Она хотела обо всем знать, словно он мог ответить на любой вопрос — о Жискар д’Эстене, Раймоне Барре, Жаке Шираке, Франсуа Миттеране, Гельмуте Коле, Гельмуте Шмидте, Эрихе Хонеккере и Джордже Буше… Возникал в беседах и Рональд Рейган, а Саддама Хусейна она называла новоявленным Гитлером. Заметим в скобках, как весело бывает наблюдать, с какой стремительностью политические деятели отправляются в полное забвение. Если на нее находил стих, она писала письма кое-кому из этих господ. И ей отвечали. Что до литературы — не отыскать другой актрисы, которая была бы до такой степени без ума от книг и лучше знала бы их. Боске отсоветовал ей читать Саган, научив ее любить Готфрида Бенна и фрагменты из Гюнтера Грасса. По его признанию, он потерпел полное фиаско в этом смысле с Теннесси Уильямсом и Сен-Жоном Персом. Он не забывал, что она была современницей экспрессионизма. Тому, кто следил за ее карьерой, странно будет услышать, что Марлен ненавидела таинственность и двусмысленность! «Магия ее игры» совершенно не действовала на нее саму. Во всяком случае, эта высокого полета гетера, которая была «любовником всех женщин и женщиной всех мужчин», на дух не выносила ни непристойностей, ни скабрезных тем. Она не могла успокоиться, пока не сделает что-нибудь полезное для своих друзей. Здоровье, благополучие, опрятность, гигиена, артериальное давление близких постоянно беспокоили ее. Она любила ясные и определенные жизненные правила: «Любящая женщина обязана уметь готовить». В начале пути она была ангелом аптек, хранителем кухонь… На французском языке предпочитала вести беседы о духовном, на английском же — о бытовых делах. Боске сказал ей однажды: «Английский — это когда у вас протекают краны, а вот французский — для мгновений нежности». Они с Боске попались в сети дружбы, когда ей случилось услышать, как точно он выражается на языке Гете. Ее приводили в ужас недоговоренность и фальшивая романтика. Страсти ее были холодны. Однако благородное достоинство, свойственное ее интонации, плохо скрывало чувство безнадежности ее жизни или, точнее безнадежности оттого, что уже невозможно жить, как прежде! Поймут ли сейчас возбуждение Боске, когда во время встречи в верхах в Париже ей позвонил президент Рейган с предложением прийти засвидетельствовать почтение? А вот что ответила Марлен: «Слишком поздно, Рон». Это напоминает Фонтенеля, знаменитого филолога XVIII века, которого под самый конец жизни (а он умер столетним стариком) одна дама спросила: «Ну что же, мсье Фонтенель, чему посвятите вы ваши последние дни?» А тот ответил ей так: «Я стараюсь тоньше понять французский язык, мадам. Например, никто не улавливает той бездны, что заключается в двух обычнейших словах: „Слишком поздно!“» Дитрих, несомненно, постигла суть этой бездны.
Мы уже говорили, что, с тех пор как ей исполнилось семьдесят пять, она заботилась только о том, чтобы создать свою легенду. Менее известно остервенело-пафосное желание истребить все в ее жизни, что могло повредить этой легенде. Казалось, она забыла обо всем, что не соответствовало идеальному образу, в который ей хотелось уместить свою жизнь, изобразив ее во всех отношениях замечательной. При этом в карьере она скрывала или умалчивала о тех фильмах, в которых снималась до «Голубого ангела», а ведь их было добрых два десятка! Ребенком ее приучили слушаться родителей; за это они шедро ее баловали. Быть может бессознательно следуя этому воспитанному в ней искусству жить, она сторонилась участия в любой общественной деятельности, за свою жизнь привыкнув к подчинению, надеясь обрести последний покой в одиночестве, сне, а потом и в смерти. Ален Боске пытался вызвать ее на откровенность в том, что касалось этих запретных тем. но она и слушать не хотела. «Она не желала даже слышать о падении кайзера, установлении Веймарской республики, о Розе Люксембург, восстании спартакистов, убийстве Ратенау, немыслимой инфляции, голоде». И Боске продолжает: «В ней были значительность, благородство и определенное чувство жертвы».
