Я вышел из дома и повез тело Марли на тележке. По дороге сорвал несколько еловых лап и положил их на дно ямы. Поднял тяжелое тело и бережно опустил его в могилу. Спрыгнув в яму, открыл мешок, чтобы посмотреть на Марли в последний раз, и уложил его так, как он любил спать у камина: свернувшись клубком, голова на боку. «Ладно, старина, вот и все», – вздохнул я, закрыл мешок и пошел в дом за Дженни и детьми.
Когда мы собрались у могилы, я положил рядом с головой Марли записки Конор и Колин. Патрик перочинным ножиком срезал пять пахучих еловых веточек – по одной для каждого. Мы по очереди бросили их в яму, молча постояли минуту, а затем, будто много раз это репетировали, сказали все вместе: «Марли, мы любим тебя». Я взял лопату и бросил вниз первый ком земли. Раздался неприятный звук удара о пластик. Дженни заплакала. Я продолжал закапывать могилу. Дети молчали.
Когда яма была наполовину заполнена, я сделал перерыв, и мы вернулись в дом. Все сели за кухонный стол и начали вспоминать Марли. В какой-то миг наши глаза наполнялись слезами, а уже через минуту мы улыбались. Дженни рассказала, как во время съемок фильма «Последняя пробежка на базу» Марли бесился, если кто-нибудь из киногруппы брал малыша Конора на руки. Я рассказывал обо всех поводках, которые пес сгрыз, и о том, как он однажды помочился прямо на ногу соседа. Мы вспоминали все его погромы и ради любопытства подсчитали, во что нам обошлось восстановление. Теперь мы могли посмеяться над этим. Чтобы поднять детям настроение, я сказал им то, во что сам едва верил.
– Душа Марли сейчас в собачьем раю, – произнес я. – Он свободен и бегает по просторному золотистому лугу. Его лапы снова в порядке. Сердце нашего пса вновь бьется, у него отличное зрение и все зубы целы. Он в прекрасной форме и целыми днями носится за кроликами.
– И там множество стеклянных дверей, через которые он может прыгать, – добавила Дженни.
Все представили, как наш глупый пес продолжает свои забавы на небесах, и засмеялись.
Мне было пора собираться на работу. Я пошел к могиле Марли и засыпал ее до конца, аккуратно утрамбовывая рыхлую землю ногой. Сверху положил два больших валуна, которые притащил из леса. Затем вернулся в дом, принял горячий душ и отправился в офис.
Первые дни после смерти Марли мы не могли о нем говорить. На любимые темы разговоров о собаке теперь был наложен строгий запрет. Мы пытались вернуться к обычной жизни, а воспоминания о нашем псе препятствовали этому. Колин, например, не могла слышать его имени и смотреть на его фотографии. Она начинала плакать, сжимала кулачки и сердито твердила: «Не хочу о нем говорить!»
Я вернулся к повседневному ритму жизни: приезжал на работу, писал свою колонку, возвращался домой. В течение тринадцати лет Марли каждый вечер встречал меня у дверей. А теперь, когда входил в дом, мое сердце болезненно сжималось. Да и сам дом казался каким-то пустым, не похожим на настоящий. Дженни с маниакальным упорством пылесосила комнаты, стараясь очистить их от шерсти, которая за последние два года жизни Марли проникла повсюду. Так, медленно, но верно следы присутствия старой собаки в нашем доме исчезали. Однажды утром, надевая ботинки, я заметил на стельке шерсть Марли. Видимо, она налипла, когда ходил в носках по полу. Я погладил этот клочок двумя пальцами и улыбнулся, а потом показал Дженни со словами: «Не так-то просто нам будет с ним расстаться». Жена улыбнулась и вечером в спальне призналась (хотя всю неделю избегала разговоров на эту тему):
– Я скучаю по нему. Правда, очень-очень скучаю. Мне больно думать о нем…
– Понимаю, – ответил я. – Я тоже по нему скучаю.
Мне захотелось написать о Марли прощальную статью, но опасался, что мои чувства превратятся в слезливое сентиментальное излияние. Поэтому я сосредоточился на темах не столь дорогих моему сердцу. Тем не менее я постоянно носил с собой диктофон, и если в голову приходила интересная мысль, то записывал ее. Мне не хотелось показывать Марли как идеальную реинкарнацию Лэсси, да и вряд ли бы у меня это получилось. А ведь многие рисуют в своем воображении идеальный образ своих ушедших питомцев и делают из них нереально благородных животных, которые при жизни на уши вставали ради своих хозяев – ну разве что не готовили яичницу на завтрак. Нет, я хотел быть честным. Марли действительно был огромным смешным недотепой, и он ничего не смыслил в командах, которым я пытался его обучить. По правде говоря, он с успехом мог бы стать наихудшей собакой на свете. И все же с самого начала пес интуитивно понимал, что значит быть лучшим другом человека.
Первую неделю после смерти Марли я по нескольку раз приходил на его могилу. Отчасти хотел убедиться, что по ночам его не беспокоят дикие животные. Могила оставалась нетронутой, только земля немного осела, и я подумал, что надо бы весной добавить еще пару тележек земли. Но главное – мне хотелось поддерживать с псом внутреннюю связь. Стоя там, я вспоминал эпизоды из его жизни. Меня озадачило, насколько глубоким оказалось мое горе из-за смерти Марли: я переживал гораздо сильнее, чем когда умирали мои знакомые. Естественно, сравнивать смерть человека и собаки было бы кощунством, но, честное слово, кроме членов моей семьи, мало кто был мне настолько беспредельно предан. Втайне от всех я достал из бардачка поводок Марли, оставленный здесь после последней поездки в клинику, и спрятал его в одном из ящиков шкафа под стопкой нижнего белья. Теперь каждое утро я мог прикоснуться к нему.
