— Как убить? — думают беи и мурзы.— Если послать воинов в Касимов, где живет хан Шигалей, то русские их поймают в пути.
— Отравить,—предложил кто-то.
— Если можно было бы, давно бы отравили. Осторожен Шах- Али. Чужих к себе не допускает, за стол садится—сперва слуг кормит. Спать ложится — сперва под одеяло постельников кладет. От людей — вроде бы постель греть, а на самом деле узнать: может, посыпали кошму ядом или вдруг впустили змею.
Думали-думали, так ничего и не придумали. Кучак сказал напоследок:
— Надо готовиться к встрече русских, а Шигалея убить пока не только нам, но и шайтану не под силу. Поеду к черемисам, убью Аказа и его людей, про Москву забудут и думать.
Когда все ушли, Сафа-Гирей вспомнил слова мурзы про шайтана и улыбнулся: «Где шайтану не под силу, туда посылают женщину». Гирей переоделся и пошел на женскую половину дворца, в покои Сююмбике.
— Да благословит аллах твои шаги, которые приводят тебя в мою обитель,— сказала Сююмбике, поклонилась хану и усадила его на мягкое ложе. Сама села чуть поодаль, как и полагается сидеть пятой жене хана.
--Я бываю на твоем пороге больше, чем у всех четырех жен. Ноги сами несут меня в твои объятия,— сказал хан.
-- Мой повелитель устал сегодня? Говорят, два важных дела
решал он на малом совете?
— Кто говорит? Совет прошел только что, и никто ничего не может знать о нем.
— Но совет не был тайным?
— Нет.
— А все, что не тайное, значит, явное.
-- Не будь я Сафа-Гирей, если шайтан не приходится тебе братом! Ты даже знаешь, о чем мы говорили?
— Догадываюсь, свет моей души.
— Мы не могли придумать, как...
— Как убить хана Шах-Али,— закончила Сююмбике.— Мало думали, великий хан. А Шах-Али убить не так уж трудно.
— Как?
— Пусть сторонники Москвы — Булат, Чура, Беюрган и Ка- дыш — выгонят тебя из Казани...
— Да отсохнет твой язык — что ты говоришь!
— Выслушай до конца. Пусть они поднимутся на тебя, и ты для отвода глаз повоюешь с ними немного и уйдешь куда-нибудь из Казани, ну, пусть на камские берега. Пока ты там будешь охотиться и собирать ясак, Булат и Чура пусть попросят на царство хана Шах-Али. Царь Иван пошлет его в Казань, а остальное сотворится с помощью аллаха. Ты приедешь как раз на похороны ненавистного тебе Шах-Али.
— А если сам Чура займет трон?
— Я остаюсь здесь, Алим Кучак-оглан останется здесь, и все будет как надо, блистательный.
— Твой совет заслуживает моего внимания. Я подумаю,— медленно ответил хан и задумался.
— Слышала я, что горная черемиса отходит к Москве?
— Этому не бывать! Кучак убьет Аказа...
— Прежде, чем принять совет Кучака, ты, хан, как меч, заостри свой разум.
— Разве Кучак сказал плохо?
— Может быть, хорошо, но не умно, свет очей моих. Черемисоз ты знаешь — они упрямы. Мурза убьет Аказа, это только озлобит их, и они пошлют Янгина.
— Мурза убьет и его!
— Пока он ловит Янгина, в Москву уйдет сотня послов. Всех черемисов не перебьешь... Не лучше ли мурзе послать туда джигитов, пусть они займут все дороги во все стороны и до зимы не пропустят по ним ни одного черемисина. Пусть во все глаза следят за Аказом и его друзьями, пусть не дают собирать совет старейшин, и тогда послы не уйдут.
— Ты говоришь — до зимы?
— Когда встанет Волга и начнутся морозы, ни один черемисин не отважится на такой длинный путь.
— Я все думаю, отчего Аказ верно служить Казани не хочет, почему к Москве тянется. Сколько раз в Казань звал его, не едет, н парод его не покорился нам.
Сююмбике села рядом с мужем, сказала:
— Уже много лет Горной землей владеет Кучак, и в этом весь ответ. Если с тобой, великий хан, мурза гибок и тверд, как сабля, то с черемисами он прям и злобен, как меч. Чуть что не так — (жечь, одно слово против — убить. Вместо того, чтобы приблизить Аказа к себе, он отнял у него невесту, вместо того, чтобы успокоит! народ, он осквернил их мольбища. Поверь, владычный, черемисы еще терпеливы, другие давно бы перешли к Москве.
Хан, развалившись на софе, слушал жену, закрыв глаза. Он молчал долго, думая о Сююмбике: «Я сначала видел в ней только хитрость змеи, но теперь понимаю, что в ней есть мудрость владыки. О аллах, как щедро наградил ты эту женщину достоинствами! Ее советы всегда хороши»...
Ныне царский летописец из молодых.
Он вносит в книгу по приказу царя все дела государевы чуть ли не ежедневно.
В ту пору, когда царь переехал на длительное моление во Владимир, в Царственную книгу записано:
«Во Володимере января 17 приехал к великому князю из Казани Рудак Булатов с грамотою.Казанцы Беюрган-сеит, Кадыш- князь и Чура Нарыкович писали в грамоте, что Сафкирея-царя с Казани согнали, а крымских людей многих побили».
