требовала немедленно расчистить улицы, чтобы могли пройти наши танки.
Никто в меня не выстрелил. Хотя USO предупреждала, что за мою голову назначена награда, а Паттон – что немцы поносят меня за мою позицию, я останавливалась поговорить с жителями и обнаруживала только явную симпатию. Отпечатавшиеся на лицах голод и страх сменялись озадаченным восхищением, когда люди понимали, кто я.
– Лола-Лола, – прошептала одна женщина. – Вы Голубой ангел.
Никто не осуждал меня. Никто не потрясал кулаками и не поворачивался ко мне спиной. Несмотря на желчь, которую изрыгал Геббельс, казалось, далеко не всех одурачили и заставили считать меня врагом. И все же, когда репортер из Международной службы новостей спросил, что я думаю о разрушениях в сравнении со своей жизнью в Голливуде, мне пришлось сморгнуть внезапно набежавшую слезу.
– Я не думаю о кино, – ответила я. – Может быть, больше никогда о нем не подумаю. А что касается всего этого… – я посмотрела на развалины домов и засыпанные обломками улицы, обугленные деревья и нищих, рыскающих в поисках еды и питья, – мне отвратительно видеть это, но я считаю, Германия заслужила все, что выпало на ее долю.
Мое заявление напечатали газеты по всему миру.
– Если они не разбегались и не прятались от нас, – усмехнулся Паттон, – то теперь точно будут на вас охотиться.
– Пусть попробуют, – сказала я и продолжила выступать перед войсками в полуразрушенных театрах или на сколоченных из подручного материала сценах посреди замерзших полей.
Когда я не развлекала мальчиков, то вычесывала вшей из лобковых волос и исполняла обязанности переводчика и посла доброй воли для общения с деморализованным немецким населением, которое мы встречали по пути. Люди весьма неохотно отказывались от идеи рейха, хотя он рушился у них на глазах.
Оставаясь наедине с Паттоном, я ворчала:
– Они как овцы! Если бы у них был хоть какой-нибудь характер, они бы боролись с нами. Но они такие и есть: немцы до мозга костей, которые будут слушаться даже сумасшедшего.
– Сумасшедший еще жив, – мрачно сказал Паттон. – Он все еще их фюрер.
Однако после 30 апреля 1945 года он больше им не был. Отправив армию детей защищать Берлин, в то время как Советы гвоздили город ракетами и гранатами, Адольф Гитлер скрылся в подземном бункере и проглотил смертельную дозу цианида, который сперва испытал на своей старой собаке. Он взял с собой жену Еву Браун. Геббельс последовал его примеру. Восьмого мая Германия сдалась. Путь на Берлин был открыт, хотя пролегал он через колоссальные разрушения, оставшиеся после атак союзников.
Моя страна пала. Третьему рейху пришел конец.
Я не имела представления, выжил ли кто-нибудь из моих родных.
В Мюнхене я пыталась восстановить силы, оправиться от обезвоживания и тяжелого поражения вшами. Мне пришлось выстоять под обжигающим душем и сбрить все волосы в паху. Прической на голове я жертвовать отказалась, прибегнув к едкому средству от вшей, которое сделало мой скальп ярко-красным, а короткой стрижке придало зеленоватый оттенок.
Мюнхен выглядел не лучше. Этот прекрасный город, древняя цитадель баварских князей, где Гитлер совершил первую попытку захватить власть, не выдержал семидесяти одного воздушного налета. Он стал грудой развалин, среди которых даже крысы не могли найти себе пропитания. Пышным цветом расцвела всевозможная зараза. Вонь стояла свирепая. Я не могла сделать шага из своей палатки в штабе американской армии на краю города без того, чтобы не вдохнуть ядовитые миазмы химического дыма и гниения человеческих тел. Тысячи трупов медленно разлагались среди продолжавших тлеть обломков.
Неделями в штаб просачивались ужасающие новости: войска союзников продвигались на восток и постепенно вскрывалась вся мерзость, таившаяся за напыщенными речами Гитлера. Предложенное им Окончательное Решение нашло выражение в концлагерях, которые его правая рука и главный прихвостень Гиммлер превратил в целые комплексы с газовыми камерами и крематориями, сконструированными специально для того, чтобы избавиться от миллионов евреев.
Я не могла в это поверить. Гитлер был сумасшедшим, одержимым ненавистью к евреям. Но полное уничтожение целого народа? Это было непостижимо. В отчетах говорилось, что вся Германия была усеяна лагерями. Несмотря на мертвую хватку нацистов, мой народ, конечно, не мог допустить такую дикость. Наверняка кто-нибудь где-нибудь пытался это остановить. После освобождения Дахау, Бухенвальда, Флоссенбюрга, Равенсбрюка и других лагерей мне на память пришли пророческие слова Бетт: «Тысячи людей исчезают бесследно». Это заставило меня осознать: случившееся в Германии далеко превосходит все, что я могла вообразить.
Я упорно отказывалась верить в произошедшее. Но однажды пришло известие, что в Берген-Бельзене, недалеко от Ганновера, в недавно освобожденном британцами лагере была обнаружена женщина, которая заявила, что она моя сестра.
– Невероятно, – сказала я Паттону.
Он был с генералом Омаром Брэдли, решительным человеком, который также совершал чудеса во время Арденнской операции. Это месячное наступление устроил Гитлер с целью вернуть себе Антверпен, и оно застало союзников врасплох. Как и Паттон, Брэдли потерял тысячи людей в этой битве. Тем не менее генералы были больше конкурентами, чем друзьями. Я обнаружила, что военачальники не меньше кинозвезд соперничают за публичное признание. Однако Паттон, перед тем как уехать на боевое задание на Тихий океан, перепоручил Брэдли заботы обо мне.
