– Пойду-ка я прогуляюсь, – сказал Сигмунд, который уже направлялся к двери. У него не вышло.
– Не уходи, – сказал Маркус. – Я хочу, чтобы ты тоже послушал.
Сигмунд обернулся в дверях.
– Не желаете ли бокал шампанского, госпожа Мортенсен? – спросил он.
Диана покачала головой. Она смотрела на Маркуса, который стоял прямо перед ней и смотрел в пол.
– Ну, читай же, – сказала она, – я не кусаюсь.
– Хе-хе, – напряженно хихикнул Сигмунд. Он сел на кровать и приготовился к худшему.
Маркус начал читать. Очень медленно, очень тихо и очень отчетливо. Он читал Диане, он читал Сигмунду, но больше всего он читал самому себе:
Дорогая Диана Мортенсен,
Маркус – это я. Маркус Симонсен. Я сам писал все письма. Все это – сплошная неправда. Папа не миллионер, поэтому я тоже не сын миллионера. Все называют меня Макакусом, потому что я очень трусливый. Я боюсь всего на свете. Единственное, что у меня хорошо получается, – так это не быть самим собой. Это очень легко, но я не знаю, может, не все должно так легко даваться. Я бы хотел попробовать сделать что-нибудь посложнее, а самое сложное для меня – это быть Маркусом. Мне стыдно, что я наврал тебе. Но мне не только стыдно. Если бы я тебе не наврал, не думаю, что я понял бы, что на самом деле я не хочу врать. Больше мне нечего написать. Прости.
Привет от Маркуса Симонсена,
тринадцати лет. От меня самого.
Он напряженно поклонился Диане и вручил ей письмо. Потом он отвернулся, подошел к окну и стал смотреть на улицу.
Сигмунд сидел, теребил одеяло и делал вид, что его нет. Диана стояла посреди комнаты с письмом в руках.
Маркус знал, что сейчас может случиться все, что угодно. Она может разозлиться, может засмеяться или просто уйти. Это не имело никакого значения. Все кончилось. Диана Мортенсен. Маркус-младший. Все было ненастоящим. Все превратилось в фильм. И теперь фильм кончился. Он почувствовал какое-то опустошающее облегчение. Он стоял у окна и смотрел на звезды. Они были настоящими. Он услышал ее шаги.
– Маркус.
Было невозможно понять по голосу, злится она или нет. Это не имело никакого значения.
– Вон Сириус, – сказал он.
– Что?
Ее голос был слабым, как дуновение ветерка. Дуновение перед штормом.
– Сириус восемь лет назад. За столько времени свет от звезды доходит до Земли. Хотел бы я там сейчас оказаться.
– Где?
Она действительно говорила так тихо или просто была очень далеко?
– На Сириусе, – сказал он, – восемь лет назад.
Она положила руку ему на плечо. Потом сжала пальцы. Он повернул к ней голову. И тут случилось то, чего он ожидал меньше всего. Диана Мортенсен заплакала. Ее тело дрожало. Она кусала губы, а слезы текли по щекам и рисовали черные полосы на бледном лице. Она плакала как ребенок, маленькими короткими всхлипами, пытаясь вытереть слезы розовым платочком, который покрывался красными, черными и желтоватыми пятнами от всех красок на ее лице. Она отпустила его плечо и поднесла руки к глазам, наклонив голову вперед так, что он увидел корни ее волос – не золотистые, а песочные. Он хотел погладить ее по волосам, но не посмел. Ему было всего тринадцать лет, и он понятия не имел, как утешать несчастных кинозвезд.
– Извини, – пробормотал он.
Она убрала руки от глаз и подняла лицо. Потом улыбнулась. Печальной улыбкой, которую Маркус уже видел сотни раз.
– Ну и как? – спросила она.
– Что?
– Мои слезы. Похожи на настоящие?
– Потрясающе, – раздался голос Сигмунда.
Он сидел на кровати, вскрыл пакетик арахиса и с восхищением смотрел на Диану.
– Я ведь хорошо умею плакать, да? – весело сказала она. – Я буду играть в «Ромео и Джульетте» и должна все время упражняться.
– Конечно, мы не будем мешать, – сказал Сигмунд. – Правда, Маркус?
Маркус не отвечал. Его вдруг озарило, и он все понял. Не когда она плакала, но когда он увидел полосы на ее лице, русые волосы у корней и улыбку, которая была не ее собственной, а выученной на киностудии где-то далеко-далеко. Улыбку Ребекки Джонс. Он увидел то, что было ненастоящим. Белая кожа была не ее – это была косметика. Золотистые волосы были не ее. Они были покрашены. Красные губы были не ее. Он были нарисованы. Диана Мортенсен была не Дианой Мортенсен.
– Врать совсем не обязательно, – сказал он тихо.
– Ой! – раздалось с кровати.
– Что ты сказал?
Ее глаза сверкнули. Но значения это тоже уже не имело. Он знал, что это не по-настоящему.
– Я знаю, каково врать. И я тоже думаю, что быть самим собой – самое сложное.
Пакетик арахиса у Сигмунда захрустел. Диана смотрела на Маркуса. Он смотрел на нее. Слабая краска показалась на ее щеках под слоем косметики. Она открыла рот. Помада слегка размазалась по щекам. Маркус сказал серьезно:
– Ты тоже краснеешь.
Диана не двигалась. Она краснела все больше, но не говорила ни слова. Через окно пробивался свет Сириуса.
