— Во Свияжоке люди тоже на волков схожи. Саня все время в разъездах — надоело взаперти сидеть.
От последних слов Эрви вся сжалась, по спине пробежал холодок— она вспомнила Казань. И поняла, как тяжело Ирине. И зло, поднявшееся сначала на девушку, вдруг ушло, сменилось острой жалостью.
— Ты, наверно, здесь хотела остаться? — тихо спросила она.
— Мне бы землянку тихую, работу добрую — боле и не надо ничего. Аказ сестрой меня назвал, ты не думай...
— Забудь обо всем, что здесь сказано. Одно помни: Аказ—мой муж. А я зла держать на тебя не буду. Живи.
На дворе все было по-старому. Так же, как и утром, девушки мяли в ступах коноплю и пели песни. Под крышей старого кудо вился сизый дымок, сладко пахло жареным мясом. Аказ прошел в клеть, бросил крошни, развесил шкурки лисиц и белок для сушки и не спеша вышел из клети. На дворе ждал его Санька. Обнялись. Аказ спросил:
— А где Ирина?
— В доме.
— Пойдем скорее. Я рад вашему приезду.
Ирина в избе была одна. Увидев ее, Аказ пошел ей навстречу, но она, вскочив с лавки, пробежала мимо, скрылась за дверью.
— Что это с ней стряслось? — сказал Санька удивленно.— Дорогой была весела, трещала как сорока...
— Наверно, с Эрви встретилась.
— С какой Эрви?!
— С женой. Она возвратилась...
— Зачем ты душу ей осветил, Аказушка? — после длительного молчания сказал Санька.— Ведь ты знал: жена вернуться может.
— Всю жизнь я ищу для людей счастья, всю жизнь хочу им добра. Но скажи: почему ни радости, ни счастья мне самому не досталось?
— Судьба твоя такая.
— Поэтому меня не вини. Не забывай: я народом правлю. И все знают: я обычаев народа ни разу не нарушил. Никто не скажет: «Наш лужавуй поступил несправедливо». Эрви прошла со мной сквозь свадебный костер. Об этом все знают.
— О том, как жила в Казани, знают?
— Об этом знаю я.
— А где Ирина? Не наложила б руки на себя. Пойду, поищу.
— И я с тобой.
На дворе потеплело. День распогодился, рассеялисъ облака, вышло солнышко. Ирину нашли за сараями, она стояла у поленницы дров и плакала. Аказ обнял ее, вывел во двор, усадил на скамью около дощатого стола, устроенного для обедов на воздухе. Сам ушел в кудо, где хлопотала Эрви.
— Гостей видел?—спросила жена.
— Видел...
— Я знаю. Тебе тяжело. Но мне не легче.
— Перенеси еду во двор. В доме душно. Пиво достань.
Расставив угощения, Эрви пошла в старое кудо за пивом. На
улице светило солнце, а в кудо было темно. Костер под очагом уже потух. Эрви подошла к окну и долго глядела через него во двор. Муж был весел, все трое часто смеялись. Аказ обращался к Ирине по-русски, и Эрви никак не могла понять, о чем они говорили. И оттого ей было невыносимо больно. Раза два она ходила в кудо за пивом и все время следила за Ириной. Ей нравилась эта женщина, но в то же время она боялась ее.
— Эрви, принеси мне гусли. Играть хочу,— сказал захмелевший Аказ.
Эрви принесла гусли и снова ушла в кудо.
«Песни петь захотел. К худу ли, к добру ли?—она вздохнула и задумалась.— Сколько лет прошло с тех пор, как Аказ был в Москве? — Эрви подсчитала, и вышло, что Ирине было тогда не более пятнадцати,—Девчонка! Нет, не о ней думал Аказ все это время»,— решила Эрви и улыбнулась...
А на дворе весело звучали гусли. Мелодия чистая, прозрачная— словно ручеек звенел под небом. Аказ начал петь:
Не забуду я сиянье Глаз твоих —
Двух ярких звезд.
Светит мне и ночкой темной Нежный цвет твоих волос.
У Аказа что на сердце, то и на гуслях. Это Эрви знала и тревожно прислушивалась к песне.
Не забуду стан твой стройный,
Голубой платок с каймой,
И во сне глубоком слышу Где-то рядом голос твой.
Сколько лет, завороженный,
На распутье я стою...
Где искать тебя, такую,
Ненаглядную мою?
Еще не окончилась песня, а лицо Эрви уже пылало. Она все поняла. Здая ревность снова зашевелилась в груди. «Вчера я думала: это не его гусли. Ошиблась я. Это гусли Аказа. Сразу хорошо играть стали. Теперь я знаю, к кому лежит его душа»...
И пошли дни сердечных терзаний, бессонные ночи, жгучая ревность в груди, думы, думы — без конца.
Мужчины договорились оставить Ирину в илеме. Жить определили у вдовы. Муж ее, Айдар, умер давно, сын в войске Аказа. Старушка с радостью приняла Ирину в свой дом. Эрви возразить не смела—она привыкла в Казани слушаться мужчин. Однако бороться за свое счастье решила ожесточенно — не напрасно она прошла через многие муки, чтобы так просто отдать любовь. Если Аказа не было дома, за жилищем Айдарихи следили нанятые девки. Но муж туда не заходил, он по-прежнему мотался между илемами, а всю последнюю неделю жил в Свияжске. Если Ирина выходила за околицу или в лес, Эрви узнавала об этом сразу.