Нахмурившись, Брэдли передал мне телеграмму:
– Она говорит, что ее зовут Элизабет Фельзинг-Вильс. Вы дали нам это имя и попросили, чтобы мы определили местонахождение ее и вашей матери Йозефины Фельзинг-Дитрих.
– Она может говорить что угодно, – отмахнулась я, не принимая во внимание телеграмму. – Эта женщина не может быть моей сестрой. Лизель живет в Берлине. Ее муж руководил там сетью кино…
– Кино? – спросил Паттон.
– Кинотеатров, – пояснила я. – Отвечал за одобренные правительством кинозалы. Он сам говорил мне об этом во время нашей последней встречи. Его не послали бы в этот лагерь, если только…
Мой возмущенный протест утих. Я вспомнила о своем отказе принять второе предложение Геббельса, переданное через Георга. Я понятия не имела, где работал мой зять, думала, они с Лизель оставались в Берлине. Но теперь меня обдало темной волной страха. Что, если нацисты арестовали всю мою семью? Что, если все они погибли в лагерях из-за меня? Такое могло произойти. Ничто теперь не выглядело невероятным, когда дело касалось Гитлера.
– Это возможно, Марлен? – тихо спросил Паттон.
– Да, – сглотнув, кивнула я. – Полагаю, что да. – Я вгляделась в лица генералов и после долгой паузы едва слышно спросила: – Что мне делать?
Паттон посмотрел на Брэдли, а тот сказал:
– Мы считаем, вам следует встретиться с этой женщиной. Это первые сведения о вашей семье, которые мы получили. Мы можем организовать перелет.
Я поймала себя на том, что готова отказаться. Желания ехать не было. Даже думать об этом не хотелось, при всей правоте генерала. Это были первые сведения, хотя не могли же они оказаться правдой. Должно быть, кто-то что-то напутал или это какая-то бюрократическая ошибка. С тех пор как Гитлер вовлек нас всех в эту катастрофу, людей куда только не забрасывало. Многие называли себя чужими именами, подделывали документы и паспорта. Вероятно, эта женщина использовала имя Лизель. Может быть, ей известно, где на самом деле находится моя сестра. В любом случае я была единственным человеком, который мог подтвердить или опровергнуть ее заявление.
– Отлично! – Уже не ощущая досады, я бросила телеграмму на стол. – Но вы не прекратите поиски в Берлине? Вы продолжите подавать запросы?
– Мы делаем все возможное, – заверил меня Паттон. – Но везде такой хаос. Тысячи людей убиты. Не стоит на многое рассчитывать. Город в руинах.
Я встала, держась за край стола:
– Моя мать сильнее, чем вы думаете. Она пережила первую войну. Если ей удалось пережить вторую, она здесь. Должна быть здесь.
Брэдли промолчал, а Паттон заметил:
– Я ведь предупреждал вас: это не кино. Тут нет сценария. Нет счастливого конца.
– Помню, – сказала я. – Как такое забыть? Ни один фильм не может быть настолько ужасным.
Перед отъездом из Мюнхена генерал Брэдли проинструктировал меня. Берген-Бельзен был одним из последних лагерей, брошенных нацистскими надзирателями, – перевалочный пункт, где богатые евреи, прибывавшие из Франции и Голландии, ожидали отправки в Польшу. Советских военнопленных тоже содержали здесь, их обменивали на немецких, захваченных союзниками. Когда британско-канадские войска подошли к лагерю, в нем разразилась эпидемия тифа. Через много лет я узнала, что еврейская девочка по имени Анна Франк умерла во время этой эпидемии вместе со множеством других людей.
– Они оставили трупы повсюду, – сказал Брэдли. – Вас отведут в бывшую штаб-квартиру вермахта, которую британцы используют в качестве командного пункта. Ответственным назначен капитан Арнольд Хоруэлл, он вас встретит. Но вы не должны просить осмотреть сам лагерь. Только встретитесь с этой женщиной и проверите, ваша ли это сестра. Нам нужно, чтобы аэроплан вернулся. Один день, Марлен. Больше у вас времени нет.
Я на все согласилась, но когда самолет коснулся земли на крошечном взлетном поле в Фасберге и армейский эскорт доставил меня в Берген-Бельзен, я вдруг поймала себя на том, что страшно хочу увидеть все. Мне пришлось подавлять в себе это всепоглощающее желание знать. К тому моменту я уже наслушалась достаточно о зверствах нацистов, и понимала: этот мрак будет нависать надо мной вечно, лишая последней надежды и веры в мой народ. И все же я была обязана вынести свидетельства кровавой бойни, устроенной от нашего имени, хотя бы для того, чтобы доказать миру: не все немцы были способны смотреть только в сторону.
И вот я ощутила это – не вонь, хотя она там тоже была. Бо́льшую часть трупов уже сгребли бульдозерами в ямы, самые опасные территории окружили кордонами, чтобы предотвратить распространение болезни. Выживших изолировали в наскоро обустроенных лазаретах, где они продолжали умирать. Но я все равно чувствовала эту неопределенную тяжесть в воздухе, будто некое испарение, от которого становилось трудно дышать и волоски на шее вставали дыбом. Когда мы приблизились к скоплению одинаковых унылых кирпичных зданий и деревянных бараков, я увидела тянущуюся на мили проволочную ограду под электрическим током.