Красногвардейцы стояли между деревьями опушки и все смотрели на огни вокзала. Старый Котляров прислонился к стволу, повернул голову к Алеше:
- Там девчата перевязочный пункт приготовили.
- знаю.
- А я отправил Марусиченко носилки делать. С ним еще два парня. Они это дело наладят. Как думаешь, пойдут на нас?
- Нет, сейчас не пойдут.
- Если сейчас не пойдут, так и совсем не пойдут.
- Почему?
- Солнце взойдет, народ увидит, в чем дело, солдаты эти...
- Хорошие, если бы так...
- Вот увидишь!
Алеша пошел дальше. Груздев вышел из-за дерева и столкнулся с Алешей.
- Милый мой, хороший юноша, - груздев взял его за плечи. - Как это хорошо, что я тебя увидел. Я-то все скучал, сына вспоминал. А я как сына вспомню, так и тебя сразу.
- Спасибо, Иван Васильевич!
- Жалко, сын не дожил до такого дня. Лучше бы ему сегодня умереть. Ну, ничего, я, может, сегодня кого-нибудь... уложу. Уложу, как ты думаешь?
- Сегодня едва ли. Завтра, может, и придется пострелять...
- Жаль...
Подошел Павел, какой-то весь ладный, довольный, добродушно серьезный, хотел обнять Алешу, зацепился за шашку:
- Ты с саблей?
- Да это... Слушай, Павел, надо сделать срочно: двух человек послать на вокзал.
- Без оружия?
- Никакого оружия. Посмотреть умненько и сейчас же назад. До сторожевого охранения я проведу.
- Головченко и Митрошка.
- Митрошка хорошо, а головченко тяжел.
- Тогда Рынду.
- Верно. Давай их сюда.
Рында и Митрошка через минуту уже стояли перед Алешей.
- На станцию, что ли?
Оба они были слесаренками на заводе, оба маленькие, юркие, оба зубоскалы. Отличались друг от друга только тем, что Митрошка кругл и доверчив, а Рында заострен во всех направлениях.
- Отдайте ваши винтовки и дем.
- И патроны?
- Обязательно.
- Забирай, Павло.
Вышли из парка и зашуршали сапогами по сухим зарослям заброшенной площади. Потом вышли на косую разьезженную дорогу, идущую к вокзалу. Сбоку от дороги тройка сторожевого охранения сидела на брошенном бревне и напряженно прислушивалась к тому, что делается на вокзале. Услышав шаги, вскочили.
- Не нервничайте. Свои.
- Слышишь, Алексей, шумят?
- Да. Ну, ребята. Осторожненько, под забором... И скорее назад. Я здесь подожду.
Митрошка и Рында свернули с дороги и побежали к железнодорожному забору слева. В беге они показались совсем малыми ребятами и скоро исчезли не то в зарослях бурьяна, не то просто в темноте. Алеша присел на бревно и прислушался. На вокзале что-то происходило: доносились голоса, неясный топот ног, стук колес. Звуки приходили сюда испорченными и приглушенными. В недалеком дворе тявкала истерическим дискантом собачонка.
Просидели молча минут пятнадцать и.... вздрогнули: Митрошка и Рында выскочили как будто и-под бревна. Рында зашептал, оглядываясь на вокзал:
- Пошли по улице... солдаты.
- Много?
- Ой, и много!.. Я так думаю... больше тысячи!
- Не... - Митрошка завертел головой, - не! Тысячи не будет.
- Строем?
- Вроде как строем... С ружьями.
- А пушки?
- Пушек не видели.
- Народ есть на улицах?
- Ни одной собаки. Просто - как мертвый город. А только на станции, видно, встречали.
- Кто?
- Господа какие-то, человек пять. И лошади, - фаэтон. И еще коляски были... или как это...
- Офицеров видели?
- Как же... офицеры. Кто пошел, а кто поехал. Погоны - это далеко видно.
- Не заметили? Не боялись входить в город?
- Да кого же им бояться? Пусто...
- Ну, добре. Идем к своим.
43
Семен Максимович сидел на том самом пне, на котором раньше сидел Алеша. Вокруг него стояли Муха, Богатырчук, несколько городских большевиков. Семен Максимович положил руки на крючок палки - видно было, что устал. Но Алешу встретил весело:
- Ну, вояки, как там дела? Вам воевать, а нам с вами не спать приходится на старости лет.
Алеша рассказал о поиске разведчиков. Его слушали, не перебивая. Когда он кончил, Богатырчук решительно размахнулся:
- Черт бы их побрал, комедию какую-то ломают! Какое же это войско: даже разведки в город не выслали.
Муха поежился, он был в легком пальто:
- Та-ак! Значит, приехали! Тысяча человек! Много! Эх, если бы знать, как в других городах!
Савчук задумчиво накручивал ус, ответил Мухе:
- Во всех городах одинаково, везде есть враги, только выступают по-разному. А нам повезло. Целый полк. Как ты думаешь, Семен Максимович?
- Постой, не торопись.
- Да как по-твоему?
- По-моему, ерунда все это. Господа разум потеряли. Ничего у них не выйдет.
Семен Максимович вдруг поднялся, наклонился вперед.
- У кого глаза молодые? Свистит кто-то...
Богатырчук сзади сказал спокойно:
- Саратовский философ шевствует.
