гоже, пожалуй, надо. Когда уедете отсюда, от каждого илема людей пришлите.
Через неделю пришло в Нуженал много плотников.
Сперва Аказ велел им рубить срубы, потом ставить эти срубы на мох, чтобы меж бревен не оставалось ни единой щелки. Этому научился он у русских.
Сделали избу с сенями, с крыльцом, с полами, полатями и по толками. На окна натянули бычьи пузыри. Потом вокруг двора отгрохали из толстенных бревен забор с башенками и дубовыми воротами на глухом запоре.
В середине лета плотники разошлись по домам, и Аказ надеялся, что скоро они вернутся, чтобы построить еще клети да амбары.
Однако ошибся. Многие пришли домой, топоры забросили взяли лук, стрелы и мотанули в лес. Между севом и жатвой в лесу побывать надо, тут до топоров ли?
Первое время Аказ на Горной стороне порядки наводил. Ждал Эрви, но она почему-то все не ехала. Янгина отпустил в Боранчеев илем, велел там строить дом, глядеть за стариком, помогать ему в делах, Ковяжу тоже выделил округ на реке Цивили. велел расширять его, расчищать от леса землю, сеять больше зерна. Других хозяев этому учил, говорил, что теперь одной охотой не проживешь, настанет такое время, когда сила и довольство будут у тех, у кого хлеб. Нашел мастеров гончарного дела, возродил былое ремесло, каким промышляли его дед и прадед. Завел среди мордвы знакомства, привез оттуда кузнецов хороших, плотников.
Перед жатвой оставил в доме Топейку, оседлал коня и сказал, что едет на охоту.
А сам поехал к старейшинам, которым больше всего доверял, советоваться. Всюду говорил одно и то же: как бы отпор казанцам дать.
Старейшины подолгу гладили бороды, думали. Но ничего придумать не могли. Чтобы с казанцами говорить смело, одной отваги мало. Надо оружие иметь, надо войско иметь, надо всем дружными быть. А у них, кроме ножей и стрел, ничего нет, да и старейшины не все в одну дудку дудят.
Аказ слушал каждого старейшину, потом осторожно спрашивал: нельзя ли с русскими дружбу завести, у них от казанцев защиты просить?
Старейшины переставали гладить бороды и говорили: «Надо подумать».
Аказ знал, когда старик говорит: «Надо подумать»,— это значит, думать он будет год.
Вернулся Аказ от старейшин невеселый. Думал, зря съездил. Но шло время — заговорил горный народ о русских, о Москве, и
побежали во все стороны слухи, что скоро придет на правый берег Волги рать царя, чтобы народ от мурзаков крымских и казанских защитить...
Лето вступило в свои права. Тепло в Нунжуейале. Около Аказова двора песня звучит:
Приподнявши коромысло.
Из-за леса солнце вышло.
Разливает всем тепло —
И лучисто, и светло!
Это опять Топейка поет. Парень без песни не может жить: что видит, о том и поет. Это когда ему весело. А когда грустно, о думах своих поет. Иногда сядет на траву и давай в песне жаловаться на судьбу. «Идут года, поет, скоро будет тридцать, а у Топейки ничего нет. Дома у него нет, жены тоже нет, земли своей нет. Куда бы ни пришел Топейка — бедность за ним тащится. Сначала от мурзы нужду терпел. Пришел на правый берег Волги— на Боранчея работать пришлось. Потом жил у Туги — тоже радости мало. Сейчас Аказ большим другом ему стал, а все равно— хозяин. Как же бедному Топейке свой дом заиметь, свою землю, и хорошо ли искать ему жену, если хозяин старше его, и то не женат. Время придет — будет у Топейки подруга, будет дом, будет своя соха. А сейчас есть песня, и это совсем не мало» Так пел Топейка вчера. Грустно немного пел. А сегодня он идет по утренней росе, видит солнце и поет про солнце.
Подошел Топейка ко двору, слышит там много голосов. Опять к Аку кто-нибудь приехал, снова беседа идет. Открыл Топейка ворота—так и есть, снова гость у Аказа: Магметка Безубов приехал. Янгин сидит, копье делает, сам Аказ саблю точит. Топейка вошел, сказал всем «салам», уселся на обрубок, давай слушать. У Аказа с Магметом большой разговор идет: как своими лужаями управлять, кого больше слушаться— тех, кто старше, или тех, кто побогаче? Спорят лужавуи мало-мало.
— Нам по одной дороге идти надо,— говорит Бузубов,— друг с другом советоваться. Вот я к тебе и приехал. Ты, говорят, в сторону Москвы глядеть надумал? А мне что делать? Может, и об этом ты только один знаешь и думаешь?—в голосе Магметки звучала обида.
— Надумал,— тихо ответил Аказ и потрогал пальцем лезвие сабли.
— Не мешало бы со мной поговорить. Наши земли по соседству. Если ты на Москву будешь глядеть, а я на Казань, у нас ничего хорошего не будет.
— Гляди и ты на Москву, никто тебе не мешает,— сказал Янгин,— чуваши от мурзаков не меньше зла терпят. Вот и думай. Ты сам себе лучший советчик.
— Молод ты, мало знаешь,— заметил Бузубов Янгину и, обращаясь к Аказу, добавил: — Прежде, чем Москве поклониться, ним надо уважаемых людей спросить.
— Если их советов слушать,— сказал Аказ,— всю жизнь у мурзы под сапогом просидишь. И у нас и у вас уважаемых людей казанцы не больно обижают потому, что они все богаты и с ними торговлю ведут.
