Производство вообще базируется, таким образам, на предпосылке, что товары продаются по их стоимости. Приближение к «реальности», о которой Маркс собирался говорить в третьем томе «Капитала», по сути является прогрессивным ослаблением связей, которые следуют из «идеализации», то есть из предшествования стоимостей-цен реальному обращению. Обмен постепенно освобождается от этой «идеальности», даже если его реальный механизм выглядит таким образом, что он как бы недалеко ушел от предполагаемой «идеальности». Как бы то ни было, «реализация» остается открытым вопросом, а с ней – и вопрос о конкуренции. Торговый капитал не только в воображении выступает как непроизводительные издержки по отношению к идеальному условию, когда цены уже реализованы, но и реально влияет на норму прибыли. От земельной ренты тоже нет больше нужды абстрагироваться. Ее капиталистический генезис объясняется в рамках специфических свойств такой области производства, как сельское хозяйство, органическая структура которого во времена Маркса демонстрировала явное преобладание живого труда над опредмеченным. Тем не менее и в развитии этого процесса сближения с реальностью процесс «переходного» абстрагирования продолжает оставаться центральным. Именно в связи с «рефлективной» логикой Маркс замечает:
«…хотя норма прибыли в числовом выражении отлична от нормы прибавочной стоимости, между тем как прибавочная стоимость и прибыль представляют в действительности одно и то же и равны также в числовом выражении, тем не менее прибыль есть превращенная форма прибавочной стоимости, форма, в которой ее происхождение и тайна ее бытия замаскированы и скрыты. В самом деле, прибыль есть форма проявления прибавочной стоимости, и эту последнюю лишь посредством анализа надлежит выводить из первой» [См. МЭ: 25-I, 55].
В другом месте Маркс пишет, что прибыль – это наиболее развитая форма прибавочной стоимости[113]. В любом случае Маркс продолжает следовать линии, выработанной им в первом томе «Капитала». Прибавочная стоимость и прибыль не являются чистой игрой ума. Только благодаря тому, что очевидность малого обращения не была сброшена со счетов, Маркс может видеть в развитии производительности труда не только возрастание потребительных стоимостей, которые, будучи идеализированы, могут быть реализованы при любых обстоятельствах, а он также усматривает в ней возможность вскрыть либо жалкую основу кражи рабочего времени и поставить вопрос о свободном времени масс, либо же основу обретения автономности меновой стоимостью, формирования и упрочения отношений собственности или близких к ним отношений власти.
Знаменитый вопрос о «трансформации» тоже рассматривается на этом фоне. Установление рыночной стоимости, пишет Маркс, «представленное здесь абстрактно… совершается на действительном рынке посредством конкуренции между покупателями, если спрос как раз настолько велик, чтобы поглотить данную массу товаров по ее установленной таким образом стоимости» [МЭ: 25-I, 202]. Реальность, к которой мы приближаемся, таким образом, еще намеренно удерживается вблизи собственной концепции, то есть вблизи ее «переходной» воображаемой абстракции. С другой стороны, то реальное условие, которое больше всего давит на Маркса (рост производительности труда), сводится к нулю; оно появится вновь только в рамках закона тенденции нормы прибыли к понижению. Предполагаемые идеальные условия – это те, при которых товары продаются по их стоимости. Заметьте, что здесь Маркс понимает под прибавочной стоимостью не первоначальное условие присвоения рабочей силы, на основе которого появляется капитал и все отношения собственности, а то, что непременно признáет каждый рикардианец, – специфичность отношений эксплуатации в отраслях производства, находящихся на разном уровне технического развития. Если заданы конкуренция капиталов, различный органический состав отраслей производства, зарплата и ее масса, ставшая показателем определенного количества рабочей силы, и прибавочные стоимости, которые приведены ею в движение, если известна норма прибавочной стоимости и производительность труда, если предполагается, что товары продаются в целом по их стоимости (то есть что общая сумма цен-стоимостей реализуется), – если известны все эти идеальные, предполагаемые условия, то можно сделать заключение о преобразовании прибавочных стоимостей в среднюю прибыль. Этого нельзя было бы сделать, не прибегая к «переходной» идеализации, которая позволяет говорить о сбыте по стоимости как о предположении и приостанавливает действие всех других переменных условий.
