Марселино отлично выспался, и ничего ему не снилось, ни букашки, ни гроза, ни даже вкусное мясо, которое было на обед. Назавтра он проснулся и тут же вспомнил, что обещал Человеку на чердаке, и всё утро раздумывал, как бы взять столько всего и остаться при этом незамеченным, и какую еду он может сегодня принести, чтобы накормить своего Друга.
Неожиданно всё сложилось исключительно удачно, а именно, в один из походов на кухню он обнаружил, что она пуста. Как правило, брат Кашка встречал его там не очень-то дружелюбно, прекрасно зная по опыту, что Марселино никогда не приходил просто так, а всегда пробовал унести чего-нибудь съестного. Но в этот раз на кухне никого не было, и Марселино спокойно засунул в карман большой кусок хлеба, а потом принялся осматриваться — что бы такое взять в придачу. Правда, ничего он не увидел, кроме большого котла над огнём, да ещё нашёл бутылку вина, полную почти до половины, и безусловно, оставшуюся от прошедших праздников. Тогда мальчик быстро ухватил жестяной стакан, наполнил его доверху и уверенно направился к лестнице — он уже привык к ней и подниматься теперь не боялся. По дороге он вспомнил, что по счастью оставил свою палку на чердаке, — значит, будет чем открыть окно, — и смело вошёл. В темноте он поздоровался, и Господь со Своего креста ответил:
— Добрый день, милый Марселино.
Свет проник на чердак через узкое окошко. Марселино подошёл к столу и поставил на него сперва вино, которое всё-таки немножко пролилось, а потом и хлеб. Господь уже молча спустился с креста и теперь просто стоял рядом с ним.
— Слушай, — сказал Ему Марселино, слизывая с пальцев капли вина, — не знаю, понравится ли Тебе вино, но монахи говорят, что от него теплее делается. Да, и кстати, — продолжил он, не дав Господу ответить, — я подумал, что снова будет зима, как в том году, и что… — тут он замолчал, внимательно глядя на Господа.
— И что, Марселино? — ободрил его Иисус.
— Ну… — замялся Марселино, — в общем, я Тебе одеяло принесу, чтоб Ты накрываться мог хоть немножко и не мёрз бы тут так, вот только не знаю, не воровство ли это.
Господь уже сел, а Марселино стоял рядом с Ним и смотрел, как Тот ест хлеб и время от времени подносит к губам жестяной стаканчик. Потом Христос заговорил:
— Вчера Я рассказал тебе Мою историю, а ты Мне всё никак не расскажешь свою.
— Моя история, — начал мальчик, — она коротенькая совсем. Родителей у меня не было, и монахи меня подобрали, когда я маленький был, и выкормили молоком старой козы и кашками, которые варил мне брат Кашка, и мне пять с половиной лет, — потом смолк и вновь продолжил, в то время как Господь по-прежнему глядел на него:
— Мамы у меня нет… — и прервав рассказ, спросил Господа:
— У Тебя есть мама, правда?
— Да, — ответил Тот.
— А где она? — спросил Марселино.
— С твоей, — ответил Иисус.
— А какие они, мамы? — стал выспрашивать мальчик. — Я всё время думал про мою, и больше-больше всего на свете хотел бы её увидеть, ну хоть на минуточку.
И тогда Господь рассказал ему, какие бывают мамы, что они ласковые и красивые. И всегда любят своих детей, и отказывают себе в пище, питье и одежде, чтобы отдать всё это детям. Когда Марселино слушал Господа, глаза его наполнялись слезами, и он думал о своей незнакомой маме и представлял, что волосы у нее мягче, чем шерсть Мура, а глаза гораздо больше, чем у козы, и ещё ласковее, и думал о Мануэле, — у него была мама, и он звал её «мамочка», когда заплакал, оттого что Марселино сильно потянул его за нос бельевой прищепкой.
Наконец Марселино настало время уходить — колокол зазвонил к обеду, и Господь вернулся на Свой крест. Мальчика так захватил рассказ о мамах, что он забыл снять с Иисуса терновый венец, но дал себе слово впредь не забывать, и даже сломать его раз и навсегда, чтобы он больше не мучил Христа.
Что-то странное творилось с Марселино: когда он не мог подняться к своему Другу, хоть и думал о Нём всегда, он шёл в часовню и там, на большом образе святого Франциска, на кресте, который был в руках святого, узнавал черты Человека с чердака и вспоминал, что Тот говорил ему. От этого Марселино становилось легче, но братьям такое поведение казалось несколько подозрительным, — они совсем не привыкли видеть мальчика в часовне.
— Ты что тут делаешь? — недовольно спросил его как-то ризничий, брат Бим-Бом.
Ещё много раз Марселино лазил на чердак и иногда приносил Господу самые странные угощения, от орехов до слегка подгнивших виноградин и чёрных хлебных корок. Однажды он даже пришёл с куском рыбы, слегка припорошенным землёй, потому что уронил его; но Иисус совершенно не капризничал и всё съедал, к величайшему удовольствию Марселино. Но чаще всего мальчик приносил Ему хлеб и вино. Он заметил, что их заполучить легче всего (ему удалось открыть несколько бутылок из непочатых ящиков, стоявших в чулане); кроме того, Господь более всего радовался именно этой еде. Однажды Иисус даже сказал ему, широко улыбаясь:
— Теперь тебя будут звать Марселино Хлеб-и-Вино.
