— Как это сдвоить? — спросил Воротынский.
— А просто. Ратникам и пушкарям порознь надо на новые места переходить. Пока ратники туры да тарасы к стене приближают, пусть пушкари на месте стоят да огоньком со стен казанцев сметают. Чтобы не мешали басурмане ратникам вперед идти и новые затины ставить. А уж как они на новом месте укрепятся да из ручных пищалей начнут пригибать недругу головы, я тогда с пущенками безопасно к ним перемахну. А потом все сызнова.
— А ведь он дело говорит,— сказал Горбатый-Шуйский
— Язык без костей,— недовольно заметил Курбский.— На словах, как на гуслях, а на деле срам может произойти.— Князь Курбский не любил Булаева и Выродкова. Особенно неприятны они были ему сейчас за то, что лезут вперед.— Я мыслю так, государь,—воевать надо по той науке, которая в сражениях испытана, бывалыми воеводами найдена, а не по указке дьяков да плотников. Сколь мне ведомо, подобного ни у римского кесаря в войсках, ни у круля польского не было. А они крепостей взяли — дай бог нам столько взять. Раз не было у них, стало быть, подобное не пригодно.
— Что ж, Андрюшенька,— сказал Иван,— по-твоему, пока римский кесарь того не испробует, нам и начинать нельзя? А ежели он еще и двадцать лет до подобного не додумается — нам ждать прикажешь?
— Приказывать — дело не мое. У меня совета спросили, я сказал.
— А как иные воеводы думают?
— Нам римский кесарь не указ,— произнес Шереметьев,— нам Казань взять надо.
— Совет гож,— согласился главный воевода Старицкий.
— А раз гож, стало быть, завтра же все как следует переиначить. Ты, Андрюшка, и ты, Иванка, в полки идите и все как следует растолкуйте. Да и глядите мне! А то у нас все тюк на крюк делают. За людьми нужен глаз да глаз.
— Доглядим, государь,— ответил дьяк Выродков.
— А теперь князя Акпарса послушаем. Что у тебя за дело?
— Только что прибежал ко мне от мурзы Япанчи переметчик, сказывает он, что собрали татары луговых и арских людей под рукой Япанчи да Евуша числом тридцать тысяч за Казанью и хотят нам в спину бить. Больно плохо, если так будет. Я пришел сказать.
Царь поглядел на Старицкого, спросил строго:
— Как главный воевода о сем мыслит?
— Кто бы мог подумать?
— Как это кто? Что у тебя, доглядчиков мало? Да ты допреж чем к главному делу приступать, на сто верст окрест должен был все разведать.
— Може, брешет твой переметчик? — спросил Акпарса воевода Ромодановский.— Може, пакости ради он врать прибежал?
— Я ему верю, князь,— ответил Акпарс.— Япанча на такие дела мастак. Большой урон может сделать.
— Плохо воюем, князья, плохо,— вздохнув, произнес царь,— так до зимы у города протопчемся, заживо тут сгнием. Давно повелел я реку Казанку, что в крепость заходит, загородить и воду у казанцев отнять. Перебежчики баяли, что боле воды в крепости взять неоткуда. Время прошло немалое, теперь пора бы осажденным от жажды всем передохнуть, а они, по-моему, и в ус не дуют. Видно, еще где-то воду нашли? Разведали о том? Знаю— не разведали.
— Позволь слово сказать, государь?
— Говори, Адашев, говори.
— Вчерась прибежал к нам из Казани мурза Камай. Сказывал, что есть у казанцев тайник у Муралеевых ворот, и ходят они по подземелью к тайному ключу и воду там берут и нужды в
ней не знают. Мы с князем Серебряным начали рыть под тот ключ подкоп и думаем воду взрывом отнять.
— Скоро ли подкоп будет готов?
— Неделю, может, чуть боле придется подождать.
— Торопитесь! А ты, Выродков, хвастался башней высоченной, с колесами. Готова ли та башня?
— Готова была, государь, да бог нам не помог. Удумали мы на ту башню не токмо воев с пищалями сажать, но втянуть на нее пушки. И башня, не выдержав, рухнула, да людишек кое-каких поуродовала. Теперь мы иную башню строим в четыре ряда, на каждом по две пушки поставим и тогда уж подкатим к крепости беспрепятственно. Днями готова буде, а потом...
Вдруг за шатром поднялся какой-то шум В шатер вбежал князь Мстиславский, за ним ворвался ветер, потушил все свечи.
— Беда, государь мой!—крикнул в темноте воевода.— Вороги налетели на обозы наши, телеги все разметали, слуг поубивали да в полон взяли, добро все с собой увезли. Наскочили, ироды, нежданно, мы даже погоню послать не успели.
— Это Япанчи дело!—воскликнул Акпарс.— Значит, засеки они уже укрепили.
Иван рывком поднялся со стула, скинул шубу, отбросил ногой газ так, что уголья разлетелись по шатру.
— Князь Александр Борисович!
— Тут я, государь,— отозвался Горбатый-Шуйский.
— Бери от большого да от царского полков по две тысячи, в товарищи возьми князя Акпарса с его полком, отыщи на засеках того Япанчу, истреби его.
