…Ну и ладушки. — решил Ахметзянов. — Только расслабляться всёрно низзя… Так. Тапки стоят у двери. Что он может делать у двери? Страховать спину тех, кто караулит над буханкой, что ж ещё. Если залезли на крышу — значит, а — имеют стволы, б — уверены, что попадут, в — поссыкивают непосредственного контакта; не ссали бы — сели б по-человечески. Что это нам даёт? А дает нам это, что они, по ходу, бараны. Значит, если борзануть, они руки к жопе прижмут. Интересно, у караульщика этого есть ствол, или нет? Скорее всего нет. Ладно, всё. Пробуем. Ахмет решил резко выскочить на караульного из-под лестницы и быстро прирезать. Как он будет резать живого человека, он не представлял; нет, техника была ясна, но… В общем, решив положиться на инстинкт самосохранения, этот пункт он опустил, сосредоточившись на моменте своего появления. Была даже шальная мысль спокойно, но быстро выйти из-под лестницы, посмотреть на караульного, как на мебель, и невозмутимо подняться — вот сто пудов, он охуеет и растеряется! — но всё сложилось иначе. Караульному захотелось поссать, и, судя по его движухе, он решил поссать прямо вниз по лестнице. Звякнул прикладом по бетону ствол — блин, был всё-таки ствол-то! Вжикнула пластиковая молния спортивных штанов, а Ахмет, заранее сморщивщись — …бля, щас обоссыт ведь, гад!… уже нёсся вперёд, так и не успев продумать план действий. Ссанье караульного, щедро промочившее весь живот и левую ногу, показалось ему неправдоподобно горячим. Ахмет не успел осознать свой взлёт по грохочущей лесенке, хотя в эти считанные секунды так много всего произошло: ему удалось и шарахнуться с траектории — казалось, струя летит прямо в лицо; приложился плечом об стену, сильно корябнув побелку стволами ружья, испугался — щас как зачерпнет побелки, да разорвет при выстреле, тут же вспомнил, что дробовик-то не разорвет; успел удивленно порадоваться реакции караульного — тот, сделав круглые глаза, вначале застыл — статуя писающего мальчика, ёпть; вместо того, чтоб как-то отразить нападение, он даже не то что к своему бесполезному уже ружью не дернулся, а — вообще комедь! — попытался рефлекторно отвернуть свой ссущий отросток к стене. Мы таки стесняемся… Ахмет неловко, но сильно воткнул ему в горло нож, и на мгновение замер в растерянности: враг-то не умирал! и даже не заметно, чтоб собирался! Он даже не падал, и, мало того, тоже как-то растерянно косил глазом на руку Ахмета, словно удивившись такой беспричинно недружественной выходке. В животе Ахмета словно оторвалось что-то холодное, мгновенно пробило потом и пронеслась какая-то странная смесь полумыслей-полуэмоций — происходящее показалось ему каким-то нелепым детским сном: ой, страшно-то как, что ж я делаю? Домой надо. Нет, надо вытащить нож у чувака из шеи, может, ничего ещё и не будет, сядем, покурим… Но мгновенье пронеслось, и к реальности Ахмета вернула первая, обжигающе-острая струйка, ударившая в лицо. Испугавшись, словно во сне, бессилию своего оружия, Ахмет подвытащил лезвие из раны и снова сильно ткнул, царапнув острием позвоночник — мерзкая вибрация вызвала даже не прилив, а удар тошноты — мощно фыркнуло из артерии, парень ещё дальше выкатил округлившиеся глаза, попытался вдохнуть, а воздух уже шел через разорванную трахею, сипя, как газ в духовке… Всё это спрессовалось в секуды две-три, не больше. Ахмет пришел в себя, только почти отделив голову парня от беспорядочно конвульсирующего тела. Воздух в будочке, только что сухой и прохладный, сменился парным духом бойни — медный смрад живой крови, мочи, да ещё с улицы тянуло горячей кровельной смолой. Из-под неспокойного трупа высовывается какое-то непонятное ружьишко, корявое какое-то, в наклейках — похоже, биатлонное. Ну нах, некогда разбираться. Ахмет, хлюпнув мокрыми штанами, вскочил с колен и, стараясь не зацепить взглядом тело, аккуратно выглянул, зажимая рвущие горло рвотные судороги. …Ага. Сидят. Опаньки, и Валёк. Ясно. Метров пятнадцать, чуть больше. Пронеслось — выскочить на рывке? Нет. Быстро обернутся. Пройду сначала сколько получится, типа этот идет, а там рвану. Первым этого, у которого ружьё на коленях, а того с ноги попробую, а там и ножиком… Тело само начало движение — Ахметзянов даже опешил, но искорка предчувствия удачи разгоралась, убирая тошноту, усталость и мандраж. Ахметзянов шел на неторопливо оборачивающихся врагов, понимая — всё, всё уже сложилось — и теперь только не испортить. Тело вскинуло ружьё, ловко попав в паузу между шагами — и черты лица обернувшегося наконец первого исчезли в красном облаке. Продолжая двигаться, Ахмет движением ствола указал второму: сюда встань. Пока тот двигал непослушное тело в указанное место, Ахмет подошел вплотную и мощным ударом ноги отправил его за бортик. Не прерывая движения, перехватил ружьё и всем телом, стараясь не разболтать колодку, въехал застывшему Вальку по колену. Остановился. Всё, завод кончился.
