— Царь молод и горяч,— промолвил другой стражник.
— Да мы не просим, чтобы вы нас отпустили,— настаивал Мамлей.— Богу помолиться перед смертью дайте.
— Богу — это можно. Умереть без молитвы — грех.
— Я и раньше никогда и никого не обманывал,—сказал Акпарс,— а теперь перед смертью зачем мне обман? Нам молитвы не надобно, нам время переждать надо. Свечка под землей совсем тихо горит, я верю, что взрыв будет. Прошу тебя, дождись взрыва, а потом выполняй приказ царя.
— А ведь он дело говорит, — сказал кто-то из стражников. — Мы спешить не будем.
— Охо-хо. А ежели государь узнает?
Взрыв раздался, эхом прогремел над землей.
Стражники сунули сабли в ножны.
— Теперь можете царское повеление исполнять. Мы готовы,— в голосе Акпарса звучала обида.
С пригорка бежал Адашев и размахивал руками.
Стражники начали развязывать Акпарсу руки...
Могучим ударом свежих сил противник был смят, и Казань пала.
Мурзу Чапкуна разорвали сами казанцы, хана Эддин-Гирея отдали в плен, а крымцев выгнали вон. Даже тех немногих, которым удалось убежать, ратники Андрея Курбского перебили за Казанью.
Шигонька о взятии Казани написал:
«Божиею помощью православные одолели басурманов, и бысть сеча велика в граде Казани. Христиан-пленных множество тысяч душ освобождено, а побитых в граде столь множество лежаще, аки негде ступить, чтобы не попасть на убиенных, а за ханским двором костры мертвых лежали со стенами городскими наравне. Вот сколь зла сеча была.
И приехал ко Государю хан Шигалей и поздравил его от души, и повелел Государь одну улицу очистить от мертвых, и по ней Государь въехал в град, и тут у наряду стояло множество народу христианского освобождашеся от плена. Все они пали со слезами на колени, глаголя: «Избавитель наш, Государь, из ада ты нас вывел, для нас, сирых, своей головы не пощадил». Государь повелел их в стан свой отвести и напитати и отсылати по домам их тысячи по три и по пять.
Приказал Государь воеводам огни гасить, а сам поехал во двор за город, где прежде стоял.
Потом Государь послал по всем казанским улусам жалованные грамоты и ясачные, чтобы люди шли ко Государю, не бояся ничего. Кто лихо нам чинил, тому бог отомстил, а Государь их пожалует.
Тогда прислали арские люди бить челом, а с Луговой стороны также черемиса приехали бити челом, и Государь их пожаловал».
С самого утра на Царском лугу идет пир. Иван Васильевич на радостях все винные запасы повелел выкатить на луг и угощать ратников.
Сам царь с ближними воеводами пирует в шатре, а те воины, что помельче, примостились, где придется.
Акпарсов полк пирует несколько поодаль от всех — на берегу реки Казанки. Князь Акпарс, хан Шигалей и Топейка сидят около наскоро сколоченного стола.
— Ты чего не ешь, не пьешь? — спрашивает Шигалей Акпарса.— Забудь обиду.
— Кусок в горло не лезет. Где Янгин пропал? Об этом все время думаю. Сначала казалось—в плену. Теперь весь татарский плен перещупали, нигде не нашли.
— Может, как и Пакман, к луговым подался? — замечает То- пейка.
— Язык тебе вырву! Как ты про Янгина можешь такое думать?
— А помнишь, Аказ,— говорит Шигалей, наливая вино в ковш,— как ты ко мне в плен попал?
— Забудешь разве!
— Клятву, данную тогда, сдержал ли? Кучаку-мурзе отомстил, я думаю?
— Наверно, в Крым удрал, кривоногий верблюд! Но придет пора — поймаю, однако.
— Зачем ловить? Я его давно поймал. На моей сеунчевой цепи сидит вместе с другими.
Акпарс поставил кружку на стол, поднялся:
— Покажи!
— Пойдем.
И еше раз испытал страх мурза Кучак, когда увидел Акпарса. И снова бледностью покрылось его лицо, задрожали губы. Акпарс молча отомкнул мурзу от цепи, сел на первого стоявшего у коновязи жеребца, пустил Кучака впереди себя.
Там, где речонка Ичка делает крутой поворот, Акпарс остановился, привязал коня к дереву, подошел к мурзе.
— Ну, вот мы и встретились, мурза Кучак. Третий раз скрестились наши дороги, и теперь я выполню клятву.
— Убить пленного не велика отвага,— угрюмо ответил мурза.— Давай, кончай
— Видишь у дерева конь? Это наш конь. На него тот сядет, кто останется живой. Ты видишь этот нож? Кроме ножа у меня нет ничего. И смотри! — Акпарс отбросил в сторону нож.— Теперь мы равны. Защищайся! — и пошел на Кучака.
Вобрав голову в плечи, мурза приготовился к прыжку. Он хотел сбить Акпарса с ног, но не зря барсом прозвали Аказа. Он первым налетел на Кучака схватил его за грудь и могучим рывком поднял над головой.