— Исполню, государь. Только позволь моих конников взять.
— Бери.
— Пойдем, князь Акпарс.
Идет десятый день подкопа под Муралеев родник. Санька со своей тысячей десять дней не видел свету. Копаются в земле ратники, будто кроты, ведут нору все ближе и ближе к цели. На коленях в специальных мешках вытягивают откопанную глину, по цепочке передают наверх. Подпоры ставят через каждые три сажени.
Вечером десятого дня Саньке донесли, что над проходом слышны голоса. Он немедля пробежал к забойщикам, прислушался, и верно: над головой раздаются глухие разговоры, звон кувшинов, плеск воды. Повелев дальше не копать, а только расширить место для зелья, Санька побежал к воеводе Василию Серебряному. Быстро позвали розмысла, дали знать государю. Минных дел мастер немедля же осмотрел горно и проход и сказал,
что для взрыва надо заложить одиннадцать бочек пороху. Ночью привезли бочки, вкатили их в горно. Минный мастер велел сначала открыть две бочки и порох высыпать на пол горна, устланного сеном. Потом велел открыть восемь бочек и перевернуть их открытой частью вниз, расположить на рассыпанном порохе. Порох последней бочки рассыпали дорожкой по всему проходу до выхода, закрыв выход соломой (не дай бог, порох до утра отсыреет), доложили царю, что мина готова. Ночью все беспокоились—дело-то новое, необычное.
На рассвете Иван Васильевич с воеводами осторожно подошел к подземной галерее и велел начинать.
Розмысл вынул изо рта трубку, открыл дверцу прохода и, присев на корточки, вытряхнул на пороховую дорожку комочек горящего табака. Зелье вспыхнуло — и оранжевый огонек, приплясывая, побежал по пороховой дорожке.
— Мы путем считайт до пятдесат и токта путет срыф!—сказал минный мастер, набивая трубку новой порцией табака.
Все напряженно стали глядеть в сторону Муралеевой башни. Но что это? Розмысл довел счет до семидесяти, до восьмидесяти, а взрыва все нет.
— Не надо потрефошится,— успокаивал царя минный мастер,— порох пот семля корит плохо. Сейчас путет срыф.
Когда счет дошел до ста пятидесяти, он сокрушенно сказал:
— Я стелал все верно. Мошет пыть, обвались галерей?
— Кто вел подкоп?—крикнул сердито царь.— Кто?!
Санька взглянул на перекошенное от злобы лицо государя и,
ничего не ответив, бросился в проход. Он бежал, склонившись, по темной галерее, изредка ощупывая рукой теплую дорожку от сгоревшего зелья. Вдруг его ладонь почувствовала что-то сырое и холодное. Под рукой лежал ком влажной глины. «За ночь просочилась вода,—догадался Санька,—и глина, размокнув упала на дорожку. Что делать?» Возвращаться назад было опасно. Кто знает, что придет в голову разгневанному царю?
Санька шагнул вперед и вдруг почувствовал под ногой что-то твердое. Это была оставленная здесь кем-то кирка. И решение пришло мгновенно. Санька схватил кирку и принялся выдалбливать в боку прохода нишу. Мягкая глина поддавалась легко, и скоро была готова выемка, достаточная для того, чтобы спрятаться в ней. Санька вытер о штаны руки, достал кресало и выбил искру. Потом перекрестился и бросил дымящийся трут на пороховую дорожку.
Собрав свое тело в комок, он сидел в выемке и ждал взрыва. Вдруг дрогнула земля, Саньку ударило чем-то свистящим и упругим, вырвало из ниши, бросило назад в проход.
Когда рядом с башней поднялся высоченный столб земли и черного дыма, когда страшный грохот взрыва разнесся над крепостью, царь топнул ногой и крикнул:
— Вот вам водица, поганые!
Алексей Адашев перекрестился и про себя тихонько сказал:
—- Душу раба божьего Александра, господи, прими...
Санька очнулся вскоре после взрыва. Он никак не мог понять вначале, где он. Едкий дым застилал глаза. Впереди светилось какое-то мутное пятно. Не раздумывая, он пошел на свет. Вышел, осмотрелся. Взрывом разнесло весь родник, завалило подземный проход, по которому казанцы выходили к воде. Всюду лежали забросанные землей и каменьями трупы. На самом краю обрыва лежал медный кувшин. Из него тонкой струйкой бежала вода. Вдруг рядом кто-то застонал. Санька наклонился и увидел девушку. Она, словно подбитая птица, лежала на боку, подобрав под себя ноги и руки. Санька опустился перед ней на колени, приложил ухо к груди. Девушка была жива. Осторожно взяв на руки, он перенес ее в проход, прикрыл кафтаном, сходил за кувшином, в котором осталось немного воды, намочил конец пояса, положил девушке на грудь и стал ждать.
Девушка очнулась нескоро. Она открыла глаза и взглянула на Саньку. Он больше всего боялся, что бедняжка, увидев его, умрет от страха. Но девушка, облизнув пересохшие губы, шепнула: