Ступени вели к мостку. Он оглянулся. Крутой берег высился безмолвной, безразличной ко всему стеной. Эпоха Цинь.
В тумане костер исчез. Петров шел, сверяясь с белой светящейся стрелкой компаса.
Размытое пятно огня появилось вдруг. Придется прилечь на земельку.
Петров пристроился у кочки.
Шагах в двадцати у костра сидели трое – два парня и девушка. Олег Муратов, Коля Патура и Аллочка Минакова. Студенты истфака, практиканты. Обычно с ними была и четвертая, Зина Лубина, но не видать. Сегодня она вообще на глаза не попадалась.
Невысокое пламя тянулось к висевшему на перекладине котелку.
– Пора пробовать, – нетерпеливо проговорил Патура.
– Не торопись. – Муратов, похоже, за старшего; троица застыла в молчании.
Чингачгуки.
Земля потихоньку отбирала накопленное за день тепло. Тяжелая работа. А со стороны – лучше и не бывает: подкрался, пошпионил – и спи, отдыхай. Проснулся, опять пошпионил, а там зарплату дадут или орден.
– Ну, пора! – не выдержал Патура.
На этот раз Муратов согласился. Сняв котелок с огня, он поставил его на землю и деревянной поварешкой разлил варево в большие фаянсовые кружки.
Мужчины пили отдуваясь, спеша, Алла выждала, пока остынет.
– Алеграмос, астарот, бегемот, весарта, – забормотал Муратов, запрокинув голову к небу. – Асафат, сабатан, угана!
Все трое, не усидев, пустились в пляс. Подпрыгивали, вертелись вокруг костра, кричали:
– Гулла, гуала, лафа! Сагана! Эха, шиха, рова!
Без музыки, а как работают! И слова знакомые, пикапу-трикапу, я Гудвин, великий и ужасный!
Петров согнал со лба жадного комара.
Первой сдалась Алла – рвало ее долго, потом уже и просто слюной. Обессиленная, она отошла в сторонку, села. Патура просто повалился наземь и захрапел. Один Муратов прыгал и прыгал, выкрикивая совсем уже нечто нечленораздельное. Наконец и он сел на старый ствол.
– Ты, кто видит меня, – сказал он вдруг внятно и связно, – знай, что плата – кровь! – И отключился.
Интересные у вас, ребятки, игры.
Петров встал, отряхнулся. Что же вы, други, пьете?
Он посветил фонариком в котелок. Пантерные мухоморы, мышатник, ягоды картофеля. А курим что? Тирлич. Интересно…
Он оттянул веко Муратову. Живы, сатанисты самодеятельные. Через часок раздышатся.
Петров отправился назад.
О поле, поле, кто тебя усеял…
Мелковата режиссура.
01:25
Никита проснулся от стона – сдавленного, жалобного, отыскал в изголовье спички.
Мальчик бился в постели, взбрыкивал ногами, одеяло упало на пол.
– Антон, Антон, ты что? – Но сын, не просыпаясь, обмяк, расслабился и улыбнулся чему-то во сне. Никита постоял рядом. Дыхание ровное, мерное. Успокоился.
Он поднял одеяло.
01:40
…Ветви, листья проносились у самых глаз, но он и не думал замедлять бег, сила, упругая, налитая сила тела несла стремительно, превращая движение в полет, чарующий до восторга, до замирания внутри; он мог все, лес был в его безраздельной власти и расступался, стараясь освободить путь; он бежал, наслаждаясь волей, выстраданной и наконец пришедшей, он был почти счастлив, почти – потому что где-то оставалась заноза, красная мигающая точка, все настойчивее напоминавшая о возвращении…
05:48
– Звезда Чигирь, воссиявшая над лесом, есть знак неблагорасположения судьбы. – Патура показал на яркую точку в небе.
Володя, зевая, вышел из домика.
– Доброе утро, коллеги. Я в город на весь день, похороны, потом в университете справлюсь, как дальше быть. За старшего остается Муратов. Вопросы есть?
– Никак нет, – за всех ответил Патура.
– Тогда до вечера. Постарайтесь не выбиться из графика.
– Постараемся, – заверил Муратов.
– Я на вас полагаюсь. – Аспирант оседлал «Верховину». – Толкните, пожалуйста.
Михаил уперся ему в спину и начал толкать, разгоняя мопед.
– Бодрым маршем до самой станции, – пожелал Патура.
Прогноз не сбылся, моторчик ожил, и «Верховина» потарахтела себе по дороге.
– Электричка в шесть пятнадцать, может и не успеть.
– Паровозы нынче пустили. Дешевле.
– Пусть паровоз, какая разница.
По верхушкам сосен лешим прошелестел малый ветер.
– Идемте, господа, – скомандовал Муратов.
Сквозь знакомую брешь в ограде они выбрались на тропинку. Голове полегчало, утренний лес просветлил. Муратов приободрился, зашагал быстрее. Тихий омут, а там и Маклок. Он вспомнил, как все началось, как впервые он расстегнул застежки старой книги, тусклые, оловянные, – и ничегошеньки не предчувствовал, совершенно ничего.
Практиканты подошли к Маклоку – Муратов, Патура и Мишка Седов.
Деревня стояла потерянной, пустой. Неправленые избы клонились в разные стороны, почерневшие, обветшавшие, с худыми крышами, окна заколочены; щелястые полурассыпанные сараи. И бурьян, бурьян – злой, многолетний.
– Наша хата, конечно, с краю, – завернул во двор Патура.
Они подошли к знакомому до бревнышка «дому Ситника» – с него начинали поиски.
– Сегодня обследуем «Голую избу», – сверился с блокнотом Муратов. – Если время останется, перейдем к квадрату Гэ-два.
