— Конечно. Хрен забудешь, чуть сам себя не взорвал тогда.
— Вот. Чё это за часть, знаешь? Арсенал атомный, понял? Он там рядом, через сопочку от шахты, километров пять, не больше.
— Да это каждая собака знает. Только это, мне Максимыч, покойник, чё-то насчет заразы говорил. Вроде как смену, которая внизу на БД[130] сидела, амеры чем-то бактериологическим траванули. Или химическим. А ты туда лезть собрался?
— Я там был уже. Нет там следов, что бациллами работали. А химия, может, если и была, то выветрилась. Наверно.
— Эт ты когда успел?
— Ещё Конь посылал. ЗУхи-то откуда, понял, нет? Я старшим, и ещё четыре пацана. Они трупы уже, их ещё по зиме грохнули. Так что, кроме меня, уже не знает никто. Первого начштаба Конь сам привалил, Фому ты взорвал, Конь тоже, да все уже двухсотые, кто в курсе был.
— Так… Ни Мирохе, ни Нигмату пока не до этого… А этот твой чё, не слил ещё своим?
— Да какие они ему свои. Попкари-гнилухи да жулики, а он — боевой офицер всё же. Он на них как на грязь смотрит, ну, в душе. Это ж видно.
— А чё ж ты с ним общего языка не поищешь? Позвал бы к себе, у тебя ж Дом.
— Не найдем мы с ним общего языка, — отрезал Жирик. — И добром он не поколется.
— Дак нахера он тебе вообще сдался, раз ты там сам полазил? И вообще, пора уже обозначить, чё там такое лежит, что тебе так неймется. Хотя погоди, давай догадаться попробую. Капониры? Боезапас там остался?
— Почти угадал. Автоматические пулемёты в потернах.[131] Они за панелями такими стоят, как бы вентиляционными, а когда проникновение — потерны глушатся, и эти дуры начинают садить на каждое движение. Мы тогда один, в самом начале который, с турели сдёрнули — а короб боепитания выковырнуть не смогли, сталь толстая. Ленту пробовали вытаскивать, сначала вроде идет, а потом там чё-то раком встает, и ни туда, ни сюда. Да и не поковыряться там было больше минут пяти, край — десяти, клеть недалеко от этого места, а в клети тогда двухсотые метровым слоем лежали, из них по коридору шагов на десять натекло.
— А-а, понятно. Кирюх, а как его снаряжали тогда? Изнутри откуда-то?
— Там бронеплита казематик этот прикрывает, и не подлезть. Похоже, изнутри электрозамок.
— Угу. Вот я зачем тебе понадобился. Рвать, значит, надо. И всё же, мужик зачем тебе этот?
— Вроде как там есть где ещё пошариться. И этот хрен моржовый знает, где там чё. Выдергивать его надо сейчас, с первым снегом они и сами уже сходить могут.
— Понятно… Хрен, да? Короче, Кирюх. Скажешь, за чем идем — пойдем, сегодня снег выпал — завтра вышли, не скажешь — ну его, сам рви. Понял? — Ахмет немного перестарался с убедительностью тона, и вышло немного резче задуманного. — Ладно, замнем до окончания этой истории с твоим базаром, уже один поворот остался. Бля, у КПП целая псарня.
— Чё, хочешь сказать, что отсюда слышишь, что ли? — недоверчиво, думая о своем, автоматически переспросил Жирик.
Лес расступился, по правую руку открылось засаженное картошкой стрельбище, слева, метрах в трехстах от границы леса, в темноте угадывались первые девятиэтажки города.
Хозяева остановились посреди дороги, оценивая обстановку. Место это было одним из самых обильных по собакам — рядом, в ста метрах — городская свалка, куда псы давно уже никого не пускали, тут же озеро, садовый кооператив и начало городской застройки — всё сошлось в этой точке. «В местности-перекрестке иди» — всплыло у Ахмета изречение из книжки о древних китайцах, недавно подобранной в почти целой квартире. Из тьмы, с разных направлений, доносилась возня огромной, голов в пятьдесят, собачьей стаи.
— Точно, псарня целая. Чё им, медом тут намазано… — недовольно выдохнул Жирик. — Как ни пойдешь, вечно у КПП отираются…
— Дык гоняй, чё ж ты теряешься. — не упустил возможности пригрузить собеседника Ахмет. — Это ж твое, так сказать, стратыгыцкое предполье. Поставь АГС на крыше, и враз отвадишь.
— Шутничок. Батарею минометную… Делать-то чё будем?
— Пошли. Спокойно, но быстро. Ты — лево и зад, мой перед и право.
— Ты уверен, не порвут?
— Нет. — неожиданно для себя твердо сказал Ахмет и двинулся вперёд… ой, чё это я? А с чего, собственно, я это взял?..