Следовало бы говорить не о натуралистических реминисценциях, а скорее о постоянном применении метода «идеализации» или «переходного» абстрагирования. В самом деле этот метод тотчас же показывает, что изменение производительности труда проявляет себя как постоянная тенденция. В стремлении приблизиться к реальности это приводит к закреплению закона, выражающего тенденцию нормы прибыли к понижению, а следовательно, к объективному выявлению границ и препятствий в капиталистической системе, которые принимает форму ее противоречий. О законах, выражающих тенденции, иногда говорилось, что они не представляют большой ценности с научной точки зрения[114]. Но в методе Маркса речь идет о том, чтобы сделать видимыми те признаки, которые при исследовании без помощи «переходного» абстрагирования остались бы не замеченными вовсе. А именно они позволяют Марксу говорить об альтернативе: либо общество, где обретение самостоятельности (автономизация) меновой стоимостью ведет к постоянному увеличению дисбаланса между живым трудом и обладанием мертвым трудом; либо общество, где признаки, выявленные в условиях, которые внешне их как бы исключили, служат для того, чтобы направлять к массовому освобождению развитие индивидуальных способностей. Эти указания, ориентиры Маркс оставил нам для построения коммунистической свободы.
Всем этим я вовсе не собираюсь до бесконечности защищать ценность научного метода Маркса. Процессы, рассматриваемые Марксом, иногда условны, открытия гениальны, но нечетко изложены, воображаемое не всегда соответствует результатам. В этой работе я хотел сказать о другом. С самого начала своего исследования, там, где внимание сосредоточено на обесценении капитала и на тезисе о том, что капитал никогда полностью не платит своих долгов; в изучении вопроса об «автономизации» меновой стоимости и отношениях собственности и господства, которые отсюда вытекают, и вплоть до встречи-столкновения с Рикардо относительно того, по какому руслу направить рост производительности труда, вплоть до альтернативы: наслаждение верхушки или свободное время масс, – Маркс дает нам последовательный анализ, направленный на освобождение экономической науки от ее традиционной связи с имущими слоями и на сохранение ее как науки. Результатом является гипотеза о новом типе производителя (общественный индивид), который возьмет условия свободного развития и свободного движения индивидов под свой контроль. Маркс приходит к этой гипотезе не на философской и не на политэкономической основе; он подталкивает экономическую науку к разработке гипотезы о преобразовании и продолжает беспристрастным взглядом наблюдать за настоящим, в котором остатки насилия и варварства, подлежащие уничтожению, еще сохраняются внутри системы связей, совместимых с ними, и чья рациональность, следовательно, нуждается в радикальном преобразовании.
Лоуренс Крейдер.ЭВОЛЮЦИЯ, РЕВОЛЮЦИЯ И ГОСУДАРСТВО:МАРКС И ЭТНОЛОГИЯ
1. Естественная история и история человечества
Взаимоотношения человека с природой
Взаимоотношения человека с природой являются в то же время естественной наукой о человеке: уже в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс отмечал материальную преемственность между человеком и природой и материальный взаимообмен между ними. «Человек есть непосредственный предмет естествознания… А природа есть непосредственный предмет науки о человеке». Поэтому существует только одна всеобщая история – история человека и природы. Это единая история, то есть история человеческого труда во взаимоотношениях с природой, иначе говоря, история производства, промышленности и науки. Человеческая история – это история общества в своем развитии; хотя и в отчужденной форме благодаря промышленности, в ней содержится, следовательно, истинная антропологическая природа истории; она является реальной частью естественной истории, то есть очеловечиваемой природой. Понятие естественной истории охватывает, таким образом, понятие человеческой истории так же, как эта последняя включает в себя первую. На деле же всеобщая история раздвоена, так как природа и человечество взаимно отчуждены, но в потенции эти две истории являются единой [См. МЭ: 42, 124 – 125]. За изначальным отчуждением человека от природы, обязанным его труду, следует отчуждение труда в обществе, представляющее собой вторичное отчуждение. Причем первое отчуждение исторически обусловливает второе, но второе отчуждение не является логической необходимостью по отношению к первому. Второе отчуждение – это условия труда в гражданском и буржуазном обществе. Если бы оно проистекало по необходимости из первого, представляющего собой реальное положение человека во вселенной, то пришлось бы признать, что условие буржуазного отчуждения заключается в природе вещей [См. МЭ: 42, 94].