Михаил вышел из сеней, неся в охапке оставленные на ночь инструменты:
– Разбирайте, да пошли.
Избушка оправдывала имя – крохотные, без наличников, окна, расконопаченные стены.
Не провалиться бы – пол, хоть и настланный, а лучше бы земляной, не угодит нога в ловушку половиц.
В избе – ничего. Совсем ничего. Совершенно.
– Чудесно! – Михаил шаркнул ногой. – На статью тянет, «Причины отсутствия брошенного имущества в крестьянской избе первой половины двадцатого века». Погоди-ка… – Он наклонился и ковырнул вросшее в половицу кольцо. – Подпол. Нужно глянуть. Капитальное убежище четвертого класса.
Поднатужился и с трудом откинул крышку люка.
– Подпольщики искру раздувают. Ау, свои! – заглянул в черный квадрат Патура. – Ни зги.
Муратов протянул фонарь. Голова кружится до блевоты, а – терпи. К обеду полегчает, а вечером опять на мухоморовку потянет. Кончать нужно, завязывать. Вон Патуре – хоть бы хны, живчику. Алла на базе осталась, отлеживается, благо старшой, Володька Рогов в город укатил.
– Лестница выдержит? – засомневался Михаил.
– Проверим практикой. – Патура осторожно поставил ногу.
– Лопату возьми. – Муратов едва шевелил языком. – Начни с правого дальнего угла, авось чего и сыщем.
– Как в прошлый раз – чугунок с остмарками? Заставь друга Коля обменять на новенькие… – Михаил спустился вслед за Патурой.
Муратов встал на колени, прикрыл глаза. Качает, как на волнах – океанских, больших, то вознесет высоко-высоко, то вниз бросит. Первые дни, пока мышатник, травку серую, не клали, выворачивало до последнего закоулка в кишках, а с ним терпимо. Нет, это не волны, а прыгает гигантская жаба, а он у нее в брюхе. Ии-гоп! Ии-гоп! Через поле, через лес на Лысую гору скок-поскок! Выше неба синего, ниже моря темного, и вот на высоте прыжка жаба срыгивает, и он летит вниз, на одиноко лежащую посреди пахоты борону.
Муратов вздрогнул, приходя в себя. Кажется, сомлел. Во рту струилась кислая, обильная слюна, в голове колокола.
– Мужики! – Он свесил голову в люк. – Я на двор выйду!
Пол изогнулся, превращаясь в воронку, его неудержимо потянуло вниз, в горловину молчащего подпола, ползком он пытался выбраться наружу, руки скользили по доскам, стараясь зацепиться, удержаться, а из щелей выпрыгивали и бежали мимо сотни мышей, толстых, брюхатых, сливаясь в сплошной серый поток, водоворотом исчезающий в подполе и с хлюпаньем утягивающий за собой тяжелое непослушное тело; он поднялся на локтях, чтобы не захлебнуться в этом потоке, но тут из-за печи выкатился клубок червей, ударил в лицо и распался, залепив глаза, рот, нос, но нельзя заслониться, очиститься, а нужно изо всех сил ползти, ползти…
14:10
Алла поминутно оглядывалась на Петрова, в который раз повторяя, как нашла Олега без сознания во дворе «Голой избы». Вдвоем с Никитой они старались не отстать от стремительной девушки, полчаса назад влетевшей в столовую и закричавшей в голос: «Помогите!»
Пройдя мимо разбросанных домов, она уверенно вывела их на поросший дрянью двор.
– Сюда! Вот он!
Олег Муратов лежал посреди двора, подложив руки под голову, словно решил поспать.
– Разберемся. – Петров коснулся его шеи. Тепленький, живой. Ватку с нашатырем – к носу. Веки дрогнули, поднялись.
– Лежи, лежи. – Петров вытащил из сумки шприц, содрал пластиковую упаковку, набрал два кубика кофеина. А лобелина с собой нет, не входит в джентльменский набор доктора на отдыхе. – Ты один здесь? А остальные?
– В подполе… – Муратов сел, поддерживаемый Аллой. – Они вниз, а мне плохо стало…
Значит, в подполе. Ладно. Вернее, неладно.
Петров заглянул и в избушку. Из проема посреди пола – ни звука. Подобрав ломик, он поспешил назад, во двор. Доски легко падали наземь, ставни – настежь, и по стеклам, по стеклам!
Теперь в избе стало светло, солнечные квадраты застелили пол поверх мелкой тяжелой пыли.
– Видите? Следы Муратова, а те – Патуры и Седова.
– Получается, они до сих пор внизу? – дошло до Никиты.
– Получается. Лучше отойдем к окну, к воздуху. – Петров выглянул наружу. – Алла, у вас веревки крепкой не найдется?
– Где-то была. В избе Ситника, да, Олег? – (Но Муратов закрыл глаза.) – Я сейчас, мигом!
Петров принюхался. Древесная гниль, пыль, рвота. Букет.
– Держите, – вбежала Алла и остановилась, глядя на следы.
Петров попробовал веревку на разрыв. Прочная. Он сделал петлю, надел на себя, конец веревки отдал Никите.
– Следи по часам, не вылезу через две минуты – тащи.
Несколько глубоких вдохов и – вниз, не мешкая.
– Три, четыре, пять, – отсчитывал бесстрастный голос в голове. Лестница затрещала, но он уже спустился. – Восемь… – Свет из люка скудный, у ног валялся фонарик, он попробовал, бесполезно: батарейка села или разбилась лампочка, – одиннадцать… – он шарил по полу, – пятнадцать, шестнадцать… – Вот! Он подтащил тело к лестнице, перекинул петлю на Михаила Седова, продев ее под мышками, – тридцать три, тридцать четыре – и вверх, вверх!