Везение сегодня преследовало меня, вероятно, воздавая за трудности минувшей недели. Марргаст лежал под «Сказаниями про Явь, Правь и Навь». Не знал, что наставник любит сказки.
На первой странице книги красными чернилами писарь изобразил богатыря, стоящего перед поверженным чудищем.
У многоголового змея вид был окрылено-счастливый, в отличие от противника – который вышел несколько кривоногим и пучеглазым. Но самым нелепым в рисунке были пропорции. Примерно десять к одному, и не в пользу чудища. Попадись создатель сего творения настоящему богатырю, получил бы хорошую трепку за насмешку над главной гордостью Славии.
Отодвинув в сторону странную книжонку, я набросил на черный камень платок. Касаться его руками категорически не хотелось; неизвестно, сколь губителен длительный контакт с ним.
Завязав марргаст в узел и сунув за пазуху, вернулся за самострелом. А потом быстро проскользнул во внешний двор, надеясь, что меня не видели другие смаги. В прежние времена побеги из-под носа недовольных покупателей давались мне легко и с блеском. Но не сегодня.
Выведя во двор радостно ржавшую Згу, я увидел его.
Радогост стоял у ограждения конюшни, скрестив на груди руки. Я взлетел на чернявку, стараясь не отводить взгляда с темной кромки леса. У чудищ и героев есть общее сходство. Все они стремятся к своей цели. И это была моя цель. Не его.
− Иван, брат, что ты задумал? − крикнул Радогост, пытаясь нагнать набравшую скорость лошадь. Ему было тяжело говорить. Жуткую рану на лице скрывала повязка через всю голову. − Ты же ранен, постой. Куда собрался?
Я сжал тонкие щупы Зги и подстегнул бока.
− Я приказываю, как твой наставник. Иван, стой!
Но я не слушал. В ушах свистел ветер, а за спиной, в полотняном мешке визжал крупный молодой поросенок, отловленный для особого дела. Знахари, когда-то учившие меня, обмолвились о том, что организм свиней удивительно схож с нашим. Этим сходством можно было воспользоваться.
Но для начала следует найти место, где никто не станет нам мешать.
И где никто не пострадает.
***
От мелкого ручья, протекающего через корни вековых дубов, Зга пришла в восторг. Никогда не видел, чтобы кто-то так радовался воде. Она долгое время скакала по камням, падая на спину и крутясь по-собачьи, озаряя воздух сотнями крупных брызг, − и все никак не могла насытиться.
− Впервые видишь ручей, да, девочка? − устало спросил я, прислоняясь к замшелому стволу. − Эти искаженцы тебя совсем не баловали. Что ж, играйся вволю. А дальше нам предстоят совсем не такие веселые дела.
Марргаст, завернутый в платок, словно чуял близость воды, и со схожей страстью тянулся к ней. Не знаю, откуда возникали эти ощущения. Они просто приходили в голову, как незваные гости, требующие твоего внимания.
Отдохнув от долгой скачки и набравшись смелости, я приступил к делу. У поваленного после бури дерева меня ждал привязанный малыш Уродец. Так я окрестил дурную свинью, сумевшую прокусить мне ладонь через мешок, пока я пытался его освободить. Он поднял розовую морду и злобно хрюкнул. Видать, голоден.
Я достал черный камень и осмотрел его под лучом света.
Затем протянул ворованному хряку, и когда тот не пожелал делать то, что я хотел, − завернул в хлебный мякиш и запихнул силой. Уродец вырывался и верещал носом, так как челюсти его были крепко сжаты. Наконец, он сделал глотательное движение. Я разжал руки. Свин тут же отбежал на предельное расстояние, которое позволяла веревка. Оттуда он принялся бросать злобные взгляды, желая мне всех кар на свете.
Я свистом подозвал Згу и уселся в тени дерева, положив на колено самострел. Стрелять из него я не умел, зато нас учили обращаться с луком. А это почти одно и тоже. Ну, или нет, но выбирать не приходилось.
Поскольку ожидание могло затянуться на долгие часы, я открыл прихваченную с собой книгу Радогоста. Если воровать − так по-крупному.
Пока око Ярило висело высоко над Срединным миром, оно хорошо освещало поляну, на которой мы разместились. Я мог спокойно читать. Сложно сказать, что увлекало наставника в этих историях: большинство были попросту вымученными и скучными, а чудища, которых побеждали герои, тупыми, как полено.
Никто не пытался противиться судьбе. Они просто следовали отведенным им ролям; храбрым спасителям приказывали боги, и те сломя голову бежали выполнять поручение. Никаких сомнений. Сказали, значит делай. Послушные жертвенные овечки…
Отложив внезапно разозлившую меня книгу, начал поправлять бинты. Кожа под ними потемнела и стала облезать, словно у змеи, которой предстояло сменить шкуру. Ощупывая пальцем волдыри, я старался их не лопнуть, чтобы не вредить заживлению. Меня слегка знобило. Но я надеялся, что это не ослабит мою бдительности, и выстрел настигнет цель без промедления.
− Крепостью своею мы сильны, − бормотал я. Строка из баллады об Алексее Нерушимой Твердыне была как никогда кстати. − И хоть упрямы, как ослы; зато смелы, зато горды…
К вечеру поросенок ослаб и перестал хрюкать. Еще через час сдох. Не понимая, что же пошло не так, я подошел и ткнул его в раздувшийся живот. Там было некое затвердение, которое я не рискнул трогать. Если тварь − подобие трехрогого − не вылезет этой ночью, я вскрою тельце утром и посмотрю, что сделал проклятый камень с его организмом. Пока же следовало успокоиться.
