леб. На том и решили.
На дорогах днем и ночью на деревьях сидели сторожа — приезд Япанчи не должен быть внезапным.
В лесах наделали засеки, в которых постоянно находились по три десятка стрелков.
Весь Чкаруэм и днем и ночью был настороже.
Первыми заметили приближение чужих всадников верховые сторожа. Где-то тревожно закуковала кукушка, еще дальше каркнула ворона. Лес ожил в криках птиц и зверей. Охотники приблизились к дороге.
Япанча понял, что это сигналы о его приближении, и ударил коня плеткой. Наступил момент стремительного набега. Выхватив саблю, как ветер, помчался мурза вперед. Четверо воинов скакали за ним. Вокруг пели черемисские стрелы.
Засеки, расположенные по обеим сторонам дороги, мурза заметил поздно и остановиться в стремительной скачке не смог. Конь пронес его меж засеками, и стрелы, пущенные из завалов, поразили насмерть двух воинов. Два других всадника, резко повернув лошадей, ускакали.
Япанча остался один. Прорваться обратно через засеку не было смысла, и он бросился вперед, к Чкаруэму.
На второй засеке под мурзой убили коня, и он упал, сильно ударившись о землю. Сабля вылетела из рук и затерялась в кустах. Сопротивляться было бесполезно. Из леса выбежали люди и связали его.
Пока вели мурзу в Чкаруэм, он в кровь искусал губы. Злость и обида душили его. Впервые в жизни Япанча познал страшную горечь поражения.
И снова собрались на большой поляне люди. У всех в глазах радость победы, смешанная с тревогой. Все смотрят на старого Чка и ждут, что он скажет. Мурзу развязали, и он с ненавистью глядел на победителей.
— Ты видишь, мурза, боги наказали тебя за то, что ты нарушил правду земли,— начал говорить Чка.
— Не ври, старый шайтан,— я живу по законам аллаха и плюю на твоих богов!
— Ты рожден от марийки, и юмо властен над тобой. Это он помог нам победить тебя.
— Снова врешь, облезлая собака! Не юмо, а русские помогли вам обмануть меня. Но ты рано торжествуешь победу! Через час мой джигит приведет сюда татар из Абасова улуса, и вы заплачете кровавыми слезами. Я сожгу ваши кудо, переломаю хребты вашим людям, а тебя привяжу к хвостам лошадей и разорву напополам. Неужели ты думаешь о победе надо мной, когда половина ханства трепещет перед мурзой Япанчой и его воинами?
— Оставь нас в покое, мурза,— сказал Улем,— и мы будем платить тебе богатый ясак, а тебя отпустим. Дай нам слово.
— Ты, порождение болота, как ты смеешь требовать невозможного? Я был и буду хозяином этих лесов. И не позднее чем через день на этом месте будет куча пепла, а вы превратитесь в падаль. Я так сказал! И если вы даже все будете сейчас лизать носки моих сапог, я не изменю своего решения. А эти русские свиньи... их я увезу в Казань, и они умрут у меня медленной и мучительной смертью. Эге, слышите топот коней, это скачут мои сородичи, это идет ваша смерть!
Все обернулись в сторону дороги и увидели Ургаша и Саньку. Ургаш снял с седла связанного татарина и бросил к ногам Чка.
— Мы поймали его в лесу. Он ехал от Абаса.
— Где помощь, презренный трус!—крикнул Япанча.— Ты не был у Абаса?
— Был, пресветлый мурза. Люди татарского улуса отказались идти тебе на помощь. Они закидали меня грязью... Они тоже сеют хлеб.
— О-о-о проклятье! — простонал мурза и сел на траву.
— Ты в нашей власти, мурза,— снова заговорил Улем,— и никто тебе не поможет. Еще раз прошу: оставь нас в покое, и мы отпустим тебя. Дай нам слово, что никто, кроме сборщиков ясака, не будет нас беспокоить.
— Обещай, что не будешь мстить нам,— добавил Ургаш,—ведь мы защищали себя и правду земли. Не мы первые подняли оружие.
— Хорошо,— сказал мурза, медленно поднимаясь.— Я не трону вас, если вы уничтожите посевы, я оставлю вас в покое, если вы отдадите мне русских.
— А если мы не согласимся на это? — спросил Чка.
— В Казани знают про вашу измену, и не дольше чем через неделю здесь будет все мое войско. Все равно и вы, и русские будете в моих руках.
— Уведите их в сторону, мы будем советоваться,— сказал Чка, и мурзу с воином отвели в кусты.— Как быть, мужчины?
— Я не верю ни одному слову мурзы,— сказал Улем.— Если мы отдадим мурзе наших друзей, мы погубим их и поступим как самые презренные и ничтожные скоты. Еще не было в нашем роду такого, чтобы мы предавали друзей. Если мы уничтожим посевы, мы погубим правду земли, снова будем под сапогом мурзы, если он не уничтожит нас.
— Слушайте, люди! — крикнул Топкай.— Если мы сделаем,
как хочет мурза, мы все равно не спасем себя. Он переловит нас по одному и умертвит. Так лучше погибнуть в бою за правду, чем умирать позорно.