Изобразив в картинке приезд послов казанских, летописец добавил еще:
«Тоя ж зимы марта 15 прислали к великому князю сеиты и уланы и князи послов бити челом, чтобы государь пожаловал отпустить к ним Шигалея-царя немедля. Тоя ж зимы апреля 7 князь великий Шигалея на Казань отпустил».
Был конец апреля. Ранним утром Шигалей и с ним тысяча воинов подъехали к стенам Казани. Помогать царствовать с ханом вместе прибыли два боярина: князь Дмитрий Вельский да князь Дмитрий Палецкой. Поскольку оба боярина за житейскими треволнениями грамотой овладеть не успели, дан им был письменных дел дьяк Постник Губин.
Едучи по зову казанцев, Шигалей надеялся на пышную встречу. Он остановился у города и приказал воинам своим почиститься и привести себя в приглядный вид. Сам принялся менять походную одежду на парадную. Ждал, когда казанцы встречать его станут.
И тут открылись городские ворота. Лавиной хлынули из них татары. Но что это? В руках вместо даров — мечи, на плечах вместо праздничных одежд—панцири. Понял хан Шигалей, но поздно. Хотел поднять воинов на коней, увидел: со стороны рек Казанки и Булака мчатся конники с пиками наперевес.
Мороз прошел по спине хана. Но подавил Шигалей страх. Около него бояре со слугами да насмерть перепуганный дьяк Губин. Окружили их татары со всех сторон, как водой в половодье, к хану подскочил на коне мурза Кучак, надменно произнес:
— Да благословит аллах твой приезд, хан Шах-Али. За столь скромную встречу прости. Стало нам известно, что ведешь ты на Казань русское войско и русских воевод и хочешь править ханством рукой Москвы. Мы этого не хотим! Мы звали только тебя, н только ты один будешь на троне. Пусть воевода Палецкой, что приехал править Казанью вместе с тобой, уезжает домой, пусть князь Вельский, что послан охранять тебя, живет за стенами города— в Казани ему нечего делать, ты там и так будешь в безопасности.
Все это Кучак произнес по-русски. Затем по-татарски добавил;
— Зачем тебе русские советники? Разве ты сам не сможешь быть достойным Казани ханом? Иль ты боишься трона?
Шигалей ничего не ответил мурзе. Да и что было говорить, коль был он у этих людей в плену. Он тронул коня и двинулся к воротам Казани. Палецкого и Вельского в город не пустили, и те, от- лохнув на берегу Казанки, вместе с шигалеевскими воинами пошлись обратно в сторону Москвы.
Для Шигалея началась странная и непонятная жизнь. Почтение и слава ему — как хану. Свободой пользуется не больше, чем пленник. Ни одна грамота, ни один фирман без его подписи не уходит. Кто грамоты, фирманы пишет—он не знает.
Казну ханскую ему не показывают, денег не дают. Окружают его люди вроде бы доброжелательные, но по глазам хан видит; верить ни одному нельзя.
И одно теперь у хана на уме: бежать из Казани. А как бежать? Не только из города, из дворца не выпускают.
Наступила осень. Приближался праздник. В один из вечеров к хану тайно прошли Булат и Чура Нарыков. Поведали они хану страшную тайну. В праздник задумали приверженцы Сафы хана Шигалея убить. Покаялся Булат, что в этом виной только он один. Завлекла его в свои сети царица Сююмбике и научила просить хана в Казань на престол. Не думая о коварстве Сафы, он, Булат, уговорил Чуру и других — и вот Шигалей в Казани. А Сафа-Гирей еще тогда замыслил убить хана и нарочно ушел из Казани. И теперь стоит он недалеко от города и после праздника, как только Шигалея убьют, войдет в Казань.
Мы хотим искупить свою вину перед тобой и перед русским марем,— сказал Чура Нарыков.— Мы поможем тебе бежать.
В первый же день праздника я устрою большой пир,— до- бавил Булат.—-Позову Кучака и всех его сторонников. А ты, хан, Си їм. Мои слуги проводят тебя, укажут место, где низкая стена.
Минул праздник. К Сафе-Гирею прискакал вестник от Кучака. и передал недобрую весть: хан Шигалей бежал из Казани. В Первый день праздника все знатные люди города пошли на пир к Булату. Пили много. Потом пошли убивать хана. Но Чуфа Нарыков по дороге зазвал их в свой дом, а что было дальше —никто не помнит. Проснулись утром все связанные веревками, стража вся перебита. Кто сделал — неизвестно. Но скорее это дело рук Чуры. Иначе зачем было сегодня Чуре и всему его роду бежать из города.
— Мурза Кучак,— закончил вестник,— просит тебя, о великий сын Гиреев, как можно скорее прийти в город.
— Хорошо,— сказал Сафа.— Скачи и передай мурзе: я скоро буду в Казани.
И когда конник ускакал, Гирей обратился к Алиму, стоящему с ним рядом:
— Третий раз я буду входить в Казань, и пусть трепещут мои враги! Этот третий шаг мой будет кровавым. Ужас и страх посею я в сердцах казанцев, а тех, кто смотрит на Москву, я всех до одного посажу на колья! Аллах шлет нам великое испытание: русские рати вот-вот двинутся на Казань, и только на пользу будет смерть всех, кто верен московскому царьку... В дорогу, Алим, я в третий раз беру в руки Казань!