Налет загадочности с меня как ветром сдуло. Вот это была звезда, если я когда-нибудь видела звезд. Но теперь я понимала, почему фон Штернберг порочил его. Просто он был мужчиной того типа – красивый, с достоинством, атлетичный, – каких мой режиссер терпеть не мог.
– Пойман с поличным. И я знаю, кто вы, – заявил он, обшаривая меня взглядом с восхитительной наглостью. – Но если у меня и были хоть малейшие сомнения, этот костюм их развеял. Слышал, вы любите носить слаксы.
– Вы слышали?
– Да. Весь Голливуд и бо́льшая часть Америки уже знают об этом… – В уголках его глаз от улыбки собрались морщинки. – Ваши рекламные фотографии. Вы задали работу всей студии, разместив свои фото на документы в «Фотоплее»[51] и всех прочих развлекаловках для фанатов. «Женщина, которой восхитится даже женщина». Это немало, до такого еще нужно дожить. Надеюсь, вы готовы.
Я засмеялась:
– Эти фотографии опубликовал Шульберг.
– Да. Он считает, вы произведете сенсацию. Думаю, он прав.
Выпрямив спину, чтобы встать в полный рост (я не доставала своему собеседнику до плеча), я сказала:
– Мистер Купер, у вас, случайно, не найдется сигареты?
Он вынул из пиджака позолоченный портсигар. Наклонившись к зажигалке, я уловила намек на его запах или, скорее, заметила явное отсутствие одеколона. Он пах мужчиной – тоником для волос и табаком и еще чем-то неуловимым, но солоноватым, похожим на море.
На секс.
Я подняла взгляд и наткнулась на его заговорщицкую улыбку.
Совсем недавно, может быть час назад, у него был секс, и после этого он не принял душ.
– Я уже работал с нашим режиссером, – сказал Купер с сардонической ноткой в голосе, как будто догадывался, о чем я думаю. – В «Детях развода» с Кларой Боу. Меня отстранили, потому что спешка была страшная. Режиссера заменили на фон Штернберга, и он переснял мои сцены, сделал так, что я выглядел хорошо, помог спасти мою карьеру. Я его должник.
Мне вдруг стало жарко, будто внутри запылало пламя. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я…
Я заставила себя остановиться, используя сигарету как сдерживающее средство. Вдыхала дым, а Гэри стоял рядом, чуткий, как настоящий джентльмен, но совсем не по-джентльменски. Он думал о том же, о чем и я. И я бросила еще один быстрый взгляд туда, где оставила фон Штернберга. Его там уже не было.
– С нетерпением жду начала нашей совместной работы, – удалось мне выдавить из себя, когда я снова повернулась к Гэри. – Фон Штернберг говорил мне, что очень рад делать эту картину с вами.
– Хм, сомневаюсь, – расплылся в улыбке Купер. – Он хотел взять на эту роль Гилберта. Но не смог отделаться от меня благодаря Селзнику.
– Что ж, – я придала голосу холодности, – рада, что мы не смогли отделаться от вас.
Глаза Гэри засверкали.
– Я также слышал, что ваш английский не слишком хорош. Но на мой взгляд, он звучит прилично. – Наклонившись ко мне, он шепнул: – Не хотите ли улизнуть с этой вечеринки и отправиться куда-нибудь…
Шанса завершить фразу ему не представилось. Казалось, выскользнув из ниоткуда, сбоку от него возникла женщина в белом платье без рукавов. Ее лоснящиеся черные волосы были разделены надвое и стянуты на затылке в затейливый узел. Лицо, будто выточенное специально для камеры, оставалось открытым, и на нем ярко выделялись неприветливые, по-кошачьи зеленые глаза.
– Гэри, mi amor[52], – сказала она, беря своего приятеля под руку. – Где ты был? Я везде искала тебя.
У нее был испанский акцент. Без сомнения, это была актриса, но я о ней понятия не имела.
– Я тут разговаривал с мисс Дитрих, – тихо ответил Купер. – Она будет работать со мной в следующей картине. Помнишь, я упоминал о ней?
– Нет, – женщина посмотрела на меня. – Не помню. Кто она?
– Марлен, – представилась я. – Я новичок на «Парамаунт» и…
– Sí[53], – перебила она. – Теперь припоминаю. Вы – фриц.
Гэри опустил взгляд на свои ботинки, а она крепче обхватила его руку.
– Я Лупе Велес, – представилась она. – Из Мехико. Работаю на «РКО пикчерз».
Насколько я поняла, эта женщина не пыталась завести со мной приятельские отношения. Наверное, она была любовницей Гэри, это с ней он недавно провел время. Чувствуя угрозу, красавица заявляла права на свою собственность.
– Странно как-то, да? – сказала Лупе, оглядывая меня. – Вы одеты как мужчина.
– Да. Это модно у нас во Фрицландии, – ответила я.
Лупе нахмурилась, не понимая, насмехаюсь я над ней или нет. Потом фальшиво засмеялась.
– Вы забавляетесь. Но все о вас говорят, – сказала она, и ее голос напитался ядом.
– Пусть лучше говорят, чем в упор не видят. – Я заставила себя улыбнуться. – Приятно было с вами познакомиться.
Это была неправда. Лупе Велес мне не понравилась, как и я не вызвала симпатий у нее. Сработал безошибочный инстинкт, позволяющий женщинам определять соперниц. Только я не была ее соперницей. Пока.