– Ты бы тоже хотела оказаться там, правда? – спросил Маркус.
Диана снова попыталась улыбнуться. Но у нее не получилось. Ребекка Джонс умерла.
– Но мы видим не Сириус. Мы видим то, чего уже больше нет.
Диана Мортенсен сказала:
– Меня даже не Дианой зовут. Меня зовут Метте.
– Да, – спокойно ответил Маркус, – я так и думал.
Сигмунд опустошил пакетик арахиса и начал есть чипсы. Он был смущен, принижен и тих. То, что происходило в номере последние четверть часа, было непостижимым даже для его развитого интеллекта, хотя результат оказался таким, на какой он и рассчитывал. Диана – нет, Метте Мортенсен – и Маркус-младший, нет, Маркус Симонсен, стали лучшими друзьями. Сначала она опять заплакала. Когда она закончила, она обняла Маркуса, а он обнял ее и даже ни капли не покраснел. Сигмунд же, который привык быть хозяином положения, сидел на кровати и чувствовал себя полным идиотом. Они засмеялись, а Сигмунд ни за что на свете не мог понять, над чем они смеются.
– Они действительно называют тебя Макакусом? – спросила она.
– Ну да, – ответил он.
– А ты знаешь, как называли меня?
– Мэрилин Монро? – Сигмунд попытался встрять в разговор, но его никто не заметил.
– Меня называли Метте Мышь.
И они засмеялись еще громче. Сигмунд тоже попробовал засмеяться, но получилось неестественно, поэтому он предпочел сунуть в рот чипсы и ждать следующего откровения. Долго ждать ему не пришлось.
– Честно говоря, я отвратительная актриса, – сказала Метте Мортенсен.
– Я тоже, – сказал Маркус.
И они снова засмеялись. Сигмунд не понимал, что в этом такого смешного, но промолчал. Он понимал, что настал момент, когда даже гениям стоит заткнуться.
– Поэтому меня и выгнали из сериала, – сказала Метте. – Зрители считали меня смертельно скучной.
– Все зрители – идиоты, – сказал Маркус.
– И я никогда не встречалась с Робертом де Ниро.
– Я тоже.
– А в «Лабиринте любви» я появляюсь всего на восемнадцать секунд.
– А я вовсе не появляюсь.
– Тем хуже для Голливуда, – сказала Метте Мортенсен.
– Да, им, наверно, очень обидно.
– Мой агент сказал, что реклама полоскания для рта – это мой последний шанс.
– И как она прошла?
– Ужасно. Когда ее показали в кино, продажи упали на двадцать процентов. Они надеются, что в Норвегии пойдет лучше. Здесь все считают меня звездой.
– Ты и есть звезда, – сказал Маркус и, сам не зная почему, добавил: – Ты же… Сириус.
Сигмунд почувствовал, что должен что-нибудь сказать.
– Какие они все-таки гады, – сказал он. Оба посмотрели на него.
– Кто? – спросила Метте Мортенсен.
– Ну… – нервно сказал Сигмунд, – они, в общем.
Он отчаянно искал правильные слова.
– Я имею в виду… этих… этих судей, которые не выплатили тебе компенсацию за фотографии.
Метте засмеялась.
– Ну да, они были совершенно правы. Потому что мой агент все подстроил.
– То есть?
– Он считал, что это поможет моей карьере.
Теперь с Сигмунда было достаточно. Он тихо встал и пошел к двери.
– Пойду в холл и… поиграю немного в гольф, – сказал он.
Когда Сигмунд ушел, Маркус вдруг немного испугался, но когда он посмотрел на Метте, он понял, что она точно так же нервничает.
– Только никому не рассказывай, – попросила она.
Он покачал головой.
– И своему другу тоже.
– Нет. Я ему доверяю, как самому себе.
Она засмеялась:
– Сомневаюсь.
– Да, но он здорово умеет хранить тайны. Когда ты уезжаешь?
– Я не уезжаю. Когда я спущусь, у меня возьмут интервью. И я рассажу, что решила закончить карьеру, потому что устала от этой суеты.
– А они тебе поверят?
– Это их дело.
Он на секунду задумался.
– Ди… Метте.
– Да.
– Я подумал, не могла бы ты…
– Что?
– Попросить этих фотографов не давать мои фотографии в газеты.
– Почему?
– Не знаю. Как-то это все неудобно.
– Хорошо, – сказала Метте.
– А если они откажутся?
– Тогда я откажусь от интервью.
Маркус вздохнул с облегчением:
– Большое спасибо.
Наступила небольшая пауза. Оба не знали, что сказать. И они смущенно друг другу улыбались.
– И что ты теперь будешь делать? – тихо спросил Маркус.
– Буду работать у отца в магазине. Подумай только – я, глупышка, буду работать в магазине.
Оба засмеялись.
– А ты что будешь делать, Маркус?
– Пойду в новую школу, – сказал Маркус и открыл ей дверь.
Глава пятнадцатая
Была суббота в сентябре, и по вечерам уже становилось темно. Первый месяц в новой школе оказался не таким ужасным, как он боялся. По-прежнему несколько человек его дразнили, и прозвище Макакус он прихватил с собой из начальной школы. Но он сам объявил, что его так называли.
– Значит, тебя зовут Маркус Симонсен, – сказал учитель.
– Да, но обычно меня называют Макакусом.
Класс зас