богатства на средства потребления нерабочих и на средства производства. С другой стороны, рабочий лишь в исключительно благоприятных случаях может расширить так называемый „рабочий фонд“ за счет „дохода“ богатых» [МЭ: 23, 623 – 624].
Как мы уже отмечали, тезис Дж. Стюарта Милля выглядит иначе. Вопрос о социализме остается открытым, никаких жестких барьеров нет. Промежуточные классы могут даже способствовать появлению социальных перемен при условии, что последние не ограничат их свободы. Частичке благодаря этой (а не бентамовской) линии, в странах развитого капитализма получили развитие факторы, которые ставят проблему распределения общественного богатства в соответствие с принципами Рикардо (то есть сохраняя за прибылью ее независимый характер