Итак, не следует искать в работах Маркса предвосхищения последующих споров, подобных дискуссии между «реформистами» и «революционерами», или читать его работу в свете возникших впоследствии дебатов между правыми и левыми внутри марксистских движений. То, что они были прочитаны именно так, принадлежит истории марксизма, но относится к более поздней поре этой истории. Для Маркса проблема состояла не в том, были ли рабочие партии реформистскими или революционными, и не в том, чтó скрывалось за этими терминами. Он не видел никакого принципиального расхождения между повседневной борьбой трудящихся за улучшение условий жизни в капиталистическом обществе и формированием классового сознания, которое предполагает замену капитализма социалистическим обществом или политические действия, направленные на достижение этой цели. Проблема состояла в преодолении различных проявлений незрелости, тормозивших развитие классовых партий пролетариата и державших их, например, под влиянием различных форм демократического радикализма (а следовательно, под влиянием крупной или мелкой буржуазии), который стремился навязать им различные типы социалистических утопий и фантазий, но главным образом отвлекал их от необходимого соединения экономической и политической борьбы. Отождествлять Маркса с «правым» или «левым», «умеренным» или «радикальным» крылом Интернационала или любого другого рабочего движения – полнейший анахронизм. Именно поэтому столь же беспредметно, сколь абсурдно обсуждать вопрос о том, перестал ли Маркс в некий момент своей жизни быть революционером, чтобы стать умеренным.
Форма власти в переходный период, а значит, и последующее преобразование общества будут зависеть от степени развития пролетариата и пролетарского движения, которая отражает как степень развития капитализма, так и процесс культурного развития и созревания пролетариата на практике. Естественно, все это тесно связано с социально-экономической и политической обстановкой. Так как совершенно очевидно, что Маркс не собирался ждать, пока численно пролетариат составит большинство населения, а классовые противоречия достигнут своего апогея, нет сомнения, что он понимал классовую борьбу как явление, которое будет продолжать развиваться и после революции, хотя и «наиболее рациональным и гуманным путем» [См. МЭ: 17, 553].
Перед революцией и после нее в течение неопределенного времени пролетариат должен, следовательно, участвовать в политических выступлениях как главная сила и руководитель классовой коалиции, имея то преимущество (благодаря своему историческому положению), что он «был открыто признан единственным классом, способным к общественной инициативе» [МЭ: 17, 347 – 348], хотя он еще оставался в меньшинстве. Не будет преувеличением сказать, что Маркс единственной потенциальной «диктатурой пролетариата» (проанализированной им на основе практического ее воплощения) считал Парижскую Коммуну, которой в идеале суждено было оставаться образцом народного фронта «всех классов общества, не живущих чужим трудом», при условии руководства и гегемонии рабочих [См. МЭ: 17, 558].
В любом случае речь здесь идет о конкретной оценке. Она лишний раз подтверждает, что Маркс и Энгельс рассчитывали не на стихийные действия исторических сил, а на политические действия в рамках того, что исторически возможно. В любой период своей жизни они давали анализ ситуации с позиций действия. А следовательно, необходимо рассмотреть и то, каким образом они оценивали изменение таких ситуаций.
3. От перспектив 1848 года к революции большинства
В анализе Маркса и Энгельса можно различить три фазы: первая относится ко времени между серединой 40-х и началом 50-х годов; вторая охватывает последующую четверть века, когда рассчитывать в ближайший период на долговременную победу пролетариата не приходилось; и наконец, последние годы жизни Энгельса, когда образование массовых рабочих партий, казалось, открывало новые перспективы перехода к социализму в странах развитого капитализма. Для других стран оставался в силе анализ, проведенный ранее, но с некоторыми изменениями; однако следует рассмотреть особо международные аспекты этой стратегии.
Перспективы «48-го года» основывались на гипотезе, впоследствии подтвердившейся, о том, что кризис старых режимов приведет к широкой социальной революции, а также на гипотезе, оказавшейся впоследствии ошибочной, о том, что развитие капиталистической экономики зайдет столь далеко, что станет возможной (в результате такой революции) окончательная победа пролетариата. Рабочий класс как таковой, какое бы определение ему ни давали, составлял в ту пору меньшинство населения; исключением была Англия, где, впрочем, – в противоположность тому, что предсказывал Энгельс, – вовсе не произошло революции. Кроме того, пролетариат был одновременно и незрел, и недостаточно организован. Перспективы пролетарской революции зависели, следовательно, от двух альтернатив: либо, как предсказывал Маркс (предваряя в некотором смысле Ленина), немецкая буржуазия обнаружит, что она не может или не хочет осуществить собственную революцию, и пролетариат, находящийся в фазе эмбрионального развития, руководимый коммунистической интеллигенцией, возьмет руководство в свои руки[181]; либо (как это произошло во Франции) можно будет продолжить процесс радикализации буржуазной революции, начатый якобинцами.