Всю неделю меня преследовало чувство ноющей боли внутри. Это реальная физическая боль, смахивающая на желудочные колики. Я стал апатичным, вялым. Даже не было сил, чтобы переключиться – поиграть на гитаре, вырезать что-то из дерева, почитать. Я был обескуражен, не зная, чем себя занять. В конце концов просто стал раньше ложиться спать и к десяти часам вечера уже был под одеялом.
На Новый год нас пригласили соседи. Друзья выразили нам свои соболезнования, но все старались сделать разговор легким и увлекательным. И все-таки мне удалось поговорить на волновавшую меня тему. За ужином к нам подсели наши добрые друзья Сара и Дэйв Пэндл, супружеская пара, оба ландшафтные дизайнеры. Они переехали в Пенсильванию из Калифорнии. Супруги купили старый заброшенный сарай, перестроили его и теперь жили там. Мы долго говорили о собаках, а также о любви к ним и чувствах, одолевающих после смерти любимого животного. Дэйв и Сара пять лет назад усыпили свою любимую австралийскую овчарку Нелли и похоронили ее на холме возле своего дома. Дэйв совсем не был склонен к сентиментальности – стоик, выросший в семье невозмутимых пенсильванских голландцев, однако он очень тяжело перенес смерть Нелли. Он рассказывал, как бродил по густому лесу за домом, пока не нашел для ее могилы идеальный камень в виде сердца. Резчику лишь оставалось вырезать на нем надпись «Нелли». Прошло уже столько лет, а они все еще оплакивали смерть своего пса. Как сказала Сара, вытирая слезы: «Иногда на жизненном пути встречается такая собака, которая поселяется в твоем сердце, и ее невозможно забыть».
В следующий уик-энд я долго гулял по лесу и к утру понедельника, когда вернулся на работу, уже был готов к тому, чтобы рассказать о собаке, поселившейся в моем сердце, которую никогда не забуду.
Я начал статью с описания своей прогулки к подножию холма на рассвете с лопатой в руках. И рассказал, как мне было непривычно выходить на улицу без Марли, ведь он сопровождал меня повсюду на протяжении тринадцати лет своей жизни. «А теперь в одиночку рыл могилу для своего пса», – писал я.
И процитировал своего отца: когда я сообщил ему о том, что Марли пришлось усыпить, он сделал псу лучший за всю его жизнь комплимент: «Другого такого, как Марли, уже не будет».
Я долго размышлял над тем, как передать его портрет, и вот что у меня в итоге получилось: «Никто не называл его замечательной и даже просто хорошей собакой. Он был свободен, словно привидение, и силен, как бык. Радостно преодолевал жизненные передряги, нередко превращаясь в сокрушительную природную стихию. Он был единственной известной мне собакой, которую выгнали с собачьей площадки». И дальше: «Марли портил диваны, разбивал стекла, ходил в туалет где ни попадя, подбирал использованные консервные банки и прочий хлам. Что касается его разума, скажу одно: он гонялся бы за собственным хвостом до последнего дня, пребывая в убеждении, что находится на пороге великого собачьего открытия». Но недостатки не были сутью моего пса, и я описал его интуицию и способность к сопереживанию, его нежное обращение с детьми и его простодушие.
Мне хотелось рассказать о том, как глубоко Марли затронул чувствительные струны в наших душах. Именно он преподал нам самые важные в жизни уроки. «Человек многому может научиться у собаки, даже у такой странной, как наша, – писал я. – Марли учил нас весело и радостно проживать каждый день и всегда следовать зову своего сердца. Он научил нас умению ценить простые вещи: прогулка в лесу, первый снег, краткий сон солнечным зимним днем. Когда Марли постарел и здоровье его пошатнулось, он научил меня не терять оптимизма и не пасовать перед трудностями. Но главный его подвиг заключается в том, что он показал мне, что такое настоящая дружба, самоотверженность и подлинная верность».
Марли стал наставником. Я понял это только тогда, когда осознал его смерть. Он – учитель и пример для подражания. Да и могла ли собака, особенно такая неадекватная, дикая и неуправляемая, как наша, рассказать людям об истинных жизненных ценностях? Уверен, что да, могла. Верность. Смелость. Преданность. Простота. Радость. Благодаря Марли мы смогли понять вещи, которые в действительности оказались всего лишь мишурой. Собака не нуждается в престижном автомобиле, большом доме или дизайнерской одежде. Для Марли наш социальный статус не имел никакого значения. Зато он умел радоваться обычной палке на берегу океана. Собака оценивает других не по цвету кожи, вероисповеданию или принадлежности к какому-либо классу, а по внутренним качествам. Для собаки все равно, беден ты или богат, образован или безграмотен, умен или глуп. Подари собаке свое сердце, и она ответит тебе взаимностью. На самом деле все просто, и только мы, люди, более мудрые и сложные существа, вечно создаем проблемы, просчитывая, что имеет смысл, а что нет. Пока я писал прощальную статью о Марли, я понял: истина всегда была рядом с нами, от нас только требовалось открыть глаза.