- Проводили, - ответил Алеша.
- Здорово бабы кричали?
- Нет, тихонько.
- Поехали воевать, значит... Напрасно на немцев поехали. Надо было на турок.
- А что нам турки сделали?
Семен Максимович редко улыбался, но сейчас провел рукой по усам, чтобы скрыть улыбку.
- На турок надо было: война с турками легче - смотришь, и победили бы.
-И немцев победят.
- На немцев кишка тонка, потому царь плохой. С таким царем нельзя на немцев. У них царь с каким усами, а наш на маляра Кустикова похож. Сидел бы уже тихо, нестуляка.
Нестулякой называл Семен Максимович всякого неловкого, неудачливого человека.
Алексей с удивлением посматривал на старика. Чего это он так сегодня разговорился? Обыкновенно он не тратил лишних слов, да еще с сыном. С матерью он иногда беседовал на разные темы, но и то, когда сына дома не было. А сейчас он обращался именно к Алексею: мать стояла у печи и, поджав губы, серьезно слушала беседу. Семен Максимович сидел у накрытого белой клеенкой стола, поставил локоть на подоконник и слегка подпер голову. Его прямые, привыкшие к металлу темные пальцы торчали среди редких прядей седых волос.
- Не годится наш царь для войны. Он за что ни возьмется, так и нагадит. С японцами воевла, нагадил, конституцию хотел сделать, тоже нагадил. Вот и маляр Кустиков такой.
Семен Максимович снял руку с головы, захватил пальцами усы и бороду, потянул все книзу и крикнул:
- Да. Я к тому говорю, что и тебе воевать придется.
- А может, еще и не придется.
- Придется, слушай, что я говорю! Я лучше тебя понимаю в этих делах. Наши туда полезли, раздразнят немца, а куда бежать? Сюда побегут. Будь покоен, и тебя позовут в солдаты.
Мать неловко повернулась у печки, загремела упавшим половником, наклонилась поднять, а потом побрела в сени, легонько спотыкнувшись на пороге.
Семен Максимович проводил ее взглядом и еле заметно подмигнул:
- Пошла глаза сушить. Эк, какой народ сырой! Да, ты на всякий случай не очень распологайся в тылу сидеть. В думках своих нужно подготовляться.
- Сами же вы говорите: царь плохой.
- Что ты за балбес, а еще студент! Плохая баба, бывает, плохой каши наварит, а есть все равно приходится. Никто к соседу не ходит хорошую кашу есть.
Алексей улыбнулся.
- Плохую бабу можно и выгнать.
- Нечего зубы скалить, когда я говорю, - строго и холодно произнес Семен Максимович . - Выгнать! Вы мастера такие слова говорить. А почему до сих пор не выгнали? Кишка тонка. А он сидит над нами, хоть бы царь, а то идиот какой-то. Одного выгонишь, другой такой же сядет - все они одинаковы.
Алексей присел к столу и склонился к коленям отца, тронул их пальцем:
- Ты на меня не сердись, отец, я тоже кое-что пнимаю. Можно царя выганть, а на его место нового не нужно.
- Один черт! Не царь, так Пономарев сядет, нашего брата не выберут президентом. Ну... что ж... а на войну позовут - идти придется.
- А кого защищать?
- Тут не в защите дело. Погнали народ, и ты пойдешь, а там видно будет. В погребе не спрячешься. Да и кто его знает, как война повернется. Вон с японцами совсем паскудно вышло, а народ все-таки глаза открыл, виднее стало, что наверху делается.
Семен Максимович задумался, глядя в окно, потом сказал, не поворачивая головы:
- Ну, все. Через три дня поедешь? Может, тебя, там, в Петербурге, и в солдаты возьмут. Все может быть. На дорогу я тебе двадцать рублей приготовил. А там проживешь без помощи?
- Проживу.
- Ну и хорошо. А может, когда и вышлю пятерку.
11
Накануне отьезда, перед самым вечером, пришли к Алексею Таня и Павел. Алексей был во дворе, по поручению отца чинил сруб колодца. Он увидел гостей в калитке и пошел навстречу, как был в дырявых брюках и с пилой в руках.
- Таня! Ты ошиблась: здесь живет бедный токарь и его сын - бедный студент.
Таня серьзно пожала Алеше руку и ответила:
- Не балуй. Мы по серьезному делу.
Павел держался сзади, был в рабочей изамазанной блузе, как всегда - без пояса и как всегда - руки в карманах.
- Идем в хату, раз по серьезному делу.
- Да, чего в хату, вот у вас садик и столик.
Под вишнями у круглого столика сели они, напряженные, не привыкшие еще решать дела в своем обществе, но и забывшие уже привычки детских игр. Таня причесана была небрежно, на ее голову сейчас же упал и запутался в волосах узенький, желтый листик. Сегодня она была еще прекраснее, но в то же время и проще, и роднее. Старенькая ситцевая блузка, заштопанная во многих местах, была обшита по краю высокого воротничка узеньким, сморщенным кружевцем, его наивные петельки трогательно белели на нежной и смуглой Таниной шее. Таня, пожимая пальцы собственной руки, для храбрости глянула на серьезного Павла и протянула руку на столе к Алексею.
- Мы к тебе посоветоваться. Хорошо?
Она снова быстро глянула на Павла. Алеше стало даже жарко от зависти.
- Слушай, вот какое дело. Только ты, пожайлуста, ничего не подумай такого. Павел... да ты же знаешь Павла... Ты же знаешь... он такой замечательный человек, ой, я не могу...