Все вдруг показалось жалким и фальшивым. Идеи надуманными, реальность пустой. Словно я оказался на берегу быстро высыхающего источника. И вот его воды уходили в песок, оставляя меня с невыносимой жаждой, и как бы я не старался, нагнать мираж не получалось.
Все это время я хотел обманываться?
Я не видел алую тварь с безумной улыбкой и венцом из трех острых рогов. Никто не вынуждал меня надеть перстень, я сам его натянул, одержимый жадностью. Обычная шишигари заставила всех, кто был в Фензино, перебить друг друга. И мои иллюзии были выстроены с одной целью − оправдать собственную слабость.
Жалкий человечишко, охочий до наживы и загнавший родного отца в могилу…
Ты просто не захотел увидеть правду. Что чудище, стоявшее перед тобой, лишь твое истинное отражение. Порождение зеркальных миров, как выразился когда-то Симеон.
Ты перебил их всех.
− И какую гладкую выдумку я под это написал, посмотри, − Зга боднула меня в шею, не понимая, почему ее человек так смешно кривит лицо. − Камень, превращающий людей в чудовищ!
− Какую выдумку, выдумку! − издевательски повторили с еловой ветки.
Огромная жаборона показалась из тени. Жирная серая падальщица с пупырчатыми крыльями нетопыря и бородавками по всему телу. Жабороны всегда появлялись там, где ждала смерть. Сейчас выпученные, по обеим сторонам клюва глазки косились на меня и свинью с горячим голодом. Шейный пузырь надувался и опадал.
«Квар-квар!»
Она переступила с лапы на лапу. Могучие когти были созданы для того, чтобы сдирать гниющее мясо с костей.
− Проваливай! − рявкнул я, замахиваясь рукой. Жаборона равнодушно отозвалась:
– Квар-смерть! Квар!
Не выдержав, я схватился за оружие. Выстрелил до того, как она успела расправить крылья. Самострельный болт прибил тушу к стволу дерева. Вниз закапали гнойно-желтые капли. От этого тошнотворного зрелища ко мне внезапно стали возвращаться силы.
Все же следовало разозлиться сразу. Обратного пути нет. Я предал доверие товарищей и оставил Братство, лишь бы найти способ убить вымышленного врага.
Ведь неспроста свин погиб? Он мог, конечно, подавиться несъедобным куском каменной породы, но тогда бы гибель постигла его сразу, а не к вечеру. Стоит продолжить наблюдение. К тому же теперь меня никто не ждет.
Я с чистой совестью могу потратить пару ночей на это сочное безумство.
***
Мы стояли, разделенные гладью речной воды. Между нами резвились мальки и головастики, проплывали мимо обрывки листьев, мелкий сор. Красная тварь лежала на дне, за дном − и прожигала меня немигающим светящимся взглядом, в котором не было ничего живого.
Она была воплощением нежизни, всего мерзкого и богохульного. Она не была мной.
Я поднял руку, и тварь так же ее подняла. Я улыбнулся, замечая, как машинально растягивается грубый разрез, состоящий из сплошных клыков. Вода начинала бурлить.
Пока я бесцельно гримасничал, развлекая себя новой забавой, позади рушились горы. Тряслась земля, словно ломалось нечто важное. Нечто, что сдерживало напор. Я слышал рев. Я слышал…
Разрушая плен зеркал, из другого мира ко мне рванула длиннопалая лапа. Схватив за шиворот, силой приблизила наши лица. Теперь трехрогий улыбался самостоятельно.
− Ты думаешь, мы похожи? Такой, как ты, смеет сравнивать меня с собой?!
Казалось, словно ему безумно весело, но это было напускное веселье. Как маска, предназначенная скрывать самое главное. Чудище злилось. Оно чего-то хотело, но я не понимал чего, и оно злилось сильней.
− Ты не видишь, а должен видеть! Открой, открой глаза!
− Глаза всегда лгут, − прошептал я как во сне, так и в реальности.
− Не-ет! Ложь правдива, но вы не хотите этого признавать. Жалкие особи низшей расы, отхватившие лучший кусок мира. Что ты знаешь? Тебя не вырезали из живой плоти для единственной цели, − алая тварь перекрикивала ураган. − Смотри на меня! Что ты видишь?
− Мрак. И конец. Конец всего.
Когтистая длань, перерезанная зеркальной поверхностью на две части, ослабила хватку.
− Верно. Нас не остановить, особенно слепцу. Ты все равно исполнишь их волю. Беги от…
Кто-то с другой стороны трепал меня, пытаясь вытащить из сна. Я отбивался всеми членами, надеясь дослушать тварь. Она должна сказать нечто важное. Что-то обо мне. Объяснить, почему шишигари знали больше, чем я сам.
Для чего тени выходят на охоту? Откуда им известно мое истинное имя?
Что будет дальше?
Зеленый свет вырывался из-под земли. Это конец…
− Беги!!!
Тяжелая рука врезалась в мою щеку, и я, наконец, удосужился проснуться. Во рту стоял привкус свинца. Затекшие ноги готовы были оторваться, лишь бы сбежать от источника ноющей боли, рождающейся где-то на кончиках онемевших пальцев.