— Зачем умирать, Топкай? — сказал Ургаш.— Неужели разучились пускать стрелы прямо в сердце врага, неужели кровь Она- ров ушла из наших сердец? С нами рядом встанут татары Абаса— они воины не хуже, чем джигиты Япанчи, к нам на помощь придут люди из других руэмов — разве они ненавидят мурзу меньше, чем вы? Его надо убить, а его джигитов не пускать в наши земли. Кто по-другому думает?
— Долгое время мы жили мирно,— начал говорить Чка.— Теперь, видно, пришла пора войны, и надо отстаивать свои жилища. Я так понял ваши слова. Русских гостей мурзе мы не дадим, посевы топтать не будем. Мурзу убивать не будем — недостойно убивать безоружного. Ведите сюда пленников.
Япанча вошел в круг с высоко поднятой головой. Он был уверен, что черемисы сейчас поклонятся ему и станут просить милости у него.
— Мои люди решили отпустить тебя, мурза, с миром,— сказал Чка.— Ты видишь хлеб, который растет на этом поле. Семена этого хлеба мы вырастили сами, на нашей земле, и никто не волен отнять плоды нашего труда. Мы соберем этот хлеб. Он наш. Русских не отдадим—мы не нарушим великий закон гостеприимства. Иди домой и осенью посылай сборщиков ясака. Но если тебе ясака будет мало и ты пойдешь на нас войной, пусть будет война. Так решил совет. Развяжите их, отдайте коней.
Мурза вскочил на коня, скрипнул зубами, рванул удила. Конь взвился на дыбы, Япанча поднял руку, погрозил нагайкой, и скоро лес поглотил двух всадников.
До глубокой осени жил Чкаруэм тревогой, ожидая набега Япанчи. Но мурза не появился. Потом узнали, что молодой русский царь пошел на Казань войной, и все войско Япанчи ушло в сторону Свпяти.
Урожай овса был убран без помех, и на осеннем празднике черемисы впервые пекли коман мелна из своего хлеба.
ТРЕТИЙ ШАГ САФЫ-ГИРЕЯ
«Поистине, все в руках аллаха всемогущего, и нет иных повелений, кроме его воли»,— так думал Булат, размышляя о превратностях своей судьбы. Истинно сказано: «Велик аллах, и только он управляет судьбами правоверных».
Думал Булат, что встал он близко к трону, но пришел на Казань Сафа-Гирей вторично — и куда девалась власть покровительницы Сююмбике? Смёл ее с трона Сафа, и если бы не ум и красота великолепной, влачить бы ей горькую судьбу в ногайских
степях.
Сумела несравненная Сююм покорить сердце Сафы — и снова она у престола, а он, Булат, кому было обещано так много, опять с покорностью выслушивает повеления хана.
- Думал Булат, что был он близко у сердца прекрасной Сююмбике, а, выходит, ошибался. Только Алим Кучак-оглан люб царице, только его одного не забыла она, став пятой женой Сафы- Гирея.
Думал Булат, что не вспомнит его Сююмбике никогда, и снова ошибся. Еще раз позвала к себе Булата царица и так же, как в старое время, ночью. Так же встретила его с лаской и так же начала говорить тайные речи.
— О славный эмир, ты несправедлив ко мне, забывая бедную и униженную Сююмбике,— жалобно проговорила она, встречая его на пороге своих покоев.— Где обещанная тобою опора, помощь в моих делах?
— Я всегда твой раб, моя царица. Ты забыла меня — я молчал, ты позвала — я пришел. Приказывай — я сделаю все.
— Много сказать тебе надо бы, да время стоит над нами — тебе быть здесь долго нельзя. Слушай. Настала пора выгнать Сафу из Казани. Я узнала тайную весть: Сафе из Крыма обещанных войск не дают, ногайские джигиты послушны только мне, и теперь Сафа-Гирей сидит, стреноженный страхом. Поднимай казанцев — и мы вместе выгоним Сафу.
— А потом? Сможешь ли ты с ногайцами удержать трон?
— Не смогу. Пока попросим на престол Шах-Али. Он с русским царем пока трон наш поддержит, крымцев не пустит.
— Если мы выгоним Сафу, то зачем звать Шах-Али? Русские знают, что я их друг и поддержат меня как хана.
— Ты знаешь молодого царя Ивана?
— Нет, еще не видел.
— Лучше Шах-Али для него друга нет. Позволит ли он быть на Казани кому-либо, кроме Шах-Али? И потом: Шах-Али нам все равно житья не даст. Лучше пусть он с честью умрет в Казани.
— Твой разум велик. Я иду собирать моих друзей.
— Готовы будьте. Когда пора придет, я позову тебя. Иди.
Идет Булат по Казани, ничего не видит вокруг, не слышит. Думу думает. Почему Сююмбике его ханом сделать хочет? Ужели Алима разлюбила? Может, хитростью погубить Булата хочет? Сколько времени не звала, а тут позвала. «Ах, будь что будет! — решает Булат.—Все в руках аллаха».
И снова ошибся Булат. На этот раз судьба его была в руках шайтана. Что до этого произошло, он не знал, не знал, что дошли
до хана тяжелые вести. Первая весть — собирается молодой русский царь в поход на Казань, и Шигалей поведет самую большую рать. Сафа-Гирей боится Шигалея: воин он опасный, все слабости Казани знает. Ненавидит хан Шигалея, клянет его до пены на губах.
И Сафа позвал к себе Кучака и самых близких беев, чтобы посоветоваться. Позвав, сказал прямо:
— Ш ах-Али надо убить!