К моему собственному неудовольствию, когда камера не вглядывалась в мои ноздри, я все время отворачивала лицо, как будто боялась, что кто-нибудь бросит в меня камень. Я едва удерживалась от хохота, моя игра была такой дубовой, сцены с Кэри Грантом – сырые и неубедительные. Только исполняя три песни, я оживала, особенно в «Горячем вуду», где Хелен выбирается из душного костюма гориллы, одетая в короткое, расшитое блестками платье, нацепляет на голову белый африканский парик и забывает о своих лишениях, чтобы превратиться в ту самую героиню, от которой я стремилась убежать. Среди отснятых пленок ничего этого я не увидела. Думала, что играю совсем другую женщину. Фон Штернберг горячо убеждал меня в этом. Но когда в просмотровой комнате включили свет, Шульберг встретился со мной взглядом и покачал головой.
– Это никуда не годится, – сказал он, а в это время приглашенные им директора – руководители отделов рекламы и продаж, а также прочие подхалимы, вся работа которых на студии состояла в том, чтобы ублажать босса, – устремились вон.
Я встала, осмотрелась, поискала глазами фон Штернберга и только после этого вспомнила, что он никогда не ходит на такие просмотры, считая их унизительным потворством студийному властолюбию.
– Он наверняка продолжает редактировать материал, – сказала я. – Очевидно, что работа еще не закончена.
– Я искренне надеюсь, что нет, – сказал Шульберг. – В таком виде это никогда не удовлетворит требованиям «Офиса Хейса». Она спит с другим мужчиной, пока ее муж в отъезде. Она насильно увозит собственного ребенка и продает – ну, мы оба знаем, что она продает, чтобы заработать на жизнь.
– Да, но у нее нет выбора! – Несмотря на мои усилия сохранять спокойствие, защищаясь, я повысила голос. – Она борется за своего ребенка! Она не может только петь, чтобы прокормить их.
– Мне бы хотелось, чтобы могла. Я предпочел бы увидеть, что она готова на все, а вместо этого увидел… – Он вздохнул. – Вы забыли Линдбергов, у которых недавно похитили ребенка, а потом его нашли мертвым? Как я смогу представить в «Офис Хейса» картину, где показано, как увозят малыша, – то, что стало национальной трагедией?
Я не забыла. Или, скорее, не придала этому значения, была настолько погружена в работу, что не заметила совпадения. Но фон Штернберг должен был заметить. Наконец, правда поздновато, я поняла, что мой наставник, создатель и раб выполнил свое обещание. Он дал мне то, что я хотела, и вот теперь, как он и предупреждал, мне некого было винить, кроме самой себя.
– Я поговорю с ним. Мы переснимем все, что нужно. Обещаю.
– Не обещайте. Сделайте, – отозвался Шульберг. – Он снова превысил бюджет с этим «Горячим вуду». Двух девушек из кабаре не хватило. Я дам ему возможность исправиться, если на этот раз он все сделает правильно. В противном случае – прекращу съемки. И если это случится, тогда я сам придумаю вашу следующую картину. Без фон Штернберга.
Я уже надела кашемировое пальто и поправляла берет, когда вошла секретарша Шульберга. Она что-то сообщила ему шепотом. Я заметила, как у него изменилось лицо: разочарование картиной превратилось в нечто более серьезное. Он поднял на меня взгляд. У меня внутри все похолодело.
– Нам только что позвонила ваша помощница мисс Хюбер. Машина уже ждет вас, чтобы отвезти домой. Упакуйте вещи, мы закажем вам гостиницу. Забудьте пока о картине и фон Штернберге. Кто-то угрожает вашей дочери.
Я приехала домой в панике и обнаружила толкущихся снаружи полицейских. Один подошел ко мне, в руке – блокнот.
– Мисс Дитрих, беспокоиться не о чем, – сказал он. – С вашей дочерью все хорошо…
Однако я оттолкнула его и вбежала в дом с криком:
– Герда! Хайдеде!
Они обе сидели в кабинете, их окружали полицейские. У Хайдеде был испуганный вид. Поднимая дочь на руки, я встретилась с ошалелым взглядом Герды и потом посмотрела мимо нее на стол: все бумаги были смешаны и валялись как попало, детектив перебирал их и внимательно рассматривал листок за листком.
– Что… что случилось?
Я так крепко сжимала Хайдеде, что она захныкала.
Герда буркнула:
– Не при ней.
Я неохотно позвала горничную, чтобы та отвела девочку в детскую.
– Соберите ее вещи! – приказала я.
– Что такое? Куда мы идем? – спросила моя дочь по пути к выходу.
Трясущимися руками я вытащила сигареты и закурила. Тем временем детективы закончили работу, и один из них, тот самый, с блокнотом, которого я оттолкнула, показал мне записку, запакованную в целлофан. На конверте не было обратного адреса, текст был написан крупными буквами.
МАРЛЕН ДИТРИХ. ЕСЛИ ХОТИТЕ УБЕРЕЧЬ МАРИЮ, ЖДИТЕ ИНФОРМАЦИЮ. ЗАПЛАТИТЕ $10 000 ИЛИ ПОЖАЛЕЕТЕ. НЕ ЗВОНИТЕ В ПОЛИЦИЮ.
– Тут сказано не привлекать полицию, – резко повернулась я к Герде. – Зачем ты позвала их?
Не успела она ответить, вмешался детектив:
– Она поступила правильно. После дела Линдбергов у нас целая эпидемия таких угроз. Не о чем беспокоиться.