Степан Колдунов, действительно, шествовал. При свете звезд было видно, как, распахнувши шинель, вразвалку он шел по зарослям бурьяна, палкой сбивал головки молочая и насвистывал знаменитую песенку о коленочках.
Алеша зашипел на него:
- да что же ты, голова, рассвистелся, как соловей?
Степан приподнял картуз, отвечал полным голосом:
- Ночь, Алешенька, хороша даже, в хорошую ночь только и посвистать: на земли мир и в человецех благоволение.
Он пожимал всем руки и даже в темноте силя прекрасным настроением. Чуть-чуть пахло от него спиртом.
- Ты пьян? - сказал Богатырчук.
- Не пьян, что ты, Сергей! Кружкой пива угостили солдатики, это верно.
- А у них и пиво имеется?
- Народ обстоятельный, бочку пива с собой везли. А раз бочка пива надо ее выпить, не бросать же? Да и по скольку там пришлось, а все-таки спать хорошо будут, пиво... оно помогает.
Муха спросил саркастически:
- Так, говоришь, на земле мир?
- Мир, а как же! С немцами мир!
Семен Максимович недовольно повернул голову:
- Довольно болтать, как сорока. Рассказывай.
- Ох, прости, Семен Максимович, не заметил тебя6 а то и сразу не болтал бы. А рассказывать буду сейчас, недаром посылали.
Степан сел прямо на землю против Семена Максимовича, подтянул рукава шинели к плечам, полез по карманам за махоркой и начал рассказ:
- Добрался я туда на паровозе. У них, у железнодорожников, этот паровоз называется резервом, не пойму только чего, просто себе паровоз. Бежал он на Спасовку, ну, я и прицепился: и машинист знакомый, к тому же. В Колотиловку эту приехал, смотрю: действительно, эшелон, - один эшелон, а больше по всей станции ни одного вагона, да и людей нету, не то что людей, а и собаки ни одной не видел, кроме начальника станции да стрелочника. Для чего такие станции строят, никак не разберешь.
Богатырчук нетерпеливо перебил:
- Вот... станция тебе нужна! Ты дело рассказывай!
- да я дело и говорю, а дело все на этой станции. Солдатики по вагонам сидят скучные, слышу я, и песен не поют, помалкивают. Я прямо в один вагон и полез. Куда, говорят, лезешь, это не твой вагон. А я им отвечаю: все вагоны теперь мои, куда хочу, туда и лезу, могу с полным правом выбирать себе вагон, который мне по душе. А они меня спрашивают, любопытно так спрашивают: а почему тебе этот самый вагон нравится? А я им отвечаю: в других вагонах навоняли здорово, а в этом воздух хороший. Ну, они, конечно, развеселились, хотя воздух у них и нельзя сказать, чтобы очень хороший был.
- Да перестань ты, ну тебя к черту! - сказал Богатырчук.
- Да к слову, Сергей, приходится!
- Говори дело!
- Дело и говорю. Они-то развесилились, а все-таки спрашивают, кто такой и чего мне нужно. А я отвечаю, как и на самом деле есть: солдят я, обыкновенный герой, как и вы, дорогие товарищи, а я еду я к молодой жене, к отцу, к матери. Немцы меня не до конца покалечили, так, может, еще и пригожусь. А чего мне нужно, так то же самое, что и всякому хорошему человеку: еду землю получать от помещика по новому большевистскому закону. Тут они на меня и накинулись: какой закон, да почему закон! Вижу я это, народ они темный, никакой у них сознательности нет. Давай с ними разговаривать. Они что-то такое слышали про Петроград, только так, кончики самые, а дела настоящего не понимают. Ну... обрадовались. Как про землю услышали, здорово обрадовались, а как про мир с немцами, так и совсем у них отлегло: видно, душа у них все-таки скучала: легко сказать, с фронта целым полком ушли. А тем временем я у них распытал, что за народ, куда едут и какого им черта нужно.
Дело маленькое. расшибли их еще восемнадцатого июня, они тогда тоже были в послушании. Расшибли: кто в плен попал, кто убит-ранен, а больше просто разбежались с поля. Осталось их человек семьсот да офицеров с полдюжины. Отправили их куда-то там в тыл, пополняться, что ли. Пополняться не очень пополнялись, а больше скучали да домой собирались. А стояли на какой-то станции, людей не видели, доброго не слышали. А потом им и сказали: поезжайте в такой-то город, формироваться будете. Я вам так скажу, по моему мнению: народ у них остался так себе6 постарше, да кадровиков больше, которые с первого года сохранились. И полк этот, видно, у командиров хорошим считался, крепким, по-ихнему, генералы его и припрятали на всякий случай, пригодится, мол. И с офицерами у них мирно было, и все. Дали им состав, поехали они, а тут и обнаружилось, вроде как взбунтовались: никуда не хотим ехать, везите нас в наш город. А народ все больше здешний, кадровый, как я сказал. А кто не здешний, те по дороге соскочили, кому куда нужно. Сейчас их человек четыреста. А еще что: офицеры тоже здешние, значит, и думают, все равно ехать, так ехать, ближе к дому. Так и поехали. Начальство железнодорожное, ему что, только с плеч спихнуть. А подьехали к Колотиловке, им и сказали: большевики взяли власть в городе, покажут вам, как это - самовольно. Там-де и Красная гвардия. Я только потом разобрал, откуда такое: пристроилась к ним по дороге тройка офицеров, а главный самый - господин полковник Троицкий.