Марселино имя понравилось, а Господь объяснил ему, как Он Сам, чтобы остаться с людьми и после распятия, пообещал всегда быть среди них под видом хлеба и вина на алтаре[28]. Эти-то хлеб и вино — а на самом деле Тело и Кровь Христовы — священники раздают на Мессе. Марселино гордился тем, что его уже звали не просто Марселино, а Марселино Хлеб-и-Вино, и даже как-то сообщил во время обеда, в тишине монастырской трапезной, очень громко, чтобы услышали все:
— А меня зовут Марселино Хлеб-и-Вино!
Одни монахи посмотрели на него с улыбкой, а другие — сердито: ведь в монастырях, в присутствии отца-настоятеля и всё такое, за едой не разговаривают. А сам настоятель о чём-то задумался и так внимательно посмотрел на Марселино, что тот задрожал, потому что этот взгляд, казалось, проникал внутрь и достигал его самых тайных мыслей и воспоминаний.
Марселино беспрепятственно продолжал дружить с Иисусом и по-прежнему носил Ему на чердак еду, и даже смог принести обещанное одеяло, уже не беспокоясь о том, не краденое ли оно. Он гораздо меньше возился с ползучими тварями, а старому Муру теперь самому приходилось искать его. Охоту на мелких зверюшек мальчик забросил, и все его банки с водой и коробки с дырочками валялись по углам. Со стороны Марселино выглядел задумчивым и немного грустным, он привык заходить в часовню… В общем, братья обратили внимание, что мальчик разительно изменился, начали что-то подозревать и принялись наблюдать за ним гораздо внимательнее, хотя сам он ничего не замечал. Марселино размышлял о таинственных вещах, и совсем позабыл про Мануэля, и уже неделю не навещал ни козу, свою кормилицу, ни брата Негодного, и не разыгрывал брата Кашку… Отец-настоятель беспокоился за мальчика и всем братьям советовал присматривать за ним; тут-то и начались кухонные происшествия.
Глава пятая
Отец-настоятель всё больше беспокоился за Марселино. Брат Негодный жаловался, что Марселино уже никогда не заходит к нему в гости. Коза места себе не находила, а Мур неожиданно умер, и Марселино похоронил его, как велели монахи, в углу огорода, не пролив ни одной слезинки. Брата Ворота и брата Крестного он вдруг стал называть их настоящими именами, а брату Бим-Бому вызвался помогать в ризнице, — ничего подобного не случалось с тех пор, как началась история Марселино. Добрый же брат повар, по прозванию Кашка, совсем, видимо, поглупел и потерял память, если судить по тому, что каждый день у него пропадала одна порция из двенадцати, или тринадцати с учётом Марселино, которые он стряпал на обед. Другим братьям тоже казалось, что Марселино сильно изменился, и всё в монастыре с некоторых пор шло из-за этого кувырком.
Наконец в один прекрасный день отец-настоятель собрал всю братию, кроме одного брата Хиля, которому было велено пойти с Марселино в деревню под предлогом покупки учебников, потому что приближалась зима. Настоятель изложил все свои сомнения и попросил совета, потому что, скорее всего, не ему одному были видны перемены в Марселино.
— Мне кажется, он стал серьёзнее, почти как взрослый, — сказал брат Крёстный.
— Мне кажется, он стал добрее и меньше шалит, — сказал брат Ворота.
— Мне показалось, он молится старательнее, — сказал брат Бим-Бом.
Последним заговорил отец-настоятель.
— Наш Марселино уже не тот, что прежде, — заключил он.
— Его баночки с коробочками теперь всегда пустуют, — сказал ещё один монах.
— На днях я видел, как он молился возле ограды, где раньше ловил ящериц, — вспомнил брат, которого звали Пио[29], что очень смешило Марселино.
— Молился? — заинтересованно переспросил отец-настоятель.
— Ну, — слегка замялся брат Пио, — говорил он про Христа, и вроде как бы с Ним, — тут брат Пио зачем-то потуже затянул на поясе верёвку. — Наверное, я дурно поступил, но я спрятался за деревом и услышал, как он сказал: «Слушай, я не хочу, чтобы Ты носил эту корону, и поломаю её прямо сейчас».
Глубокое молчание воцарилось среди братии, а настоятель неожиданно обернулся к брату Кашке, который за всё время не проронил ни слова:
— Послушайте, брат, — сказал он, — как вы думаете, не может ли быть, чтобы порцию, которая пропадает у вас каждый день, потихоньку уносил Марселино, а вы этого не замечали?
Брат молча кивнул, и настоятель завершил совет:
— Давайте еще внимательнее смотреть за мальчиком, и пусть так поступают все. Вы же, брат, следите за вашей кухней и не позволяйте такому малышу обводить себя вокруг пальца.
Настоятель наметил план самого внимательного наблюдения, и все монахи загрустили, размышляя, не захворал ли мальчик чем-то странным, будучи лишён общения с ровесниками. Если это и вправду так — как бы не пришлось вскоре, для его же блага, пойти на болезненное, но необходимое расставание…
После отца-настоятеля, — а он был святой, — и старенького брата Негодного, который давно уже вроде бы лежал при смерти и очень от этого уставал, брат Кашка был, наверное, самым лучшим. Эти трое больше всех любили Марселино. С того самого дня, как настоятель собрал всю общину, брат Кашка решил следить за мальчиком, и не было случая, чтобы тот вошёл в его владения, а брата при этом бы не было. История с ежедневно пропадавшим обедом изрядно беспокоила брата Кашку: он был твёрдо уверен, что хлеб приготовлял для тринадцати, мясо или рыбу — для тринадцати, суп или олью