Руки сами разжались, и ружьё глухо стукнуло по размякшему за день рубероиду. Порыв ветра обдал ознобом, напомнив, что вся одежда в крови и ссанье того, на лестнице. Мыслей не было, Ахмет ощущал лишь безразличный покой — он казался себе кусочком пустоты, невесть как здесь оказавшейся и зачем-то согласившейся принять участие в ненужной, утомительной суете. С воем Валька вновь появился звук — до этого всё происходило в абсолютной тишине. …Блин, чё он так орёт, — тупо подумал Ахмет. Откуда-то взялось раздражение. Ему больше всего хотелось лечь — прямо так, в мокром, закрыть глаза и избавиться от всего этого, перестать быть. А тут эта свинья орёт, аж уши закладывает.
— Не ори, бля, козел!
Валёк послушно заткнулся, вытаращив глаза на ствол в руках Ахмета. Ахмет проследил за его взглядом: …О, ружьё. Блин, когда это я? Да похуй. Щас уже, скоро…
— Ты с ними когда договорился?
Валёк, даже не пытаясь ответить, снова заверещал — голос Ахметзянова меньше всего напоминал голос живого человека. Но сам Ахметзянов этого не понимал, поэтому, повторив вопрос и снова не получив ответа, показал Вальку стволом: переворачивайся. Тело Валька мгновенно всё поняло, это было видно по глазам; но сознание ещё за что-то цеплялось, и Валёк послушался — захлебываясь криком и пытаясь как-то не потревожить сломанную ногу, тем не менее лёг почти на живот. Ахмет обошел его, встал над головой, и несколько раз быстро ударил ножом со стороны лопатки, пытаясь достать сердце. Один из ударов, похоже, достиг цели — начавший было сворачиваться и махать рукой Валёк обмяк и спокойно раскинулся на рубероиде. Ахмет безразлично оглядел крышу, залитую теплым закатным солнцем. Два трупа. Где-то внизу должен быть третий. Утренний вояка казался даже не вчерашним, а позапрошлогодним. …Всё, спать на хуй, спать. А то рухну прям где стою. Надо б ещё осмотреться, вдруг кого на выстрел принесло… Но его хватило лишь на сбор бесполезных спортивных ружьишек, да поверхностный шмон трупов; мародёром он тогда был ещё совсем зелёным. Годом, да что там, полугодом позже он оставил бы три голых трупа; правда, целых — а некоторые заходили и подальше. Ключи ему не попались, и «уазик» пришлось заталкивать в бокс пердячьим паром. Тщательно забаррикадировавшись, Ахмет вытянулся в кузове и мгновенно уснул.
Вспоминая этот день впоследствии, Ахмет поражался своему везению — на раскатистый выстрел 12-го калибра никто не явился, хотя рядом с УАТом раскинулось целое море гаражных кооперативов, где его по-любому слышало не пять и не десять человек. Так что, проснувшись ночью от холода, Ахметзянов спокойно отогнал «уазик» с грузом домой, заложив тем самым основу своей обороноспособности.
В ящиках оказались одни патроны. Ахмет даже расстроился — предвкушаемой обороноспособности достичь не удалось; он надеялся, что вороватые прапора как-то поразнообразней скомплектуют свое выходное пособие; но у АК, доставшихся ему вместе с патронами, не оказалось даже рожков. Позже он, конечно, разжился и рожками, и гранатами, но по совершенно грабительскому курсу, оставшись с одной волыной из трёх.
Вооружившись, он позволил себе выдохнуть и заняться мелкой бытовой суетой, предчувствуя, что скоро придёт конец возможности свободно ходить по улице. Разобрав кирпичные перегородки, расширил жилплощадь, отведя под отапливаемую зону два самых небольших помещения. Цемент быстро стал дефицитом, причем за мешок надо было готовить или пять-десять банок пива, или пару килограммов сахару. Причем цены росли каждый день, и на краю лесопарка, где наиболее дальновидные давно уже валили сосны, каждое утро стоял заливистый мат — приходя на стихийное торжище, покупательницы — а покупали почему-то почти исключительно бабы, пытались усовестить насупленных продавцов, преимущественно мужиков. Странно, но многие, едва ли не половина, принимали в оплату деньги, некоторые даже брали рубли — по невообразимому курсу, но всё же. Основным средством расчёта служила, конечно, жратва — патрон стал местным баксом лишь после осенней мясорубки, когда его ценность и универсальность стали окончательно ясны каждому. Народ, вообще, как-то быстро вышел из оцепенения первых дней и пытался наладить товародвижение. Тогда на торжке у леса продавались — и покупались ведь! — довольно странные товары, вплоть до бабьих красок и туалетной бумаги. Ахмет недоумевал — на хера отдавать банку сгущенки за пачку порошка? Или вот чудило — продает хорошую лопату за пачку курева. Вопреки его ожиданиям, это всё не кончалось и не кончалось — и Ахмет принял решение: раз такая у вас страсть ко всякой дряни, надо помочь. Если вам лень сломать дверь брошенной квартиры и набрать всего этого даром, пожалуйста — мы парни не гордые и с большим удовольствием пошарим по округе. Забросив дровяные работы, Ахмет с головой ушел в мародёрство. Люди, уезжая, оставили на удивление много товара, и за сентябрь Ахмет наторговал куда больше, нежели награбил по магазинам. Единственное, что огорчало — неразбериха с ценами устаканилась, и за пачку «Тайда» две банки сгущенки никто уже не давал; кроме того — конкуренция среди потрошителей квартир заметно обострилась, причем резко, практически за несколько дней. Несколько раз наткнувшись в пустых квартирах на свежие трупы коллег с проломленными головами, Ахмет стал куда осторожнее и перестал чистить жилые дома — на предприятиях тоже можно недурно навариться. Он даже пошел на серьезные затраты, оплачивая жратвой носильщиков. Те, весело крутя пальцем у виска, охотно брали просроченные консервы и другой скоропорт за доставляемые сумасшедшему Ахметзянову тележки всяческих промышленных грузов.