я вел годами, пришлось забросить. У меня просто не оставалось ни времени, ни сил на него. Одна из моих последних коротких записей гласила: «У меня просто ни на что не остается времени».
И вот когда подошел 35-недельный срок Дженни, к нам из больницы приехала медсестра и сказала: «Поздравляю, девочка моя! Ты сделала это. Теперь ты снова свободна». Она отключила насос, убрала катетер, упаковала монитор, отслеживавший состояние ребенка, и сообщила указания врача. Дженни могла вернуться к своему привычному образу жизни. Никаких ограничений. Больше никаких медикаментов. Мы даже могли заняться сексом. Ребенок теперь был полностью жизнеспособен. Если начнутся роды – замечательно! «Радуйся, – добавила медсестра. – Ты это заслужила».
Дженни подбросила Патрика над головой, поиграла с Марли в саду и с головой окунулась в работу по дому. Той ночью мы отметили победу походом в индийский ресторан и просмотром шоу в местном клубе. На следующий день мы втроем продолжили праздновать в греческом ресторане. Но раньше чем нам подали десерт, у Дженни начались сильные схватки. Вообще-то, они начались еще прошлой ночью, когда она ела ягненка в соусе карри, но она не обратила на них внимания. Она не собиралась из-за нескольких схваток отказаться от заслуженного таким трудом праздника. Но теперь она согнулась пополам от боли. Мы бросились домой, где Сэнди была уже готова посидеть с Патриком и приглядеть за Марли. Дженни ждала в машине, стараясь ровно дышать, пока я собирал ее сумку. Когда мы приехали в больницу и жену обследовали, оказалось, что шейка матки Дженни раскрылась до 7 см. Не прошло и часа, как я уже держал новорожденного сына на руках. Дженни целовала его пальчики на ручках и ножках. Взгляд ребенка была живой, а щечки розовыми.
– Ты сделала это, – объявил доктор Шерман. – Он безупречен.
Конор Ричард Грогэн родился 10 октября 1993 года и при рождении весил 2 кг 632 г. Я был так счастлив, что даже не заметил иронии судьбы: на этот раз нас поместили в одну из самых роскошных палат, но времени насладиться удобствами не было. Если бы роды начались раньше, Дженни пришлось бы рожать прямо на заправке. У меня не было времени даже растянуться на диванчике для пап.
Учитывая, через что нам пришлось пройти, чтобы малыш появился на свет здоровым, мы считали рождение ребенка огромным событием, впрочем, не столь значительным, чтобы местные средства массовой информации осветили его. Тем не менее под окном нашей палаты на стоянке образовалось скопление грузовиков телевизионных компаний с устремленными ввысь спутниковыми тарелками. Я видел, как репортеры с микрофонами готовились к своим репортажам перед камерами.
– Милая, – сказал я, – за тобой приехали папарацци. Медсестра, которая наблюдала за ребенком, заметила:
– Вы можете в это поверить? Там внизу в холле Дональд Трамп.
– Дональд Трамп? – переспросила Дженни. – Я и не знала, что он в положении.
Сделавший свое многомиллионное состояние на продажах недвижимости, Трамп наделал много шуму, когда несколько лет назад переехал в Палм-Бич и обосновался в обширном поместье, ранее принадлежавшем Марджори Мерриуэзер Пост, единственной наследнице империи своего отца Чарли Уильяма Поста по производству сухих завтраков. Поместье получило название Mar-a-Lago, что в переводе означает «От моря к озеру». Оно занимало территорию площадью почти 7 гектаров от побережья океана до Берегового канала. Там даже была площадка для гольфа с девятью лунками. Если мы встали бы в конце нашей улицы и посмотрели на другой берег канала, то увидели бы возвышающиеся над пальмами построенные в мавританском стиле остроконечные башенки особняка с 58 спальнями. Трампы и Грогэны были практически соседями.
Я щелкнул по кнопке телевизора и узнал, что Дональд и его девушка Марла Мэплз стали счастливыми родителями девочки, которую назвали Тиффани; она родилась немного позже, чем Конор.
– Нам надо пригласить их, чтобы наши дети поиграли вместе, – сказала Дженни.
Из окна мы наблюдали за тем, как суетились телевизионщики, чтобы поймать Трампов с новорожденной на руках при выходе из больницы. Марла с притворной застенчивостью улыбалась, глядя на малышку и стараясь, чтобы выражение ее лица запечатлели камеры; Дональд махал рукой и бойко подмигивал.
– Я чувствую себя великолепно! – крикнул Трамп репортерам, и они уехали в роскошном лимузине.
На следующее утро, когда пришел наш черед отбывать домой, миловидная пенсионерка, которая бесплатно работала в больнице, вывезла Дженни и Конора в кресле-каталке через вестибюль и автоматические двери на залитое солнечным светом крыльцо. Не было уже ни телевизионных групп, ни грузовиков со спутниковыми тарелками, ни звукового сопровождения, ни репортажей в прямом эфире. Только мы и пожилая волонтерка. Пусть никто и не спрашивал меня, но я тоже чувствовал себя великолепно. Не один Дональд Трамп был готов лопнуть от гордости за своего отпрыска.