Но уверенность не ослабла, тело откуда-то знало — не, не порвут. Не в этот раз. Страшно ходить промеж утробно рычащих из тьмы кучек расположившейся на ночевку стаи, даже спиной к спине с надежным человеком, даже с такой страшной силой в руках, как автомат Калашникова. Ну, вот, уже дамба. Не порвали. …А Жирик, урыс[132] проклятый, смотри-ка… — насторожился Ахмет. — …Страх аж до физиологического уровня задавить смог, падла, ни одна не дернулась. Я так не могу. Да, в натуре, урысы — вояки, ихнее это. Не ырым,[133] так пошла бы моя боеспособность курить в сторонке. А я его тут поднимаю всеми силами. Не себе ли на голову…
Однако тревожных сигналов не поступало. Всю неделю Ахмет слонялся вместе с Кирюхой по торжкам, улаживая дела организуемого базара. Народ, вроде, велся, понимая преимущества новой точки, с консерваторами приходилось работать. С молчаливыми противниками этой идеи спокойно беседовали, с активными же иногда приходилось поступать по обычаю нового времени. Раз, снеся голову слишком далеко зашедшей бабе, непотребно оравшей на него посреди староресторанского торжка, Кирюха даже немного подгрузился:
— Не, хуйня это какая-то. Чё-то не идет, Ахмет. Может, и впрямь далековато для них? И зря я тут хожу, по бабам стреляю? Я ведь её против всех понятий сейчас завалил.
— Ага. Знаешь, откуда эта сука печево таскает? От кучи, где институт был.
— А чё у себя там не торгует?
— Да не сложилось у неё там, и подписаться за неё некому. Невидимая рука рынка показала ей видимую пику, покойная поглядела, да и приняла взвешенное решение. Кстати, ты чё там о понятиях говорил? Нормально ты ей припаял, чё ты. Эта дура сама выпросила. И как просила, у меня аж уши заворачивались.
— Не, всё равно как-то мне это не нравится…
— Бля, во граф Карамазов, или как его там, бабку-то который прихуярил! Херово, да — ментовки нет, а то пошел бы да облегчил душу.
— Да чё ты, ты сам-то вон, чистенький ходишь!
— Чистенький… Рад бы. Рад бы в рай, товарищ Кирюха, ан грехи не пущают. Я свой кусок, Кирюх, тоже не на пожалуйста беру… Не без греха, одним словом. Да не грузись, сходим к Магомедычу, всё поменяется. Всё, всё у тебя будут, увидишь.
— Чё это ты так уверен?
— Да вот.
Надежды Ахмета на какое-то прояснение завязавшейся ситуации со старым башкиром не оправдались. Придя в Вениково, он первым делом, едва ли не вместо приветствия, поинтересовался у Магомедыча — когда пойдем к старику Абдулло. Оказалось, что никогда, старик не изъявил желания повторно встречаться с Ахметом, вот так.
— Он тебе принес тут хуйню какую-то. Сказал, что заберешь, когда уходить будешь.
— Не сказал мне ничё?
— Сказал. Тоже, когда домой пойдешь, тогда скажу.
— У, ептыть, конспирация, смотри-ка… — раздраженно дернулся про себя Ахмет, но ничего не поделаешь, пришлось до дна исчерпать хозяйственную повестку дня, пообедать, не проявляя и тени нетерпения, побеседовать на ритуальные темы цен, оперативной обстановки, погоды…
Наконец, программа визита подошла к завершению. Ахмет с Кирюхой вышли из тепла на скрипящий под жесткими порывами ноябрьского ветра двор. По мерзлой земле несло снежную крупу, вдоль забора уже белела полоска сухого снега. Вылетевшие сгоряча без бушлатов, Магомедычевы помогальники ежились, но оставались на крыльце, одинаково положив стремительно остывающие стволы на сгиб локтя.
Магомедыч оттянул Ахмета от Кирюхи, сунул сверток.
— Значит, так. Абдулло сказал, передай, чтоб на каждый базарчик ты отнес по одной, понял? Положь где у торжка главное место, а то, что там лежит — забери, Кирюхин базар отнеси, спрячь там. Главное место, так и сказал. Что за главное место, не спрашивай, я не знаю, он говорил, ты сам должен знать. Дальше слушай. На тот день, когда торговать приходят, там будь. Смотри, кому от того, что базарчика нет, больше всех хуево стало. Этот последний на базаре останется, когда все уйдут. Вот последнему, кому хуево, дай жить, тогда всё сделается, и ты сам будешь жить, не повредит тебе это всё. Вот, всё. А! Он сказал, если ты два-три дня не будешь с бабой спать, жрать и курить, то с первого раза всё сделается.
По дороге домой Ахмет, как мог, обсказал Кирюхе расклад, не вдаваясь в подробности технологии.
— Вот, твои будут. Базар твой? Значит, ты и кормить будешь.
— Ты и в самом деле в эти… деревенские сказки веришь?
— Да как сказать. Иногда верю больше, чем… хер знает, с чем сравнить… ну, что вот завтра солнце встанет. Нет, даже не то что завтра, а вот, встало уже. А иногда сам себе удивляюсь — типа, совсем я, что ли, ку-ку?
— А чаще?
— Чаще, реже, какая разница. Вот про этот конкретно случай — даже не верю, а знаю. Сладится всё.
— Не, во сука чурки дают. Не успела советская власть пропасть, как всё по новой понеслось — бабки, дедки, шу-шу, присушу… Мракобесие, бля, развели. Парткома, бля, на вас нет! — соскочил с неудобной, мутящей душу темы Жирик.
— Ага. И соцсоревнования, — поддержал хохмяной тон Ахмет. — Вахты ещё. Предсъездовской. С этими, помнишь? Встречными, мать их, обязательствами!
«Мы, ракетчики КСибВО
Штатам сделаем тово!»[134]
Слышь, Жирик! А куда ты пулемёт дел? Ну, тот, что сняли-то уже, в потерне? А?
Кирюха, пойманный на выдохе, с ответом не нашелся и только перебирал губами, краснея от досады. Пришлось колоться:
— Там и лежит. С караулки рубероида надрали, Онофрейчук, покойничек, замотал его, да и прикопали.