Мурза попытался вывернуться из крепких рук, но не успел: Акпарс с силой ударил его о землю.
Раскинув руки, мурза лежит на тропе. Изо рта, пенясь, течет темно-красная струйка.
— Добей,— прохрипел он, когда увидел подошедшего Акпарса.
— Подохнешь сам,— ответил тот и, ополоснув руки в реке, сел на коня.
Месть, о которой он думал целых двадцать пять лет, свершилась.
Но отчего душа воина не ощутила счастья?
После взятия Казани царь оставался в своем стане ровно неделю. Награждал воевод, князей, воинов. Кроме вотчин, поместий, кормлений, было роздано 48 тысяч рублей деньгами, платьем, сосудами, доспехами и конями. Иван разослал по всем улусам жалованные грамоты, писал, чтобы шли к нему без страха.
Наместником Казани царь оставил боярина князя Александра Борисовича Горбатого, а в Свияжске воеводой стал князь Петр Шуйский. Князь Акпарс был поставлен под его начало. Впоследствии князь Курбский напишет:
«А боярам царь приказал без себя о казанском деле промышлять; они же, от великого такого подвига и труда утомившись, и малого подвига и труда не смогли докончить, и возжелали богатства, начали о кормлениях заботиться; а Казанское строение поотложили...»
И потому еще восемь лет крымцы, ногайцы и турки терзали казанские и черемисские земли и бед русскому воинству принесли немало.
МИРНЫЕ ПЕСНИ
Первый снег упал на Свияжск нежданно. Сначала шел затяжной осенний дождь, потом дохнул на город студеный ветер, и в воздухе замелькали сырые белые хлопья. Снег летел торопясь, будто боялся растаять, не достигнув земли.
В городе стало намного тише. Ушли последние сотни московских ратников, уехали воеводы и князья. Остались только крепостные стражники да мастера и плотники, коим царь велел достроить заложенную в минулом году церковь.
Ешка-поп сидит, облокотившись на подоконник, и грустно смотрит на заснеженную улицу. Большие перемены произошли в жизни Ешки.
Раньше редко задумывался он о жизни. День прожил—слава богу. Завтра—бог даст. А ныне появилось превеликое множество забот. Наипервейшая — язычники.
Перед отъездом царя в Москву Сильвестр от имени митрополита строго и внушительно указал:
— Отныне дело всей жизни твоей окрестных язычников осиять светом православной веры, число прихожан святой церкви непременно ширить. Горный край весь приведи ко кресту, а потом и за Луговую сторону берись. Утверждай веру нашу ныне и во веки веков. Государь повелел тебе о сем помнить всегда.
Ешка молчал. Сильвестр испытующе смотрел на него.
369
24 Марш Акпарса
— Не по плечу ношу кладешь,—сказал тогда Ешка.—Язычников—легион, а я один, как перст божий.
— Повелел государь оставить тебе в помощь две сотни ратников. С помощью меча праведность утверждают пусть.
— А Шигоня говаривал, что веру внедрять можно токмо словом, а не мечом. Ратники народ озлобят...
— Время и деяния государя нашего доказали обратное. Мечом и только мечом. Западные государи в своих крестовых походах в утверждении веры вон сколь преуспели! И нам, грешным, поучиться у них не зазорно.
Ешка вспоминает этот разговор, и его одолевает сомнение. Перебирает в памяти все встречи в Чкаруэме и сердцем чует: неправ Сильвестр.
«Пойду-ка я к Саньке,—подумал Ешка,—да с ним посоветуюсь. Он в делах веры мудрейший мужик, а в смысле меча еще мудрее. Уж он-то знает».
— Ты куда это, батюшка?—пропела Палага, увидев, что отец Иохим надел шубейку.
— К Саньке Кубарю. Посоветоваться хочу по делам веры. Надо неотложно.
— Коли надо, то и пойдем,—И попадья взялась за шаль.
— Дело сие мужское. Чего тебе торчать там без надобности?
— У Саньки, я слышала, сестра есть. Ее навещу, и то слава богу.
Отец Иохим крякнул недовольно и стал дожидаться, пока Палага оденется.
Как разлучился Ешка с бродяжьей волей-волюшкой, так и оплошал. Как сел на одно место, так и пошли в голову мыслишки о семье, о теплой перине да о баньке. Не успел подойти к семейному хомуту и понюхать—глядь, тот хомут уже на шее.
Дело все началось с просвирни. В первое время просфирки в церковь доставляли из Разнежья. А они в дороге черствели, засыхали—не угрызешь. И стали православные роптать, дескать, о такие просфирки и зубы обломать недолго, неужели, дескать, во всем граде нельзя их печь. А того, ироды, не понимают, что для оного важного дела надо иметь просвирню—женщину чистую, целомудренную, которая чтобы до мужских подштанников не дотрагивалась. А попробуй найди в Свияжске такую!
Но однажды пришел к Ешке Микеня и брякнул:
— Нашел я тебе, отец Иохим, просвирню!