– По части отдела Эс. Можете через министерство связаться, а можете и напрямую.
– Напрямую – это куда?
Петров достал три визитки С. Одну дал следователю, две положил на стол.
Потом попрощался за руку со следователем, остальным кивнул.
Они вновь вышли под небо. Глубокое небо, звездное, а над горизонтом огромная луна.
И рядом техника с замерзшими омоновцами.
Подъехала санитарная машина.
– Где тут трупы?
– Это не к нам, мы тут просто погулять… Вон, в балке начальство, – направил санитаров Иванов.
Они забрались в машину. Мороз нешуточный, но выстудиться автомобиль не успел.
Иванов запустил двигатель, включил печь.
Они отъехали на полкилометра, остановились. Было видно, как из балка вышли люди и пошли к строительной технике.
– Итак, какие соображения? – почти повторил вопрос следователя Петров.
Начал Сидоров:
– Следователь ничего не скрывает. Озадачен, немного напуган, но ничего личного, в смысле – относимого непосредственно к нему. Просто страшно. Хочет поскорее очутиться подальше. Те, кто с ним, – тени, собственные эмоции вторичны. Омоновский майор зол, напуган и опасен. Готов к действию. Ждет чего-то или кого-то. Капитан и лейтенант боятся ответственности, но майора боятся больше. Все трое под воздействием психостимуляторов. Грязный первитин или что-нибудь вроде этого. От мертвых никаких сигналов не уловил.
Помолчали, раздумывая.
Иванов кашлянул.
– Да?
– На глазок – постановочная сцена. Убили и рассадили, как кукол. Для устрашения. Меня напугало, – сказал Иванов.
– Убили?
– Или убил. Но это трудно. Я бы точно не смог одновременно четверых, и чтобы как новенькие, без следов.
– А если по очереди?
– Ну, по очереди…
– Следовательно, нам ясно, что ничего пока не ясно, – подвел итог Петров. – Едем в Огаревск. Спать и ждать.
По пути он проверил почту. Пространство окрест Дубравки не было интернетизировано («Коммунизм плюс интернетизация всей страны»), но автомобиль умел многое.
Я спал до полудня. Просыпался на минуту-другую, хватал кусок сала, колбасы или сыра, проглатывал и засыпал снова. Метаморфоз штука затратная, и золотое правило «выигрываешь в одном – проигрываешь в другом» обойти невозможно ни в механике, ни в биологии. Легенды о вампирах и вурдалаках, проводящих недвижно дни в гробах, не на ровном месте возникли.
Мертвый сон я позволить себе не мог: вдруг кто придет по мою душу? Замка, в смысле – крепости, у меня нет, преданного слуги тоже нет, собрата-вурдалака, стоящего на часах, покамест стая переваривает ночную трапезу, опять нет. Вот и сплю вполглаза, вполуха, вполноса. С другой стороны, я же не всю ночь бегал по лесам, даже не половину, и к полудню проснулся восстановившимся если не полностью, то на большую часть. Умылся, побрился, переоделся и причесался. Погляделся в зеркало. Ботан, и больше ничего.
Вышел во двор. На улицу. Никого.
Не то чтобы я ждал облавы. Не сразу, нет. Здесь все-таки центр России, почти Подмосковье, хоть и весьма дальнее. Начальства много, начальство близко. Никто ответственность на себя брать не станет – из большого начальства. А с налета, с поворота… ОМОН – это вам не спецназ. Далеко не спецназ. Тут своей шкурой рисковать не желают. Выгоды нет своей шкурой рисковать. Не затем в ОМОН идут – своей шкурой рисковать.
Но виноватых искать будут. Как только определят причину смерти, так и начнут искать. И даже раньше: смерть полицейского есть смерть полицейского, а уж четыре смерти для центра России пока штука непривычная.
Я шел по Дубравке. Притихла Дубравка. То ли вчерашнее переживает, то ли завтрашнего боится.
Шел я не просто так, а к Макару Степановичу, неформальному старосте нашего поселка. Узнать, что делать. И как. Вполне естественное желание для ботана. На улице повстречал троих односельчан, обменялись ничего не значащими приветствиями, и только. Победного духа не было, откуда же ему взяться. Но не было и разрушителей, что порождало надежду. Надежду призрачную, ни на чем не основанную, и потому говорить о ней не хотелось из опасения сглазить. Тем более не хотелось говорить со мной. Какая от меня польза?
У дома Макара Степановича никого не было. Я поднялся на крыльцо, постучался. Дверь приоткрылась.
– А, Володя. Заходи быстрее, не студи.
Я зашел.
– Зенины уехали, – сказал Макар Степанович. – Подхватились и уехали.
– Не слышал.
– Они тихонько, а ты все ж не рядом живешь. Поутру собрались, едва солнце взошло. «Копейка» на ходу, сели и укатили. Вернутся, нет, никто не знает. И будет ли куда возвращаться.
– Поутру я спал. После вчерашнего замерз, принял для согрева стопку на ночь, потом еще…
– Ты, оказывается, пьешь? Ну, вчера я и сам с мороза, под пургу… И не только я.
– Понятно, – поддакнул я.
– Я не о наших. Полицаи до смерти упились. То есть буквально до смерти. Выпили, пошли на бульдозерах кататься. Там и замерзли. Их утром нашли. Потому и не ломают ничего сегодня: тела-то в кабинах. Пока то, другое…
– Понятно, – протянул я.