Волонтерка и Дженни с ребенком подождали, пока я подгоню машину. Прежде чем положить новорожденного сына в детское сидение, я поднял его высоко над головой, чтобы малыша увидел весь мир (если кто-нибудь наблюдал за нами), и произнес:
– Конор Грогэн, каждая твоя частичка настолько же уникальна, как у Тиффани Трамп, никогда не забывай об этом.
ГЛАВА 15Ультиматум Дженни
Эти дни должны были стать счастливейшими в нашей жизни, и во многом они стали таковыми. У нас было два сына, которые родились с разницей в семнадцать месяцев: один новорожденный и второй, который уже начинал ходить. Они подарили нам глубочайшую радость. Тем не менее депрессия, одолевшая Дженни во время долгого лежания в кровати, никуда не исчезла. Несколько недель она находилась в прекрасном расположении духа, с легкостью справляясь с новой ситуацией, ведь теперь она несла ответственность за две жизни, полностью зависевшие от нее. Но временами она без повода становилась угрюмой и подавленной, словно погружалась в туман грусти, который не исчезал дни напролет. Мы оба измучились от недосыпания. Патрик все еще будил нас по крайней мере один раз за ночь, а Конор часто плакал, чтобы его укачали или покормили. Редко нам удавалось урвать себе больше двух часов сна кряду. Бывали ночи, когда мы становились похожи на зомби и бесшумно ходили по дому со стеклянными глазами, не замечая друг друга: Дженни к одному ребенку, я к другому. Мы вставали в полночь, и в два, и в полчетвертого, и еще раз в пять. А потом всходило солнце, возвещавшее о начале нового дня, который приносил новые надежды и усталость до боли в суставах, и все повторялось сначала. Из конца коридора доносился сладкий, радостный голос проснувшегося Патрика: «Мямя! Пяпя! Витилятлл!» – и как бы мы ни старались повернуть время вспять, мы знали, что сон, отведенный на эту ночь, был уже позади. Я начал варить более крепкий кофе и появляться на работе в мятых рубашках и с пятнами от детской отрыжки на галстуках. Однажды утром в кабинете я поймал на себе взгляд одной симпатичной молодой сотрудницы. Она пристально смотрела на меня. Польщенный, я ей улыбнулся. Эй, я сейчас, положим, уже дважды отец, а женщины все еще обращают на меня внимание. Но тут она подошла и спросила: «Вы в курсе, что у вас на голове детская наклейка?»
Еще больше хаоса, чем отсутствие сна, в нашу жизнь вносило постоянное беспокойство за новорожденного. Вес Конора был недостаточным для его возраста, и ребенок плохо переваривал пищу. Единственным предметом, занимавшим все мысли Дженни, стало его крепкое здоровье, но он, казалось, имел не меньшую решимость сокрушить материнские надежды. Она предлагала ему грудь, и он с жадностью сосал молоко. Но потом одним глубоким выдохом Конор срыгивал все, что съел. Дженни снова брала его на руки, и он опять жадно сосал, а потом освобождал желудок. Снова и снова программа повторялась по тому же сценарию, доводя Дженни до исступления.
Врачи поставили диагноз «рефлюкс» и направили к специалисту, который дал нашему ребенку успокоительное и протолкнул ему в горлышко зонд, чтобы сделать гастроскопию. В конце концов Конор справился с недомоганием и набрал нужный вес, но долгих четыре месяца мы были поглощены беспокойством за него. Дженни от страха, стресса и разочарования, усугубленных отсутствием сна, просто сходила с ума. Она практически все время держала Конора на руках и беспомощно смотрела, как он срыгивал молоко. «Я чувствую себя ненужной, – говорила она. – Ведь матери всегда должны быть в состоянии дать своим детям все необходимое». Она была как натянутая струна, и малейшее нарушение порядка – оставленная открытой дверца серванта или крошки на столе – могли послужить искрой, за которой следовал взрыв.
Хорошо еще, что Дженни никогда не переносила своего беспокойства на Патрика. Она кормила обоих своих детей с почти навязчивой заботой и терпением. Она отдавала им каждую частичку себя. Плохо было то, что она направляла свое разочарование и гнев на меня и в еще большей степени на Марли. Она потеряла с ним всякое терпение. Он стал для нее козлом отпущения и все делал не так. Каждый его проступок, а таковых было много, подталкивал Дженни еще на один шаг ближе к истерике. Не сознавая, что происходит, Марли продолжал гнуть свою линию с присущей ему комичностью, постоянными оплошностями и безграничным энтузиазмом. Я купил цветочный кустик и посадил его в саду, чтобы отметить рождение Конора. Марли вырвал его с корнями в тот же день и сжевал. Когда я, наконец-то, нашел время для замены разбитой двери, Марли, к этому времени привыкший выходить через образовавшееся отверстие, тут же разбил ее снова. Однажды он исчез, а когда вернулся, в его зубах мотались женские трусики. Я даже не стал ломать голову над вопросом, откуда он их принес.
Несмотря на действие прописанных доктором успокоительных, которые Дженни давала ему все чаще – больше для своего же блага, боязнь гроз становилась сильнее и сильнее с каждым днем. Теперь даже легкий дождик обращал Марли в паническое бегство. Если мы были дома, он просто приклеивался к нам, нервно слюнявя нашу одежду. Если нас не было, он искал укрытия своими привычными методами: делая подкопы под двери, срывая штукатурку и линолеум. Чем больше я чинил, тем больше он ломал. Я не мог угнаться за ним. Это должно было доводить меня