– Не о чем беспокоиться? Они угрожают похитить моего ребенка!
– Нет, мисс Дитрих, – сказал он, к моему ужасу и удивлению. – Они говорят, что свяжутся с вами по поводу денег. Я предлагаю установить решетки на окнах, сменить замки и нанять круглосуточную охрану. Мы проверим на почте, откуда пришло это письмо, но эти люди знают, как заметать следы. Они пришлют еще одну или две записки, чтобы выяснить, поддались ли вы, и когда увидят, что вы не ловитесь на их удочку, остановятся. Они хотят срубить деньжат по-легкому, а не получить срок за похищение.
– Они могут присылать что хотят. После такого мы здесь не останемся.
Полицейский выпятил нижнюю губу:
– Как хотите. Но мы пошлем дополнительные патрули в этот район. За вашим домом будут внимательно следить. Уверяю, ваша дочь в безопасности.
– Скажите это Линдбергам, – огрызнулась я.
Детектив, недовольно кивнув, стал просматривать оставшиеся бумаги – письма моих фанатов. Вскоре он удалился со своими людьми, унеся целую коробку писем от незнакомцев, которые хотели получить мою фотографию.
Мы с Гердой вдруг остались одни, хотя горничные все еще были здесь – ходили по дому на цыпочках, и шофер со студии, бывший боксер-профессионал по имени Бриггс, ждал снаружи в машине.
– Не надо было звать их, – сказала я Герде.
– Но я сделала то, что считала наилучшим.
Голос у моей помощницы был сдавленный. Я видела, что она пережила ужасное потрясение – была бледна как полотно, под глазами залегли тени.
– Об этом жутком похищении ребенка летчика писали во всех газетах, говорили на всех радиостанциях, – продолжила она. – Когда я открыла конверт и увидела записку… Что мне было делать? Я позвонила тебе на студию, но тот, кто там у вас принимает звонки, ответил, что ты на просмотре с Шульбергом и тебя нельзя беспокоить.
– Нужно было настоять. Ты сказала тому, кто ответил, что нам угрожают?
Герда поджала губы:
– Нет. Я подумала о газетчиках. Ты ведь знаешь, что некоторые люди на студии продают слухи репортерам. Вместо этого я позвонила в кабинет Шульберга, но мне пришлось несколько раз набирать номер, прежде чем его секретарша сняла трубку. К тому моменту я уже решила вызвать полицию. Я каждый день забочусь о Хайдеде, и ей ничто не угрожало. Она все время была здесь, со мной.
– Заботишься, – услышала я свой голос и поняла, что у меня истерика.
Приезжала полиция. Хайдеде цела и невредима – напугана, но не пострадала. Однако я почувствовала, что теряю контроль над собой, мое хладнокровие разлетается на куски. Я вспылила:
– Ты позволяешь ей одной играть в саду, кормить этих мерзких попугаев. Она постоянно везде бегает. Слава богу, у нас нет пруда! Она могла бы утонуть, никто бы и не заметил. Я плачу тебе за то, чтобы ты следила за ней, а теперь мне, помимо всего прочего, приходится беспокоиться о ее безопасности.
– Марлен, – произнесла Герда таким твердым тоном, что я невольно перевела взгляд на нее. – Я отношусь к своим обязанностям очень серьезно. Это не моя ошибка.
– Да мне все равно, чья это ошибка! – накинулась я на нее. – Это мой ребенок!
Мгновение Герда смотрела на меня в напряженной тишине:
– Очень жаль, что так случилось. Я скорее умерла бы, чем допустила, чтобы Хайдеде попала в беду, но ты должна признать…
– Что? Что я должна признать? Хочешь сказать, это моя ошибка? По-твоему, я сама прислала это письмо, чтобы обо мне больше говорили?
Я несла чушь, и Герда подтвердила это:
– До такого я бы никогда не додумалась. Но сам факт, что ты считаешь подобное возможным, что-то значит. Я представляла тебя другой.
– Gott im Himmel! Ты меня в чем-то обвиняешь? Если так, говори прямо.
– Хайдеде, – сказала Герда, и от того, как она произнесла имя моей дочери, как расправила плечи под застегнутой до горла блузкой со старомодным воротничком, которой она хранила верность, у меня сжались кулаки. – Она растет без матери. Без отца. Она слишком много ест. Она несчастна. Ей здесь не нравится. И никогда не нравилось. Ты заметила? Ты хоть раз спросила ее об этом? Когда Руди уехал, она плакала целыми днями. Она умоляла его взять ее с собой. Ты об этом знала?
– Нет! – выпалила я. – Но если бы даже знала, это ничего бы не изменило. Она останется со мной. И это не твое дело. Я наняла тебя, все остальное касается только меня.
– Понятно, – вздохнула Герда, вынула из кармана юбки свой ключ от дома и положила его на стол. – Я ухожу, Марлен. Я люблю тебя. Но мне тут не место. Это не моя страна и не та работа, к которой я способна. Я не буду твоей служанкой.
– Когда это я смотрела на тебя как на служанку?
– Смотришь. Но сама этого не видишь. Я, Руди, фон Штернберг, студия, даже Хайдеде – в твоем сознании все мы существуем только для того, чтобы угождать тебе. Ничто не может быть важнее твоего успеха. Когда ты счастлива, мы счастливы. Когда ты несчастна… – Герда снова вздохнула. – Ты экстраординарна. Но одержимость тем, чтобы быть Дитрих, разрушает тебя.