Если первая возможность оказалась явно нереальной, вторая выглядела осуществимой и после поражения 1848 – 1849 годов. Пролетариат принял участие в революции как второстепенный, но важный участник классового союза, в который хотя и входили отдельные группировки либеральной буржуазии, но он включал также все левые силы. В революции такого типа возможностей для радикализации оказалось гораздо больше, чем тогда, когда умеренные считали, что революция зашла слишком далеко, а радикалы продолжали выдвигать требования, «соответствовавшие, по крайней мере, отчасти, подлинным или воображаемым интересам широких народных масс» [МЭ: 22, 534]. Во время Французской революции эта радикализация способствовала лишь упрочению победы умеренной буржуазии; однако в эпоху капитализма потенциальное усиление классового антагонизма (проявившегося во Франции в 1848 – 1849 годах) между господствующим классом буржуазии, закрепившимся теперь на реакционных позициях, и фронтом сплотившихся вокруг пролетариата всех прочих классов могло впервые привести к тому, что вслед за поражением буржуазии «умудренный опытом пролетариат» мог стать «решающим фактором» [МЭ: 22, 535]. Эта историческая ссылка на Французскую революцию в значительной степени утратила свой смысл после победы Луи Бонапарта[182]. Естественно, многое – а в этом конкретном случае слишком многое – зависело от характера политического революционного развития, коль скоро рабочий класс континента, включая рабочий класс Парижа, имел за плечами недостаточно развитую капиталистическую экономику.
Главная задача пролетариата состояла в радикализации надвигающейся революции; если либеральная буржуазия во время этой революции встанет на сторону «партии порядка», у более радикальной «демократической партии» окажется больше шансов выйти победителем. Речь шла о том, чтобы сделать революцию «непрерывной», согласно лозунгу, выдвинутому Союзом коммунистов в 1850 году [См. МЭ: 7, 267]; она-то и должна была стать основой кратковременного союза между марксистами и бланкистами. Наиболее радикальной силой у демократов была «мелкая республиканская буржуазия», которая как таковая более всего нуждалась в поддержке пролетариата: ей предстояло испытать давление и борьбу со стороны пролетариата. Однако пролетариат составлял незначительное меньшинство и, следовательно, нуждался в союзниках, в том числе и на тот случай, если он собирался заменить мелкобуржуазных демократов в руководстве революционным союзом. Мимоходом заметим, что на протяжении почти всего периода 1848 – 1849 годов Маркс и Энгельс, как, впрочем, почти все левые, недооценивали революционный потенциал или даже просто радикализм сельских слоев, которым они уделяли очень мало внимания. Только после поражения, может быть, по совету Энгельса (который в «Крестьянской войне в Германии», написанной в 1850 году, уже проявлял большой интерес к этой теме), Маркс начал говорить (по крайней мере в отношении Германии) о «втором издании крестьянской войны» в поддержку пролетарской революции (1856). Революционное развитие, представленное таким образом, было сложным и рассчитанным на длительный срок, так что было невозможно установить, на какой стадии могла возникнуть «диктатура пролетариата». Основная модель предусматривала, во всяком случае, более или менее быстрый переход от начальной либеральной фазы через радикально-демократическую фазу к той, на которой пролетариат возьмет в свои руки руководство.
Пока мировой капиталистический кризис 1857 года не продемонстрировал свою неспособность вызвать революцию в какой-либо стране, Маркс и Энгельс продолжали надеяться и даже предсказывать новый вариант революции 1848 года. С той же поры и впредь, в течение почти двух десятилетий, они уже не питали ни малейших надежд на скорую победоносную пролетарскую революцию, хотя Энгельсу (в большей степени, чем Марксу) и удалось сохранить вечно юный оптимизм. Естественно, они немногого ждали от Парижской Коммуны и в течение ее непродолжительного существования старательно воздерживались от каких бы то ни было оптимистических суждений. С другой стороны, быстрое развитие капиталистической экономики во всем мире и главным образом индустриализация Западной Европы и Соединенных Штатов привели к формированию в разных странах больших пролетарских масс. Именно на силу, на классовое сознание и организацию этих рабочих движений Маркс и Энгельс возложили свои надежды. Не следует думать, что это привело к радикальному изменению их оценки политических перспектив. Как мы уже видели, подлинная революция, то есть переход власти (п