Что касается меня — ведь я-то знала Марлен только под коней ее жизни, точнее, пятнадцать ее последних лет. Но хотя бытовые вопросы занимали нас больше всего, она очень часто превращала меня в привилегированного свидетеля своих прошлых дней, и тут уж я никак не могу забыть, с какой колоссальной личностью меня свела судьба. Благодаря ей вместе с нею я путешествовала по фантастическим мирам, которые она живописала мне до малейших деталей, подлинных или выдуманных, и которые, пусть я тогда не осознавала этого, возносили меня до горных круч поэзии, таких же недостижимых, как и те вершины, среди коих парил мой муж Ален Боске. Если выпало счастье жить рядом с созданиями столь крупными (а в моей жизни были и другие, не только они), то в час, когда приходит время оглянуться на пройденный путь, понимаешь: жить — стоило. Как сложилась бы жизнь Марлен, не будь изобретен кинематограф? Скорее всего, она стала бы такой же, как Сара Бернар, как Гортензия Шнейдер. Ее триумфальные танцевальные па порхали бы не от кинозала к кинозалу, а от сцены к сцене, что она, кстати, и доказала на последнем витке своей карьеры, когда оставила белое полотно экрана ради прожекторов мюзик-холла. Если она и сегодня женшина-миф, как бы ни открещивалась от этого ярлыка, — я не уверена, что такой славой она обязана фильмам, далеко не все из которых были достойны ее таланта, а не своей чарующей моложавости, продолжавшейся до семидесяти пяти лет и более. Неподражаемым умением петь и танцевать — вот чем она навсегда останется в памяти. И самые прекрасные, самые волнующие ее фотографии, по-моему, сделаны в пору зрелости, это те снимки, где рядом с пометами, которые оставило время, видны и способы не покориться времени — юмор, улыбка, нестерпимо прямой взгляд и внутренняя твердость, отличающая всех, чья жизнь — путь к прекрасному. Многие ли знают, как любила беседовать Марлен, многим ли известно, что и в многочисленных интервью, данных ею за всю жизнь, и в ее собственных заметках она выражалась языком настоящего философа, знатока природы человеческой? Вот почему я и предлагаю вам нечто вроде маленькой антологии ее изречений. Как правило, великим актерам от себя сказать нечего, у них в голове чужие тексты. Но Марлен и не была великой актрисой! Она была великой женщиной. Репутацией она куда больше обязана собственной натуре, нежели таланту. Ведь говорил же Фриц Ланг: «Да не хорошая она актриса. Но все время играет роль. И сама не знает, кто она есть».
«Большую часть жизни я провела среди людей блистательных. Они не похожи на тех, кто живет „как положено“. Они воспламеняют вас перекличкой умов, они не любят возражений — то есть даже их не терпят, — но их фантазия воодушевляет вас, а их воображение тотчас ослепляет. Еще они требуют покорности и благоговейной преданности, как и чувства юмора, и я была счастлива дать им все это, и особенно счастлива быть ими избранной, достойной их внимания, дарованного мне времени и их забот. Вот одна из причин, почему я считаю, что моя жизнь удалась».
«Я одеваюсь ради своего образа. Не для себя. Не для публики. Не ради моды, не для того, чтобы нравиться мужчинам».
«Всем известно, как трудно припомнить первые годы жизни. У всех нас есть впечатления, воспоминания, не имеющие ничего общего с действительностью».
«Я никогда не хотела быть актрисой кино, вечно играть какую-то роль, всегда быть красивой и чтобы мне всегда кто-нибудь наклеивал ресницы. Мне это всегда было невыносимо скучно».
«Большинство женщин стремятся изменить мужчину, и, когда им это удается, он перестает пользоваться у них успехом».
«Я никогда не была тем идеалом, который так настойчиво искал Штернберг. Он всегда был недоволен. Он ставил цели, достичь которых нам никогда не удавалось».
«Гламур — это мой бизнес».
«Обыкновенный мужчина больше интересуется той женщиной, что проявляет интерес к нему, нежели той, у которой потрясающие ноги».
«У слабых больше шансов ослабить сильных, нежели у сильных укрепить слабых».
«Я не миф».
«Вот я подпишу контракт с канадским издателем на английский перевод моих воспоминаний. Я получу сто тысяч долларов, и на сколько времени мне этого должно хватить? Быть может, на год. Я уж и так на пределе. Память совсем дырявая. Больше мне и сказать-то нечего».
Марлен иногда говорила со мной о Боге:
«Его не существует. Я поняла это на войне. Все эти ужасы… Нет, Бога нет: это все обман, издевательство, трюк для идиотов».
И наконец, письмо Алену Боске, написанное в январе 1990 года:
«Тысячу раз спасибо за ваше письмо, дорогой Анатоль (настоящее имя Боске). Мой номер 47 23 97 49 (она сменила номер телефона). Вы, конечно, получили мою весточку, где говорится, что „мне вас не хватает“. Мне не хватает и Нормы, но она была так зла со мной, что вспоминать об этом мне до сих пор больно. Одиночество мое безмерно. Пожалуйста, позвоните, когда вам будет удобно. Не только одиночество мучает меня — мне не хватает рассудительности!
Love, love, love (Люблю, люблю, люблю).
Марлен».
10. Миф Марлен
Сейчас, когда минуло уже столько лет после ее смерти и время течет быстрее, чем прежде, я не перестаю задавать себе вопрос: а пойму ли я хоть когда-нибудь ту блистательную тайну, которая управляет жизнями, подобными жизни Марлен Дитрих, и что за благословение богов даровало мне счастье жить рядом с ней все те пятнадцать лет, что она умирала? Скорее всего, это была случайность. Да, случайность, и еще я могу благодарить за это мою незанятость, позволившую оказать подруге поддержку, смягчить горечь конца улыбкой, жестом, словами. Я сделала бы столько же и для других своих подруг. Эту звали Марлен Дитрих; она была мечтой целых поколений мужчин, вызывала ревность и восторг у женщин. И разгадку этой великолепной иллюзии, которой мы всегда окружаем экранных богинь, надо искать не в тленном плотском обличье, а в их душе, отраженной на экране, которую — о чудо — память сохраняет уже после того, как появится титр «КОНЕЦ».