Полемизируя с Прудоном, Маркс развивает свои экономические идеи и подчеркивает, что экономические категории представляют собой лишь теоретические выражения, абстракции общественных отношений производства [МЭ: 4, 133]. История – это всеобщий растворитель. Все существующее подвержено изменению, и для понимания людей нужно досконально изучить их потребности, «их производительные силы, их способ производства, применявшееся в их производстве сырье; каковы, наконец, были те отношения человека к человеку, которые вытекали из всех этих условий существования». Все является историей, и «углубляться во все эти вопросы» означает «заниматься действительной земной историей людей… изображать этих людей в одно и то же время как авторов и как действующих лиц их собственной драмы» [МЭ: 4, 138]. Мысль о существовании неизменных законов была, несомненно, привлекательной для мидийских и персидских царей. Описания извечных законов бытия привлекают умозрительных философов и церковь так же, как неизменные законы рынка и прибыли – извечные законы, призванные до скончания века править обществом, – становятся мифом для экономистов-классиков [МЭ: 4, 143] с их исходным тезисом о неизменности человеческой природы, что является также предметом фантазий антропологов спекулятивного склада. Таким образом, история ипостазировалась, сводилась к метафизическому субъекту и превратилась наконец в фетиш, в снабженный собственной волей и сознанием механизм. «Как у прежних телеологов растения существовали для того, чтобы их пожирали животные, а животные для того, чтобы их пожирали люди, так и история существует для того, чтобы служить целям потребительского акта теоретического пожирания, доказательства. Человек существует для того, чтобы существовала история, история же для того, чтобы существовало доказательство истин» [МЭ: 2, 86]. С самого начала и непрерывно в течение всего своего развития история людей – это история деятельности, посредством которой мы производим наше существование; эта непрерывность есть сам процесс общественного воспроизводства и, как таковой, составляет ту часть истории труда, которая состоит из взаимоотношений труда и природы. Творимая нами история – это история нашего труда, наших усилий [См. МЭ: 23, 31][115]. Поэтому существует лишь одна наука – наука истории, которую «можно рассматривать с двух сторон, можно разделить ее на историю природы и историю людей» [МЭ: 3, 16].
История и идеология
Интерпретация истории является выражением идеологии, оказывающей практическое воздействие на умы людей. И именно этим путем сознание оказывает влияние на историческую деятельность. Первые «идеологи», такие, как Кабанис и Дестют де Траси, были убеждены в том, что научные идеи приведут к историческим результатам и что это произойдет благодаря их участию в политике наполеоновской Франции. Но, как известно, Наполеон их игнорировал, и их неосуществленные стремления перешли к Сен-Симону[116]. Немецкие идеологи Людвиг Фейербах, Бруно Бауэр, Мозес Гесс, Макс Штирнер разрабатывали свои идеи на путях чисто умозрительных, имея в виду их практическое применение на германской политической арене. Это было не историей, а метафизикой[117]. В то же время это была умозрительность заинтересованная, с расчетом на определенное политическое выражение. Немецкие идеологи предлагали такую спекуляцию в качестве основы для истории, но этого недостаточно для превращения ее в науку, поскольку она постулирует лишь умственную деятельность человека как основу истории в философском плане, то есть абстрактной. История же, как таковая, конкретна, является противоположностью абстрактной, спекулятивной истории. Индивид, напротив, одновременно абстрактен и конкретен. С одной стороны, индивид совпадает с общим бытием человечества, с сознанием принадлежности к определенному виду; с другой – общество не является чистой абстракцией по отношению к индивиду: естественная история человечества – это его биологическая история, путь, пройденный Homo sapiens. (Таким образом, если история вида едина, а всякое другое учение было бы расизмом, то история человечества, будучи историей социальной, многообразна: в целом история рода человеческого есть противопоставление одной истории множеству других.)
