- На этом бузовом производстве много не заработаем, а тут, видно, миллионом пахнет...
Но вечером Сопин рассказывал пацанам уже в другом освещении:
- И что? И можно, конечно, построить, тут тебе такое будет - завод, во! И не то, что сто пятьдесят коммунаров, а триста, во! Это дело я понимаю.
- Вот обрадовался: триста... - кивает на Сопина Болотов, - как придут новенькие, от коммуны ничего не остается...
- Чего не останется? Ты думаешь, если беспризорные, так и не остаентся? Это ты такой...
- Я такой... скажи, пожайлуста. А вот ваш актив - Григорьев - вот хороший оказался.
- И то лучше тебя, - сказал Сопин.
- А я теперь что? Я теперь ничего, никто не обижается, - надувшись
окончательно, сказал Болотов, и Сопину стало жалко его; он потрепал Болотова по плечу:
- Как придут сто пятьдесят новых, мы тебя обязательно ССК выберем.
Болотов улыбнулся неохотно:
- Выберем, как же!
Весть о том, что на лето предполагается постройка, в коммуне никого не взволновала - мало верили словам коммунары. Но все же появилась серьезная задача - надо побольше собрать денег.
Соломон Борисович предьявил одному из общих собраний промфинплан первого квартала. Коммунары о нем недолго думали:
- Это выполнить можно, если в цехах хоть немного наладится. А если выполним, то сколько у нас денег будет?
Соломон Борисович считал такие вопросы неприличными:
- Вы сделайте, а деньги будут.
- Не забудьте ж, и на кавказ поехать нужно.
- И на Кавказ поедете.
- А все-таки, сколько будет денег, если выполним план?
Соломон Борисович развел руками:
- Ну, что им говорить?
- Тысяч сто прибавим на текущий счет, - сказал я коммунарам.
Промфинплан обсудили на цеховых собраниях#34. Встречный выдвигали без большого разгона - цифры Соломона Борисовича были без того жесткими; встречный поан коммунаров на первый квартал был такой:
Арматурный цех
Масленок 51480 штук
Ударников для огнетушителей 12000 -""
Шестеренок для тракторов 600 -""
Деревообделочный цех
Столов аудиторных 780 -""
Столов чертежных 700 -""
Табуреток к ним 1100 -""
Стульев аудиторных 1100 -""
Швейный цех
Трусиков 18000 -""
Юнгштурмов 1100 -""
Ковбоек 2300 -""
Всего по себестоимости на сумму 170000 рублей.
Металлисты наши очень обрадовались, что выбросили из плана эти отвратительные кроватные углы. Их не любили коммунары:
- Это что за такая продукция? Кроватный угол... Это самая легкая индустрия, какая только есть. Подумаешь, кому нужен кроватный угол? Покрась себе кровать хорошей краской и спи. А то: никелированный кроватный угол. Всякая, понимаете, охота пропадает...
- Масленка это, действительно, груба! Это для машины для всякой нужная вещь. Это же не такая легкая индустрия: масленка Штауфера. Видите - не сразу даже придумали, Штауфер такой нашелся...
- Серьезно, - говорили уважающие себя токари, - в масленке и резьбу нужно сделать, и все так пригнать, чтобы крышка правильно навинчивалась, и дырочку просверлить.
Колька Вершнев торжествовал - закрывали-таки никелировочный цех. Колька считал, что ничего вреднее для пацанов быть не может.
С первых дней января работа сразу пошла веселее в цехах, да и весной запахло - коммунары умеют на большом расстоянии чувствовать весну и ее запахи.
Соломон Борисович часто заходил ко мне и радовался:
- Молодцы коммунары, хорошо взялись! А я им план закатил, ой, будут меня ругать. Ну, ничего, все будет хорошо.
Соломон Борисович оживился в январе, забыл громы Декина#35 и сарказмы пацанов в "Постройке стадиона". Его поднимало сознание, что коммуна нуждается в больших деньгах, что эти деньги коммунары заработают только под его руководством. Соломон Борисович прибавил стремительности в своих достижениях и до позднего вечера летал по производственной арене. Одно его смущало со времени приезда Декина - боялся Соломон Борисович пожара. Пожар ему мерещился ежеминутно, он не мог спокойно лечь спать и приходил ко мне иногда часов в двенадцать ночи, извинялся, что мешает, о чем-нибудь заговаривал, как будто спешном, а потом сидит и молчит.
- Чего ты не спишь? - спрашиваю его: мы с ним перешли на "ты" после праздника.
- По правде сказать, так боюсь ложиться - пожара боюсь.
- Вот глупости, - говорю ему, - откуда пожар возьмется, все уже спят.
- Там же, в стадионе, печки еще топятся, - с трудом выговаривает Соломон Борисович, - я вот подожду, пока закроют трубы, и пойду спать.
Он уже и сейчас почти спит, голова его все падает на лацканы пиджака, он тяжело отдувается и протирает глаза:
- Уф... Уф...
- Да или спать, вот придумал человек занятие - пожара ожидать.
В дверях стоит с винтовкой дневальный, которому веселее с нами, чем в одиночестве скучать у денежного ящика. Дневальный улыбается:
- Пожар никогда не бывает по заказу. Вы ждете пожара, а он загорится в другое время, когда спать будете...
