Руководство «Парамаунт», должно быть, испытывало те же опасения. Была устроена экстравагантная премьера в Китайском театре Граумана – первая для студии в этом легендарном дворце в азиатском стиле; на ней присутствовали все влиятельные колумнисты. Меня ошеломили толпа, фотографы и кричащие фанаты – полный комплект гламура. Они не отрывали от меня глаз, когда я шла по ковру в липнущем к бедрам черном шифоне и горжетке из чернобурки.
К нашему удивлению, «Марокко» стал хитом. Критики осыпали меня эпитетами вроде «соблазнительная соперница Гарбо», что привело в глубокое волнение всю студию. Мне позвонил сам Шульберг – сказал, что картина побила рекорды по кассовым сборам, и тут же предложил обновить контракт, удвоив мой гонорар, при условии что фон Штернберг и дальше будет моим режиссером. Он также пообещал, что студия снимет для меня просторную виллу в средиземноморском стиле в Беверли-Хиллз.
Я только что стала новой звездой «Парамаунт».
Моя следующая картина – «Обесчещенная» – была мигом запущена в производство. Занятая с рассвета до заката на подгонке костюмов у главного кутюрье студии Трэвиса Бентона и в съемках рекламы, я имела разрешение ходить на организованные студией вечера в «Коконат Гроув» или клуб «Нью-Йоркер» в сопровождении нескольких восходящих звезд-мужчин, при этом у меня было достаточно свободного времени и для продолжения шалостей с Гэри.
Я получила все, ради чего так долго и упорно трудилась. Была знаменита, обласкана везде, куда ни приходила. Зарабатывала денег более чем достаточно, чтобы содержать свою семью. Даже моя сфабрикованная дуэль с Гарбо, о которой беспрестанно трезвонила студийная пресса, перестала волновать меня, потому что я исполнила все то же, что и она, за такой же промежуток времени. Меня, вероятно, пока еще не считали достойной вожделенных драматических ролей, но и это придет. Я буду оттачивать свои навыки и в совершенстве освою ремесло. Ни одна актриса не будет знать больше, чем я, о съемках в кино. Я стану ценным имуществом, инструментом, на все согласной марионеткой фон Штернберга. Свой потенциал я еще только начала исследовать и раскрывать.
И все же, вместо того чтобы упиваться всем этим, я хотела только одного – снова увидеть Берлин.
Сцена пятаяБогиня желания1931–1935 годы
Говорят, фон Штернберг разрушает меня.
А я говорю, пусть разрушает.
Глава 1
Картина «Обесчещенная» рассказывала об овдовевшей венской уличной проститутке, которую завербовали шпионить во время войны. Она влюбляется в русского агента, ее предают, а потом она гибнет от пуль расстрельной команды. Имея на руках готовый сценарий, Шульберг распорядился, чтобы мы закончили съемки за два месяца. Он хотел превратить в капитал мой успех и заставить публику просить еще и еще.
Шульберг ошибся. Может быть, из-за спешки моя вторая картина шла не так хорошо, как «Марокко». После того как публику забросали первичной рекламной информацией обо мне, новом лице «Парамаунт», люди толпами валили посмотреть мой первый фильм. Теперь они уже не испытывали такого любопытства. Тем не менее несколько чутких критиков расхваливали мою игру, и Шульберг подтвердил свою веру в мое сотрудничество с режиссером, сказав, что сейчас ни одна картина не имеет особого успеха.
Фон Штернберг встал в позу обиженного.
– В этом городе все только и думают что о прибыли, – сказал он, отшвырнув в сторону рецензии на нашу картину. – Этот фильм лучше, чем «Марокко», и вы в нем лучше, но так как они не понимают, то какая разница? Америка не страдала так, как мы, во время войны.
Он был издерган, устал и сыт по горло студийным надзором. Ему был нужен отдых. Вообще-то, нам обоим. Мы работали без перерывов более двух лет, сняв три фильма подряд. Мой новый контракт должен был начаться не раньше весны. «Обесчещенная» снята, приближалось Рождество. Я воспользовалась этим затишьем и наняла работников, которые должны были подготовить для меня новый дом, а сама отправилась на премьеру «Марокко» в Лондон, за которой последовало долгожданное воссоединение с семьей в Берлине.
Когда я сошла с поезда, меня встречали Руди, Тамара и Хайдеде. Я кинулась обнимать их, а фотографы тем временем выкрикивали мое имя. Родные выглядели хорошо. Хайдеде скоро исполнится восемь, и я была изумлена, как она выросла: длинные ноги, спутанные кудряшки и дерзкое выражение лица напоминали меня саму в ее возрасте.
– Ты скучала по мне? – спросила я, когда нанятый студией шофер, увернувшись от шумных репортеров, боковыми улицами повез нас домой. – Я по тебе очень соскучилась.
Я прижимала дочь к себе, пока та не вывернулась из объятий, косо посмотрев на меня, как будто не была вполне уверена, кто я такая.
– Дети забывают, – утешала меня Тамара в тот вечер, после того как Хайдеде уложили в постель и мы сели за стол.
Тамара приготовила знатный сытный ужин, состоявший из жареного свиного филе, картофеля, ржаного хлеба с маслом и кислой капусты. Так хорошо я не ела с самого отъезда.
– Девочка придет в себя, – утешала меня Тамара. – Вы изменились. Она вас не узнала.
– Не так уж сильно я изменилась.