Ирина тоже тоскует. Каждое утро просыпается до свету, открывает окно и встречает зарю. Каждое утро ждет брата. А может быть, еще кого? Брат уехал в Свияжск и в Нуженал не кажет глаз. И Аказ тоже не бывал в Нуженале. Тут теперь хозяином Янгин. Наказали ему заботиться об Ирине и Эрви, он и заботится. Еды, дров у Ирины вдоволь. Вот только одежды русской нет, но Ирина совсем привыкла к марийским платьям. К Эрви в дом ходит редко, неласково встречает ее жена Аказа.
Вот и сегодня, погоревав у окна, Ирина вышла в лес за травами. Еще во скиту, а потом в Чкаруэме научилась она разбираться в травах и знала, от какой болезни какая трава помогает. К Ирине часто заходят люди, лечит она их когда настоем из трав, а когда и ласковым умным словом.
Любят Ирину в Нуженале. Совсем позабыли, что русская, за свою считают, по-черемисски Орина зовут.
Утренняя заря вышла на небо и задернула своим розовым пологом бледные звезды. Потом взошло багровое солнце, предвещая погожий день. Становилось теплей, высохла роса. От земли шел горьковатый запах полыни и еще каких-то неведомых Ирине лесных трав.
Собирает Ирина травы, вспоминает Аказа. Даже сама не знает, кого она ждет больше — его или Саню? Знает, что чужой жены муж, а все равно ждет. Для чего ждет? Да разве сердце спрашивает, когда любить? Просто трудно без этого человека жить — и все.
Вдруг навстречу бежит Айвикт — девушка с Аказова двора. Она чуть не каждый день прибегает к Ирине — новости приносит, скучать одной не дает. Подбежала и выпалила:
— Ой, И'ри, беда у нас! Говорят, Аказ сильно ранен.
— Как ранен?!
— Татарин копьем грудь ему проткнул.
Ирина бросила охапку трав на руки девушке и бросилась бежать в сторону дома Аказа.
Эрви она застала на дворе. Та сидела меж двух молодых березок на скамейке и играла на гуслях.
— Ты знаешь, Эрви, говорят, Аказ ранен!
— Знаю,— спокойно ответила Эрви.
— Как ты можешь?! Он, может, умирает... а ты. Ведь он муж!
— Мой муж, а не твой. Тебе какое дело?
— Так это для всех горе!
— Он патыр, не старуха. Ему к ранам не привыкать. Ты о своем брате заботься, а об Аказе есть кому без тебя думать,— Эрви исподлобья взглянула на Ирину и, поднявшись, пошла в дом.
Ирина настолько была взволнована и испугана, что не заметила неприязни Эрви. Отыскав Янгина, она попросила немедленно дать коня, чтобы ехать в Свияжск.
Кончились перелески, дорога нырнула в дремучий лес. Со страхом направила Ирина коня под своды сосен и елей. На нее дохнуло сырой прохладой, конь с рыси перешел на шаг. Вдруг сзади раздался топот. Ирина оглянулась и увидела Эрви. Она скакала на вороном жеребце, расстегнутый белый кафтан крылом метался за ее спиной. Только сейчас Ирина поняла, какую ошибку она совершила.
— Далеко ли побежала, соседка? — спросила Эрви, выравняв своего коня с лошадью Ирины.
— К Сане, во Свияжск,— ответила Ирина, не глядя на Эрви.
— Врешь. До Свияги более ста верст — ты это знаешь?
— Я думала...
— Я знаю, что ты думала. Поворачивай назад!
Ирина покорно потянула повод коня влево. Резко осадив жеребца, повернула обратно и Эрви.
Долго ехали молча.
— Больно худо может случиться, если еще раз в Свияжск поедешь,— сурово произнесла Эрви.— Знай; у нас женщины из-за мужей не ссорятся, лицо друг другу не царапают, волосы не вырывают. У нас каждая женщина нож имеет, лук и стрелы имеет, и если в дальнюю дорогу ездит, все это с собой берет. Запомни.
Больше они до самого Нуженала не сказали ни слова.
ПЛАЧ СЮЮМБИКЕ
Кони вздрагивали от утренней прохлады.
Вокруг ночевки ходили сторожевые, поеживались. Ночь вроде бы еще летняя, но сырая, с холодком.
Люди спят. Костры погашены. Только из шатра сквозь полотнища пробивается неяркий свет.
В шатре двое: Алим, сын Кучаков, да Пакман.
— Мы с тобой люди одной судьбы,— говорит Алим.— Оба
несправедливо обижены, оба правды ищем, и благодарение аллаху, что мы встретились.
— Сердце мое ожесточено!—воскликнул Пакман.— Злость во мне кипит, как смола в котле. Тугаевы сыновья за то, что перед русским царем на носках стоят, ходят в мехах и бархате, коней имеют самых лучших, сабли в сафьяновых ножнах. Русские дали им власть, деньги, довольство, А я, верный слуга Казани, одни лишения да обиды терплю. Из родной земли убежать пришлось... Сколько лет я помогал твоему отцу, царице Сююмбике, а как пришла беда — разве кто-нибудь вспомнил обо мне, помог?