- Почему ты думаешь, что он обязательно загорится? - спрашивает Соломон Борисович.
- А как же? Это и не я один думаю, а все пацаны так говорят...
- Что говорят?
- Что стадион непременно сгорит, ему так уже от природы назначено...
Дневальный решил, что довольно для него развлечений, и побрел к своему посту. Соломон Борисович кивает в его сторону:
- Пацаны говорят! Они все знают!.. Загорится стадион, пропало все дело: будет гореть, а мы будем смотреть, это правильно сказал Декин. Все ж дерево, сухое дерево, сколько там дуба, сколько там лесу, ай-ай-ай, пока пожарная приедет...
В первом часу я отправляюсь домой. Бредет рядом со мной и Соломон Борисович и просит:
- Зайди в стадион, скажи этим истопникам, чтобы были осторожнее, они тебя больше боятся... зайди, скажи...
Однажды рано утром, только что взошло солнце, наш одноглазый сторож Юхин поднял крик:
- Пожар!
Прибежали кто поближе, никакого пожара нет, солнце размалево окна стадиона в такой пожарный стиль. Посмеялись над Юхиным, но в квартире Соломона Борисовича обошлось не так просто: услышал Соломон Борисович о пожаре - и в обморок, даже Колька бегал приводить его в чувство. Дня три ходил после этого Соломон Борисович с палочкой и говорил всем:
- Если загорится, я погиб - сердце мое не выдержит, так и доктор сказал: в случае пожара у вас будут чреватые последствия.
И вот настал момент: только что проиграли спать, кто-то влетел в вестибюль и заорал как резаный:
- В стадионе пожар! Пожар в стадионе!..
Захлопали двери, пронеслись по коммуне сквозняки, залился трубач тревожным сигналом, сначала оглушительно громко здесь, в коридоре, потом далеко в спальнях. Как лавина слетели коммунары по лестницам, дробь каблуков, крик и какие-то приказы вырвались в распахнувшуюся настежь парадную дверь - снова тихо в коммуне. Соломон Борисович тяжело опустил голову на бочок дивана и застонал.
Я поспешил в стадион. Подбегаю к его темной массе, а навстречу мне галдящая веселая толпа коммунаров.
- Потушили! - размахивает пустым огнетушителем Землянский.
Он хохочет раскатисто и аппетитно:
- Как налетели, только шипит, как не было!
- Что горело?
- Струдки возле печки. Это раззява Степанов в кочегарку пошел "воды попить", у них в стадионе и воды нет...
Говорливый торжествующий толпой ввалились мы в кабинет. Соломон Борисович изнемог на диване. Он с большим напряжением усаживается и стонущим голосом спрашивает:
- Потушили? Какие это замечательные люди - коммунары... Стружки, говорите? Большой огонь?
- Да нет, только начиналось, ну, так, половина кабинета костерчик, говорит Землянский. - А куда теперь эти банки девать? - показывает он на разряженные огнетушители, выстроившиеся в шеренгу в кабинете.
Соломон Борисович поднимается с дивана.
- Сколько вы разрядили?
Он начинает пальцем считать.
- Да кто их знает, штук двенадцать...
- Двенадцать штук? Двенадцать штук? Нет, в самом деле? - вертится сердитый Соломон Борисович во все стороны. Он протягивает ко мне обе руки:
- Это же безобразие, разве это куда-нибудь годится! Это же... Двенадцать на такой маленький пожар. Ты им скажи, разве можно так делать? Где я могу набрать столько огнетушителей, разве это дешевая вещь?
Коммунары притихли и виновато поглядывают на шеренгу огнетушителей.
- Нет, в самом деле... - даже раскраснелся Соломон Борисович.
Я серьезно говорю коммунарам:
- Слышите? Больше одного огнетушителя в случае пожара не тратить.
Коммунары хохочут:
- Есть! Соломон Борисович, пропал ваш стадион... Сегодня разве потушили бы одним?..
- Как ты сказал! Как ты сказал! - пораженный, обращается ко мне Соломон Борисович.
- Я исполнил твою просьбу...
- Разве я говорил - один? Я же не сказал один. Надо с расчетом делать...
После этого Соломон Борисович стал бояться всякого крика, всякого бега по коммуне. Только с приходом весны он несколько успокоился и стал смотреть веселее на мир.
Принимал Соломон Борисович разные противопожарные меры. Ему сказали:
- Полагается в цехе держать бочки с водой и швабры при них.
Соломон Борисович выпросил у заведующего хозяйством несколько старых бочек и действительно налил их водой. Это ничего не стоило. Но швабры оказались дорогой вещью, и Соломон Борисович втихомолку заменил их палками, на концы которых были привязаны пучки рогожи. Когда приехал пожарный инспектор, Соломон Борисович с гордостью повел его к кадушкам, но здесь он был незаслуженно посрамлен.
- И швабры есть, как же, - говорит он пожарному инспектору.
Он с гордым видом вынимает палку из бочки и видит, что на конце ее нет ничего, торчат одни хвостики рогожные.
Когда унхал пожарный инспектор, Соломон Борисович произвел расследование, и оказалось: бабы-мазальницы, которым поручил Соломон Борисович что-то выбелить в сис