Таня положила голову на руки и застыла в позе изнеможения. На что уж черное лицо было у Павла, но и оно теперь покраснело. Он встал, вытащил руки из карманов, оперся на край стола и заговорил хрипло и глухо, глядя на Танин затылок, на то самое место, где начиналась ее богатая коса:
- Понимаешь, Таня... ты же обещала... что без фокусов. Черт бы вас побрал... все-таки баба! Я тебе сколько раз говорил: это дело, притом взаимное, а теперь - замечательный, замечательный! Да ну вас совсем!
Он хотел уйти. Таня ухватила его руку, с силой усадила на скамью:
- Не нервничай! Ничего в тебе нет замечательного. И не воображай.
Павел, ища сочувствия, посмотрел на Алешу и повенл плечами:
- Ты понимаешь что-нибудь?
- Пока ничего не понимаю, - ответил Алексей, прислушиваясь к нараставшей внутри него тревоге.
- Ну, хорошо, - сказала Таня. - Дело! Именно дело! Алексей должен решить. Ты у нас будешь, как судья. Только беспристрастно. Слушай, Алеша!
Поглядывая то на одного, то на другого серьезным взглядом, в котором сквозили легкие остатки лукавства, Таня обьяснила, в чем дело:
- Я еду в Петербург учиться. Не перебивай, Алеша. Прошение и документы отправила давно. Принимают меня без экзамена - медалистка. На медицинское. Да. Не перебивай. Но у меня нет денег. И на дорогу нет. И заплатить за лекции. И жить. Я тебе, Алеша, все рассказывала. Ты сказал: нужно тридцать рублей в месяц. Ну, допустим, если экономить, на тридцать, а двадцать. А я не знаю еще, сколько мне удастся заработать там... в Петербурге. Десять рублей в месяц будет мне давать Николай, а Павел говорит, что и он будет давать десять. Ему очень трудно, он сам зарабатывает десять.
- Не десять, а семнадцать.
- Ну, все равно... десять. А ты, Алеша, скажи, будь настоящим другом. Можно взять у Павла или нельзя? Как ты скажешь, так и будет. Ой, насилу все сказала!
Алеша не мог опомниться от сообщения Тани и не мог оторваться взглядом от недовольной, расстроенной физиономии Павла. Наконец, Павел свирепо мотнул на Алешу взьерошенной своей головой:
- Чего ты прицепился? Чего ты вытаращился? Что тут такого?
Тогда и Таня посмотрела на Павла с таким любопытством, как будто только сейчас выяснилось, что Павел действительно представляет собой нечто замечательное.
- С вами нельзя дело иметь... Вы... просто... черт его знает!
Павел оскалил белые зубы и по-настоящему злился.
- Он - дикий, - сказал Алеша. - У него добрая душа, но он дикий. Я бы на твоем месте не брал у него денег из-за его дикости.
- Алеша, говори серьезно.
- Да что же тут говорить? Я не знаю, на каких условиях он предлагает тебе помощь. Если без отдачи - брать нельзя.
- Почему? - спросил Павел.
- Я не взял бы.
- Почему?
- Это слишком... это должно... слишком большую благодарность. Слишком большую.
- Какая благодарность? Я ей даю деньги сейчас, а сам буду готовиться на аттестат зрелости. Пока они выучатся, я подготовлюсь. Тогда она мне будет помогать.
- А если не подготовишься?
- Тогда она отдаст мне деньгами, когда будет доктором.
- Это не выйдет.
- Неужели не выйдет, Алеша? - Таня жалобно смотрела на Алексея.
- Давайте говорить серьезно. Снаружи здесь все кажется просто. Он тебе поможет, а потом ты ему. Правда? На самом деле, ничего такого просто нет. Эту услугу нельзя ерять рублями. На аттестат зрелости Павел не подготовится, и вообще ваши планы могут легко рухнуть. Началась война, а что потом будет, никто не скажет. Вообще деньги можно брать, но ответить такой же услугой, может быть, Тане и не придется.
- Все равно.
- Извини, пожайлуста. Не все равно.
- Значит, ты против? - сказала Таня.
- Алексей путает. Такого наговорил. А это обыкновенное денежное дело. Дело - и больше ничего.
- Если так, так вам и мой совет не нужен. А я считаю, что такие вещи не коммерческая сделка. Такие вещи бывают, если - любовь.
- Вон ты куда загнал, - протянул Павел и покраснел.
- Чего загнул? Что ты любишь Таню, я не сомневаюсь...
- Какого ты черта! - закричал Павел. - Ты не имеешь права так говорить! Если нужно, так я сам скажу!
Павел смотрел на Алешу гневным взглядом, и у него дрожали губы.
- А почему же ты не сказал?
- Дальше! - сказала Таня серьезно и строго.
- Дальше? Деньги можно взять, если и ты любишь Павла.
- Вот сукин сын! - прошипел павел. Но боялся смотреть на Таню и замолчал отвернувшись.
Таня сидела тихо, рассматривала какие-то царапинки на столе. Потом подняла глаза на Алешу, встретила его суровый, тревожный взгляд и тихо спросила:
- Значит, любовь нельзя оставить в сторонке?
- Нельзя.
- Спасибо, Алеша. Ты - настоящий Соломон. Ты очень мудро сказал. Значит... Павлуша... я еще подумаю, хорошо?