— Ты так говоришь, будто сам бедняк,— заметил Бузубов.— Люди потому нас с тобой и слушаются, что мы богаче и сильнее их. Потому над собой поставили, чтобы им богатеть помогали.
— А беднякам, по-твоему, пропадать?—крикнул Топейка.
— Не в свое дело лезешь!—оборвал его Бузубов.
— Как это — не мое дело? Аказ правильно надумал, а ты его отговаривать приехал!
— Замолчи, Топейка,— сказал Аказ.— Мы с Магметом сами договоримся.
Топейка плюнул и, обиженный, выскочил со двора. Когда, успокоившись, вернулся, лужавуи про Москву уже не говорили. Пошли другие разговоры, а про Топейку и забыли вовсе. Как будто его и не было. Обидно Топейке. Он вступил в разговор:
— Вот мы с Аказом в Москве однажды...
— Ты подожди, Топейка. Пусть Аказ сам расскажет. Долго его дома не было, вот, наверно, повидал всего.
— Да-а, много видел, многому научился. На свете много умных людей.
— Ты, я думаю, больше у глупых учился,— с насмешкой сказал Янгин.
— Почему ты так думаешь?
— Умные люди женятся, а ты бороду нажил, а все не женат. Из-за тебя и я холостым хожу. Хорошо ли приводить невесту, если старший брат одинок.
— Мне сейчас не до этого — дел много. Сам знаешь, весь наш край — моей голове забота,— серьезно ответил Аказ.
Аказ отложил саблю, задумался. Потом взял гусли, стоявшие рядом, положил их на колени.
— О чем думаешь, Аказ?— спросил Топейка.
Аказ тронул струны, заиграл и, как бы отвечая Топейке, запел:
О чем ты, лес, волнуешься?
Чтоб зеленее быть.
О чем, дубок, мечтаешь ты?
Чтоб желуди растить.
О чем, камыш, кручинишься?
Высоким хочешь стать.
А я о том задумался:
Как людям пользу дать?
Аказ сильнее ударил по струнам, и совсем иная музыка расплескалась по двору. Другую песню запел Аказ:
На черный войлок я сяду. Не сел.
На белый — сяду,
И пиво пью не из ведра —
Из чарки пью в усладу
Я долго жил в краях чужих. И колесил по свету.
Лесов, полей, озер РОДНЫХ Милее в мире нету.
Я много девушёк встречал Красивых и/богатых.
Но ту, сватов к которой слал.
Люблю навечно.
Святр.
О. гусли, славьте край родной Веселой песней долгой На а нашей матушкой-рекой Широкой тихой Волгой!
Долго все молчали, погруженные в свои думы. Магмет первый нарушил молчание:
— Какое чудо — песня,—сказал он тихо.—Иногда человек может рассказывать о своей жизни целый день, но не поймешь его. А спел человек — и все ясно.
Открылись ворота, и на дворе появился Мамлей.
— Мамлейка, друг!—воскликнул Аказ и побежал ему навстречу. Они обнялись.— Ты совсем забыл меня! Почему не приходишь?
— Летом, сам знаешь, работы много. И сегодня не пришел бы, да больно важный гость ко мне приехал. Тебя и Бузубова велел привезти. Тайное дело есть.
— Что за гость?
— Хан Шигалей.
— Из ссылки убег!—догадался Аказ. — У нас скрываться хочет?
— Хан из Москвы приехал. Теперь он у молодого царя в чести.
— Значит, в Москве перемены?
-- Большие перемены.
А в Москве —и верно—начались большие перемены. Как только умер Василий Иванович, жена его Елена для укрепления власти великокняжеской передала это званье сыну Ивану. Княжичу шел четвертый год, а его привели в Соборную церковь, и митрополит Даниил благословил его крестом на великое княжение. И торжественно провозгласил:
— Бог благословляет тебя, князь великий Иван Васильевич, владимирской, московской, новгородской, псковской, тверской, югорской, пермской, болгарской, смоленской и иных земель царь
и государь всея Руси!—И возложил на него шапку Монамаха. Шапка закрыла мальчику брови и уши, но Иван обеими руками твердо приподнял ее и держал до конца благословения. Князья и бояре, приведенные к присяге, целовали крест, но, выйдя из храма, сразу же стали думать, как бы у младенца эту власть отнять. На престол стали претендовать три брата Шуйских, два Вельских. Воронцов, братья Глинские и два родных дяди Ивана — Юрий и Андрей.
Одни решили драться за трон внутри Москвы, начались доносы, крамола. Елена именем паря сажала мятежников, головы слетали с плеч десятками.
Другие надумали подобраться к власти извне. Князь Семен Шуйский удрал в Польшу к королю Сигизмунду и стал подбивать его идти на Москву. Потом укатил в Стамбул, где был милостиво принят султаном. Турки, давно мечтавшие прибрать Русь к своим рукам, обещали Семену войско, дали приказ Саип-Гирею идти на Москву. Но в Бахчисарае было не до походов: против Саип- Гирея поднялся его племянник Ислам-Гирей, и началась междоусобица. Сторонники Москвы в Казани, учуяв это, Сафу-Гирея снова с трона согнали и запросили на казанский престол Шигалея. Спешно были посланы конники в северный край, хана Шигалея и его жену Фатиму из Белозера вывезли и поставили перед Еленой и малолетним царем Иваном.