– Пойдем, Гэри, – вернулась она к жалостливому тону маленькой девочки. – Клодетт спрашивала о тебе. Ты такой странный, вечно исчезаешь. Пойдем, mi cielo[54]. Скажи «до свидания» мисс Марлен.
Глаза Гэри на миг встретились с моими, и он попрощался:
– Увидимся на съемках.
Я кивнула, следя, как Лупе тянет его туда, где в окружении друзей сидела Клодетт Колбер. Это было намеренное пренебрежение. Шульберг представил меня собравшимся. Все знали, кто я. Но Лупе Велес увидела, что Гэри флиртует со мной, и разыграла оскорбление, исключив меня из ближнего круга, оставив стоять возле закусок, как будто я была честолюбивым ничтожеством.
Как скучно! Я съела еще одно канапе и пошла к входу в бальный зал. Фон Штернберг испарился. Пройдя в вестибюль, я вызвала машину и попросила шофера отвезти меня домой.
Нэнси, или Сюзан, все еще была там, ждала меня. Я застала ее за чтением растянувшейся на моем диване.
– Это не так уж плохо, – сказала она, нервно потряхивая сценарием. – У вас отличная роль Эми Джоли. В конце она бросает все, чтобы последовать за своей любовью. Это очень романтично.
– Да. – Я скинула шапочку и туфли, проходя в спальню. – Думаю, все вообще будет очень романтично. Пожалуйста, закройте за собой дверь, когда будете уходить.
Глава 7
Съемки «Марокко» начались в конце июля, позже, чем было намечено, из-за сценария. В итоге мы так никогда и не увидели окончательной версии. Вместо этого фон Штернберг каждый день раздавал листки с текстом для сцены, которая будет сниматься. Как и было обещано, мои диалоги он сократил до минимума, хотя я потратила несколько недель на работу с назначенным студией преподавателем, чтобы улучшить свой английский. Акцент у меня все равно сохранялся – от него я не избавлюсь никогда, – однако моя героиня была француженкой, так что я не понимала, почему все так беспокоятся.
Мое немногословие усилило настроение фильма. Я играла Эми Джоли, певичку, бежавшую в Марокко от своего прошлого, загадочную женщину; именно это и хотела получить студия. В отличие от Лола-Лолы, для Эми любовь стала спасением, так как она была в восторге от своего беззаботного легионера, роль которого исполнял Гэри.
У меня были две песни, включая обольстительную «Что вы дадите мне за мои яблоки?», которую я пела в детском комбинезоне с очень короткими штанишками, чтобы ноги были открытыми, и в боа из перьев ворона. Моей самой любимой стала сцена первого появления Эми, одетой в черный фрак, в кафе-кабаре. Идею костюма подсказала я, а студия одобрила. Мои рекламные фотографии действительно произвели сенсацию. Все журналы в Америке перепечатали их. Шульберг, узнав о моем пристрастии к фракам в Германии, использовал это.
А вот лесбийский поцелуй в планы студии не входил.
Куря сигарету, Эми прохаживается среди публики. Я решила, что она должна остановиться около одной симпатичной женщины с цветком олеандра в волосах. Поддавшись порыву, Эми целует эту женщину в губы, а потом бросает цветок легионеру. Гэри, как и фон Штернберга, мой жест застал врасплох, но из роли он не вышел и засунул цветок себе за ухо. Он был профессионал – знал все реплики и расстановку актеров в каждой сцене. Тем не менее фон Штернберг немедленно обрушился на него со своей язвительностью, что с самого начало омрачило съемки. Когда позже я выразила озабоченность, не ослабит ли мой сафический поцелуй героя Гэри, фон Штернберг с издевкой в голосе усмехнулся.
– Он милый солдатик, – заявил режиссер достаточно громко, чтобы Гэри услышал. – Это она дергает струны. Она – звезда. И все остальные здесь для того, чтобы заставить ее сиять.
Во время очень долго откладывавшегося обеда Гэри тихонько сказал мне:
– Разве я не говорил вам? Он никогда не забудет, что студия навязала меня ему. Он будет разрушать каждую сцену с моим участием.
Я не считала, что фон Штернберг мог это сделать, хотя и видела, как он сверкал глазами во время просмотра черновых материалов. Гэри был так красив, ничто не могло уменьшить силу его обаяния. Он тоже был восходящей звездой, и фон Штернберг знал это. Их враждебность по отношению друг к другу накалялась до предела, как пустыня за границами расположения киношного гарнизона. В наших совместных сценах фон Штернберг настаивал, чтобы Гэри сидел, таким образом выделяя мое присутствие в кадре и затемняя его. Когда Гэри наконец потерял терпение, закричал, что не позволит делать из себя «чертова педика», и вылетел со съемочной площадки, фон Штернберг ехидно сказал перед всей группой:
– Что он понимает? Он актер. Его выбрали за физические данные, а не за ум.
Я думала, «Марокко» будет романтичным.
А он обернулся ночным кошмаром.
Однажды вечером, после очередного четырнадцатичасового рабочего дня, каждая косточка в моем теле ныла, и я готовилась ко сну, но тут в дверь моей квартиры громко постучали. Открыв, я обнаружила Гэри, который стоял пошатываясь, – был настолько пьян, что едва держался на ногах. Он ввалился внутрь и посмотрел на меня мутным взглядом. Да, он все равно был красив, хотя и изрядно потрепан. Я боялась, что он упадет и разобьет свое прекрасное лицо об пол.