24
Иногда Алеша ночевал в госпитале, там у него была койка. Он каждый день ходил на перевязку, на разные процедуры. В госпитале почти не было больных, поступление контуженных с фронта прекратилось. Только на другой койке по целым дням сидел артиллерийский капитан, худой и высокий, с носом, далеко выдвинутым вперед. Под носом у него висели тяжелые, плотные усы. Даже летние дни не тянули капитана на улицу, он сидел, набивал папиросы и думал. Когда приходил Алеша, он говорил:
- Сказали, что через десять дней выпишут, и то, если будет лучше. Разве в этом городе будет лучше?
- А куда вам хотелось бы? Куда вы хотите ехать?
- Куда я хочу ехать? У меня нет ни имения, ни жены, ни родственников. Поеду в какую-нибудь команду выздоравливающих. Место спокойное, никому не нужное.
- А воевать?
- Э, хитрый какой поручик! Воевать довольно. Служить адвокату какому-то паршивому?
- Не адвокату, а народу.
- Народу? Поручик, бог с вами, на что я народу сдался. Народ теперь сам с фронта бежит, только пятки сверкают.
- А Россия?
- Была, да вся вышла ваша Россия.
- А что есть, по-вашему?
- Ничего нет. Сплошная команда выздоравливающих. Вот, может, переболеют, выберут царя, станут опять жить. А без царя какая Россия?
Алеше капитан не нравился. Поэтому, бывая в госпитале, Алеша старался проводить время на улице.
В один из жарких июньских дней он долго сидел в палисаднике, потом вышел на тротуар и остановился у входа в госпиталь, рассматривая прохожих. Прохожих было немного, и они не мешали Алеше думать. Думы были все такие же взбудораженные.
Прошла парочка - молодой человек в соломенной шляпе и тонкая девушка с бледным лицом. Девушка посмотрела на Алешу и не заметила его, как не заметила ни ворот, ни убегающей дорожки палисадника. Потом прошла женщина с ребенком на руках, а за нею показался взлохмаченный, без шапки, угрюмый человек. Он шел быстро, его ноги, обернутые в какое-то тряпье, шлепали по кирпичам тротуара с каким-то неприятным, шершавым шумом, но человек не обращал на это внимания. Он шел, опустив голову, а руки заложил за спину. Совершенно ясно было, что он не пьян, хотя, может быть, и выпил немного. Алеша заинтересовался человеком и внимательно следил за ним. За несколько шагов до Алеши человек поднял голову и прямо пошел на него. У человека небритое лицо кирпичного цвета и мохнатые светлые брови. Подойдя к Алеше, он вдруг с силой топнул ногой и прохрипел:
- А! Стоишь, паскуда, красуешься?!
Не успел Алеша услышать эти слова, как человек быстро поднял руку и дернул за левый погон. Погон он оторвал только с одного конца, но Алеша не удержался на костылях и повалился вперед. Человек отступил, дал ему упасть, потом круто обогнул Алешу и зашагал дальше, по-прежнему заложив руки за спину.
25
Подбежавшие люди нашли Алешу в обмороке и унесли в госпиталь. У него была сильно ушиблена голова, и, когда он пришел в себя, к нему возвратились прежнее заикание на последних словах и частые головные боли. Врачи постановили, что в течение месяца он должен лежать, меньше говорить и еще меньше волноваться.
Семен Максимович пришел к Алеше на другой день и долго молча сидел у постели, сухим холодным взглядом посматривая на капитана, сидящего на своей кровати и набивающего папиросы. Потом кашлянул и сказал спокойно:
- Тебе сказано не волноваться. А я тебя считаю мужчиной. Это хорошо, что с тебя погоны сорвали. К чертовой матери, так и нужно...
Алексей молча смотрел на отца с подушки, но капитан, не отрываясь от своей работы, сказал:
- Кто смеет говорить, что правильно?
- Я смею, - ответил Семен Максимович и, захватив рукой усы и бороды разгладил их книзу.
- А вы кто такой будете?
- А я вот отец этого... молодого человека.
Капитан посмотрел на Семена Максимовича, надул губы и внимательно протолкнул палочку в гильзу. Семен Максимович продолжал:
- Воевать тебе все равно не придется. Так?
- Воевать видимо, не придется.
- Хватит. А погоны тебе не нужны. Запомни, что я сказал.
- Запомню, - сказал Алеша тихо.
- Хорошо. Будь здоров.
- Будь здоров. Мать не пугай.
- Учи меня еще.
Семен Максимович зашагал к выходу. Капитан проводил его взглядом и кивнул.
- Кто он такой, ваш отец?
- Токарь.
- Токарь?
- Токарь.
- Ваш отец?
- Мой отец.
- А-а!
- А что?
- Пускай, - сказал капитан. - Я не возражаю. Команда выздоравливающих.
Алеша повернул к нему лицо и сказал серьезно:
- Капитан, вы поглупели, голубчик!
- Поглупел? Не возражаю. В порядке вещей. Говорят, и генералы теперь поглупели. А вы все-таки не говорите лишнего, потому что... потому что вам запрещено.
26
В тот же вечер пришла к Алеше Нина Петровна. Он так удивился ее приходу, что даже не сразу ее узнал, потом вскрикнул:
- Нина!
Нина быстро села на стул.
- Молчите. Господин офицер!
- Готов служить, сударыня, - капитан уже стоял на ногах и поправлял пояс.
- Пойдите, погуляйте полчаса.
- Слушаю и понимаю.