– И эти, строители-ломатели… Им не хочется в кабины садиться, где мертвецы, премии требуют. Так им пообещали освятить технику. Тоже время нужно. Я почему знаю – приходили ко мне.
– Омоновцы?
– Нет, наши, районные. С ними поговорить хоть можно, – правда, о чем говорить? Никто ничего не видел и не слышал. Где они с бульдозерами, а где мы. Разве что услышишь?
– Я тоже ничего не видел и не слышал.
– О тебе и вопроса нет. Хорошо, Иван в кутузке.
– Хорошо?
– Ну да. На него подумали б на первого.
– А что думать, если замерзли?
– Мало ли. Всегда хорошо иметь под рукой виноватого. Отчитаться: подозреваемый схвачен. Или еще зачем. А так Иван у них, и взятки с Ивана гладки. Ну, ладно, иди, дел сегодня никаких. Кстати, с обеда закрыли Дубравку.
– Как закрыли?
– Следом за Зениными и Коваль собрался. Решил в город к сыну податься. Сначала в гости, а там как получится. Его и завернули: никуда из Дубравки уезжать до распоряжения не велено.
– Получается, мы под домашним арестом?
– Получается. Ладно, ты иди, Володя, иди. И помни…
– Ничего не видел, ничего не слышал.
– Точно. Легко и сладостно говорить правду в лицо полицаям. – Он посмотрел на меня, ожидая отклика. Не дождавшись, вздохнул, махнул рукой.
Наверное, он что-то процитировал. То, что, по его мнению, должен знать каждый порядочный человек. Пароль. Но я не понял. Не в ту школу в детстве ходил.
Да еще синдром Д. Этот синдром как раз из школы. Д – значит деменция. Слабоумие. Еще одна плата за метаморфоз. Интеллект снижается на двадцать-тридцать пунктов ай-кью. Правда, восстанавливается за двое-трое суток. Доказано опытным путем. Потому перед метаморфозом следует тщательно продумать свои действия, а затем неуклонно следовать им. Звучит как статья полевого устава.
Собственно, так оно и есть. Только не полевого, а учебного. Можно сказать, школьного. Правда, свою школу я не окончил, не успел. Едва до середины обучения дошел. Но выпускной экзамен выдержал, раз уцелел. В отличие от остальных. Хотя тогда, при ликвидации школы, я об уставе забыл.
Потому, может, и живу до сих пор. Оно, конечно, жизнь незавидная, но эта жизнь – мой университет. В другой не поступал. И диплом историка приобретен мной за деньги. Небольшие, поскольку историки сейчас не в цене. Никто не проверяет дипломы историков на подлинность. Не окупается эта проверка, никакой прибыли не сулит.
Вот оно, ослабление интеллекта в действии. Не могу сосредоточиться, растекаюсь мысью даже не по древу, а так…
Я вышел к околице, пошел в стан разрушителей. Имею право. Праздный, глупый человек. Не настолько глупый, чтобы приближаться на расстояние опознания. Издали посмотрю.
Преступника тянет на место убийства? Я не ощущал себя ни преступником, ни убийцей. Давно не ощущал. Собственно, никогда. В школе учили: мы живем, чтобы защищать своих. Если для этого нужно уничтожить врага – уничтожай.
Подмена слов, вместо «убить» думай «уничтожить». Правда, в школе учили еще: кто свои, а кто враги, определяют командиры и начальники. Они знают многое, чего неведомо нам.
Теперь же приходится решать самому.
Решаю, как умею. Свои – те, кто рядом, кого знаю, кому хочу добра. Враги – те, кто хочет зла своим. Ну, и мне тоже. Примитивно? Что делать. К тому же после трансформации умно думать мне сложно. Почти невозможно. И «почти» здесь для вежливости.
На границе Дубравки ни часовых, ни столба с гербом. Условная она, граница. Вроде горизонта.
И я один. На богатырскую заставу никак не тяну. Правда, были и другие, следы на снегу показывали, что человек двадцать меня опередили.
Лагерь разрушителей передо мной – как на макете местности в тактическом кабинете. Балок ОМОНа, балок строителей, техника строителей, четыре автомобиля, люди – числом до двенадцати. Я присмотрелся: тела не убирали. Это лишь сказка скоро сказывается, да и то не всякая.
Похоже, суета средней степени. Никаких вертолетов, никаких генералов. Но и не одинокий газик, как это бывает при гибели обыкновенного селянина.
Из балка выходили люди, некоторые замечали меня. Кто может долго стоять на двадцатиградусном морозе? А главное, зачем? Потому задерживаться я не стал. Повернулся и побрел назад, подозрительно оглядываясь. Клюнули. Один идет за мной.
Умен я или глуп, но дело просто не кончится.
Вряд ли.
«У Марселя» – ресторанчик с претензиями. Во-первых, здесь средиземноморская кухня, во-вторых, каждый может, поднявшись на крохотную эстраду, читать стихи. Любые – Ахматовой, Бродского, Пушкина. Но обыкновенно читают самодельные, свои. В-третьих, что особенно приятно, для творческих людей и их гостей, числом не более двух, давалась скидка на все, кроме спиртного. Изрядная скидка, не пять процентов, а все пятьдесят. Впрочем, чтение стихов и скидки полагаются лишь по понедельникам.