В обществе, как и в истории, никакая сила не действует иначе чем через деятельность индивидов, в которой последние сочетаются в различных комбинациях, а сознание не существует иначе как в умах и благодаря умам живущих индивидов: «…Как само общество производит человека как человека, так и общество производится человеком… Человеческая сущность природы существует только для общественного человека; ибо только в обществе природа является для человека звеном, связывающим человека с человеком» [МЭ: 42, 128]. С другой стороны, «производство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей» [МЭ: 3, 24]. Так преодолевается фаталистическое учение, возникающее при абстрагировании общего хода истории от ее конкретного элемента – человеческих индивидов, – постулирующее зависимость исторического момента от некоей имманентной цели. Путем абстрагирования индивидуальная деятельность попадает в зависимость от некоей высшей силы, а сама история становится божеством.
Базис и надстройка общества
Производство посредством труда имеет два аспекта: природный и социальный – социальный в том смысле, что всякий труд предполагает кооперацию множества людей. Каждый способ производства или каждая промышленная стадия определяет, следовательно, условия существования общества, а не наоборот. История человечества представляет собой непрерывную серию стадий развития, отличающихся способом организации и реализации производства [См. МЭ: 3, 28 и далее][118]. История человечества является поэтому эволюцией в узком смысле этого слова, ибо заключается в развитии одной стадии из предыдущей под воздействием сил, присущих данной стадии и имеющих непрерывную связь с последующей, тогда как преобразование одной стадии в другую осуществляется общими внутренними силами обеих стадий развития. В истории способов производства, в преобразовании одной промышленной стадии в другую эти силы являются производительными силами, никоим образом не внешними по отношению к самому ходу развития производства, ибо отношения между трудом и природой возникают в результате прямого применения трудовой деятельности, посредством которой природные материалы преобразуются в ходе производственного процесса.
Понятие о стадиях развития в линейной прогрессии от низшей к высшей содержится в статьях Маркса об Индии, где говорится о том, что Англия находится на высшей ступени развития по отношению к Индии. При высокой степени индустриализации Англия находилась и на более высокой ступени цивилизации и общественного развития. Индия была на низшей ступени, потому что ее производительные силы были менее развиты, чем производительные силы английского капитализма. Она не достигла еще этой ступени, поскольку отставала от англичан в торговле и развитие ее задерживалось колонизировавшей ее державой. Но она без труда взяла верх над предыдущими захватчиками Индии – арабами, турками и т.д., не достигшими еще уровня развития производительных сил индусов и не имевшими, следовательно, более высокой цивилизации [См. МЭ: 9, 224 – 230, 130 – 136, 151 – 160].
В то время как история природы только конкретна, история человечества является одновременно и конкретной и абстрактной, ибо состоит из отношений между трудом и природой и социальных отношений, заключается в построении цивилизации на основе как натуральных отношений, так и социально-трудовых. История человечества есть процесс развития как в смысле того, что человек развился благодаря труду и преодолел животную стадию естественной истории, так и в том смысле, что человек развивался благодаря своему труду от низшей стадии или способа производства к высшей. Понятие развития есть абстракция, которую вводит тот, кто находится вне хода истории, абстрагируясь от него и подвергая сравнению производительные силы различных стадий развития. Развитие человеческой истории является, таким образом, одновременно внешним и внутренним фактом, так как абстракция – это внешняя история, сравниваемая с внутренней, конкретной историей. Стадии развития есть в одно и то же время средство классификации, то есть внешний фактор, и оболочка сущности, то есть производственных отношений, представляющих собой внутреннюю динамику человеческой истории.
На этой основе способы производства классифицируются как азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный. Они взаимоотносятся как последовательные прогрессивные эпохи экономического формирования общества. Эти стадии последовательны, потому что сменяют одна другую как dramatis personae в порядке их исторического появления, и прогрессивны в том смысле, что каждая последующая стадия выше предыдущей [См. МЭ: 13, 7].
Способ производства – это экономическая формация данного общества, являющаяся одной из стадий его исторического развития, то есть явление преходящее. Способ производства не есть общество в своей совокупности, а его экономическая база, причем связанная с надстройкой общества. Несколько способов производства могут существовать в данном обществе лишь в переходные периоды или в периоды хаоса, возникающие из-за войны, завоевания или революции. И само общество представляет собой единое целое только тогда, когда его не раздирают процессы революционного преобразования.