Нина прищурилась на носатого капитана:
- Как вы плохо воспитаны! Как можно так опуститься!
- Сударыня!
- Как вы смеете понимать? Что вы понимаете? Вы должны только слушать!
- Слушаю.
- И ничего не понимаете.
- Совершенно верно: ничего не понимаю.
- А теперь уходите.
- Слушаю.
Капитан вышел, осчастливенный разговором с красавицей. Алеша смотрел на Нину и поражался:
- Нина, вас узнать нельзя. Какая у вас энергия! Вы просто командир.
Но Нина смотрела на него прежним, мягким и нежным, счастливым взглядом:
- Милый, вы простите, что я пришла к вам незванная, но вы знаете, я, наверное, в вас влюблена. Молчите, молчите. Это ничего, что я влюблена, у меня есть к вам два очень важных дела. Очень важных. Собственно говоря, только одно важное. Ах, как долго я рассказываю, такая болтушка! Этот самый человек, который погон у вас оторвал, этот самый человек хочет вас видеть. Он наш сосед, я с ним говорила. Это Иван Васильевич Груздев, он кочегар.
Нина смотрела на него, но в ее глазах все светилась какая-то радость.
- Пусть приходит, - сказал Алеша.
- Господи, какая вы прелесть, Алеша! Спасибо вам, а то он очень страдает, Иван Васильевич. Теперь же у меня другое дело: приехал подполковник Троицкий, мой бывший жених, но он и теперь воображает. Он дрался 18 июня, получил какую-то серебрянную ветку - все врет. Он убежал, честное слово, он убежал. Я сегодня ему скажу, что от меня он никакой ветки не получит. Вы разрешите сказать ему, что я его не люблю, а...
- Послушайте, Нина, как я могу разрешить такие вещи?
- Слушайте до конца. Разрешите ему сказать, что я его не люблю, а я люблю вас.
Алеша даже сел от неожиданности:
- Нина!
- Что?
- Вы ошибаетесь.
- Это мое дело. Если вы ошибаетесь, я вам не мешаю, и я тоже могу ошибаться, как мне хочется. Довольно женственности.
- Нина...
- Значит, можно? Имейте в виду, что этот попович будет на вас очень злиться.
- Пожайлуста, - улыбнулся Алеша.
- Ну вот, спасибо, милый. А то пришлось бы врать. А мне почему-то не хочется. До свидания,. Алешенька. Поцелуйте мне хоть руку.
- Нина Петровна!
Она глянула в его глаза спокойным, радостным взглядом, кивнула головой и ушла. Алеша в полном смятении опустился на подушку и только сейчас вспомнил, что она не выразила никакого сочувствия к нему, а выразила сочувствие к Ивану Груздеву.
27
Иван Васильевич Груздев пришел на другой день, приоткрыл дверь и спросил несмело:
- Можно?
Капитан оглянулся:
- Входи, чего там "можно". Теперь все можно.
Груздев подошел к кровати Алеши и остановился, держа в руках какой-то предмет, напоминающий картуз. Темно-красное его лицо сегодня было выбрито. На Алешу смотрели серьезные, грустные глаза, а над ними висели белые мохнатые брови.
- Он не мешает? - спросил Алеша, ощущая к этому человеку какое-то неожиданное уважение.
- А он офицер?
- Офицер.
- Все равно. Не мешает.
- Садитесь, товарищ Груздев.
Груздев придвинул к себе стул, не желая садиться очень близко от кровати, и обьяснил:
- Я, понимаете, кочегар, так... того...
Алеша неожиданно для себя улыбнулся кочегару и сказал:
- Кочегар - это очень хорошо. Знаете что, вы не тдумайте, что я на вас обижаюсь. Я на вас не обижаюсь. Хотя, конечно... это все и... но... знаете... без боли и пулю нельзя вырезать.
- Ты не обращай внимания, - кочегар поднял серьезные печальные глаза и улыбнулся. От этого его глаза не перестали быть печальными, но улыбка и в них отразилась какой-то теплой надеждой. - Боль, она, конечно... бывает и на пользу.
- Видите ли, - сказал Алеша, - вы, наверное, хороший кочегар, правда?
- Кочегар, как полагается, - подтвердил серьезно Груздев.
- Вот. А я хотел быть хорошим офицером... на войне нужно быть хорошим офицером. У меня погоны поручика... были... заслужены. Понимаете?
Капитан бросил набивать папиросы, встал во весь рост, склонил над Алешиной постелью свой длинный нос:
- Тьфу! Да ну вас к дьяволу! Я и сам уйду. Это он погон сдернул?
- Он.
- Ты сдернул?
- Уйди лучше, - сказал хумро Груздев, не глядя на капитана.
- Ухожу! Черт с вами!
Капитан захватил с собой разные коробки и вышел.
Груздев проводил его взглядом.
- Видишь, товарищ Теплов. Может, ты и заслужил эти эполеты. Правильно. И может, тебе обидно - это я понимаю. А и у меня на сердце накопилось зла много. И за свою жизнь, и за сына. Сын у меня, хороший был сын. Ну, не знаю точно, как оно вышло, а сказал офицеру, слово только сказал, ругательное, конечно, слово. И загнали на каторгу, он там и умер в прошлом году. Ну и меня жизнь... паршивая жизнь. А тут задумался я, вижу ты стоишь, в панском во всем наряде, вот и не стерпела душа. Я тебя по костюму посчитал... Да. А потом я узнал, что ты сын Семена Максимовича. И так мне стало нехорошо: своего человека обидел.