Я хлебнула пива и намеренно рыгнула.
– Очевидно, нет, – усмехнулся Руди.
Он выглядел довольным. Имел постоянную работу – «УФА» и «Парамаунт» наняли его ассоциированным продюсером, который отвечал за прокат картин американской студии в Германии. Я обеспечила Руди эту должность, уговорив Шульберга взять его. Студия согласилась, без сомнения, потому, что занять делом моего мужа означало предотвратить его появление с нашей дочерью на пороге моего дома в Беверли-Хиллз. «Парамаунт» по-прежнему пыталась замолчать факт моего замужества, покрывая мои случайные нью-йоркские откровения потоком сфабрикованных в газетной колонке Луэллы Парсонс слухов о дежурном идоле, замеченном в «Коконат Гроув» под ручку с мисс Дитрих.
– Я все та же Лена, – сказала я. – Дитрих – это иллюзия. Свет и грим.
– Она больше, чем это, – возразила Тамара и прикоснулась к плечу Руди, а потом начала убирать со стола. – Вы такая стройная и стильная. А эта шубка – это ведь рысь? Наверное, стоит целое состояние.
– Возьмите ее. – Глаза Тамары расширились, а я сказала: – Берите все, что вам понравится, из моего багажа. Это всего лишь одежда. Студия купит мне еще.
– О, благодарю вас, Марлен.
Тамара выплыла из комнаты с улыбкой на лице.
Я взглянула на Руди, и он пояснил:
– Ты только что сделала ее очень счастливой. Здесь все так дорого, она не может позволить себе покупать новую, модную одежду.
– Что ж, она делает счастливым тебя. Любит Хайдеде и заботится о ней. Это самое меньшее, что я могу.
– Ты делаешь более чем достаточно, присылая нам деньги. Не стоит раздавать весь свой гардероб. Тамара все равно обожает тебя.
Улыбаясь, я закурила. Руди, может, и выглядел хорошо, но я почувствовала в нем какое-то внутреннее напряжение, будто он не хотел о чем-то говорить.
– На новой работе все о’кей? К тебе хорошо относятся?
– О'кей? Это очень по-американски. Да, все в порядке. Я тайный мистер Дитрих.
– Это не мое решение, – поморщилась я. – Как только я приехала, то сразу заявила, что замужем и у меня есть ребенок. На студии расстроились. Очевидно, загадочные женщины должны оставаться несвязанными.
– Не в этом дело. – Руди встретился со мной взглядом. – Марлен, ты читала газеты?
– Да, когда получалось. Мне присылали вырезки с заметками обо мне и…
– Не о тебе, – сказал он, – о Германии. Ты знаешь, что здесь происходит?
Я вспомнила слова Гэри: «Слышал, там сейчас не так уж здорово. Много беспорядков. Война сильно потрепала твоих фрицев».
– Вообще-то нет. – Я стыдливо покачала головой.
– Ну что ж, все стало хуже.
Руди взял у меня сигарету. Я ужаснулась тому, как дрожали его руки, когда он зажигал спичку. Он не просто утаивал что-то. Казалось, он напуган, я его таким никогда не видела.
– Безработица и инфляция – на рекордном уровне. В сентябре Гитлер набрал сорок пять процентов голосов. Его партия сейчас вторая по силе. Он использует радио, чтобы произносить речи, состряпанные его министром пропаганды Йозефом Геббельсом, который написал роман, настолько антисемитский, что к нему не хочет прикасаться ни один издатель. Геббельс обработал идею Гитлера, что финансисты-евреи устроили заговор, из-за которого наступил крах. Многие верят в это.
Вдруг я вспомнила тот день, когда нас с Лени остановили приспешники Гитлера, и вновь ощутила приступ отвращения.
– Конечно же не все так глупы, – сказала я. – Богатые, финансисты и литераторы – ни один интеллигентный человек никогда не поверит в эту чушь.
– Стальной магнат Тиссен сделал большое пожертвование партии. То же самое – промышленник Квандт. Даже американец Генри Форд поддерживает их. Они считают, нас может спасти только Гитлер. – Руди вздохнул. – Многие из наших лучших талантов начали уезжать. Уильям Дитерле, с которым ты работала, уехал в Америку снимать фильмы. Другие тоже. Среди тех, кто читает газеты или слушает речи, распространился страх. Мы думаем, Гитлер займет место канцлера в следующем рейхстаге. Он к этому стремится и не остановится, пока не добьется цели.
Я сцепила пальцы:
– О чем ты говоришь? Ты тоже думаешь уехать?
– Нет. По крайней мере пока. Но Хайдеде… Марлен, мы хотим, чтобы ты взяла ее с собой. Мы с Тамарой обсудили это и не отсылали бы ее, но… Знаем, ты ее любишь, только со всей этой историей с нашим браком, который нужно скрывать из-за студии…
– Забудь о студии. – Я наклонилась к нему. – Чего хочешь ты?
– Она сейчас в школе, – сказал Руди. – Нацисты пользуются поддержкой среди учителей, которые говорят детям, что евреи – наши враги. Я против того, чтобы на нее воздействовала пропаганда.
Я ужаснулась, услышав такое, но просьба Руди тоже испугала меня.
– Ты хочешь, чтобы я увезла нашу дочь от всех, кого она знает, от тебя, Тами и моей матери? Руди, она немка. Она родилась здесь, как ты и я. Я могу работать в Америке, но это не наша страна.