— Ладно,— угрожающе произнес Атлаш.— Жди. Он к тебе скоро придет!
В Кудаш-илеме еще интереснее новости. Япык-«мелкий товар» на войну не ходил вовсе, а почти вся округа под его рукой. При разделе люди сами отказались от его земли. Акпарс позвал к себе старого охотника Кудаша, спросил:
— Говорят, ты от надела отказался. У тебя земля лишняя, да?
— Какое—лишняя. Совсем земли мало. Охочусь я и то в чужом лесу.
— Зачем тогда надел не взял?
— Мне Япыкову землю не надо. Это будет несправедливо. Он добрый человек, я ему двести беличьих шкурок должен, он до сих пор не спрашивает. А если я землю его возьму, он спросит. А до сезона охоты далеко. Где я возьму двести белок?
— Ты, Кудаш, не прав. Япык не добрый. Он мошенник. Скажи, сколько шкурок отдал ты за этот нож?
Кудаш вытащил из-за пояса нож и с гордостью попробовал пальцем лезвие.
— Этот нож лучший в илеме. Он стоит сорок беличьих шкурок.
— А Япык в Казани отдал за него всего одну шкурку. Понял, отчего велики твои долги?
Кудаш плюнул себе под ноги, сунул нож за пояс.
— Скажи, Аказ, Топейке, что я беру надел.
Санька, став воеводой горного полка и оставшись без сестры, затосковал в Сюрбияле. Газейка—на сердце и на уме. «Видно, судьба»,—подумал Санька и поехал к Акпарсу в Свияжск. Но зятя своего там не застал, сказали, что уехал Акпарс делить землю под Нуженал. В Нуженале отослали Саньку в Кудаш-илем. Здесь на поляне около речки нашел Санька княжеский шатер, тихо подошел к шатру, остановился.
Вдруг из-за кустов вышел кто-то, юркнул в шатер, и на полотнище четким силуэтом легла черная тень. Санька сразу узнал: это Гази. Легкий ветерок колебал легкую ткань, и тень на ней шевелилась. Стан девушки вытягивался и делался необыкновенно гибким и красивым. Гази, видимо, ходила купаться и теперь переодевалась. Вот она легко сбросила халат, упала на пол рубашка. Вот она наклонилась—и на полотнище двумя тенями повисли длинные косы. Девушка поднялась, косы послушно легли на грудь, мягко облегая стройное тело.
Потом, одевшись, Гази вышла навстречу солнцу. Одета она в легкую кофточку, вместо юбки голубые татарские шаровары, перехваченные у щиколоток. Оглядевшись кругом, села на ковер густых трав у корней клена.
Санька тихо подошел к ней сзади, негромко сказал:
— Салям алейкум, Гази.
Девушка вскочила испуганно, бросилась к шатру, но, узнав Саньку, остановилась и сдавленным, не то от испуга, не то от радости, голосом ответила:
— Здравствай... Саня.
Санька не вытерпел, протянул к ней руки.
— Газейка... радость ты моя!
Девушка рывком бросилась к нему, Санька подхватил ее, поднял на руки и понес, как тогда, под Казанью, к реке. Глаза Гази приблизились к лицу Саньки, и словно увидел он в них отражение полыхающих городских стен и понял, что живет в памяти девушки это страшное время. И он не. ошибся. Гази тихо произнесла:
— Ты второй раз меня так несешь...
— Я тебя всю жизнь на руках рад нести!..
Целый день они провели вместе, ожидая Акпарса и Ирину, которые делили землю в дальнем илеме. Говорили по-черемисски, так как Санька совсем не знал по-татарски, а Гази еле-еле говорила по-русски. О женитьбе Санька не смел и заикнуться, хотя по глазам видел, что татарка любит его. Под вечер вернулись князь с княгинюшкой.
Ирина приезду брата обрадовалась, стала готовить гостю ужин. Гази помогала ей, часто забегала в шатер, бросая на Саньку горячие взоры.
— Я ведь к тебе не гостить приехал,—сказал Санька Акпарсу.—Я по делу. За советом.
— Говори.
— Недаром в народе говорится: седина в бороду — бес в ребро. Жить я без этой татарки не могу. Как быть-то мне, скажи?
— Ты мне Ирину сколько лет любить не давал?—Акпарс добродушно рассмеялся. — А теперь прибежал ко мне за советом? Ты сперва поживи в моей шкуре, помучься, потом я тебе скажу, как быть.
— Мне, друг, не до смеха.
-- Ну, а она тебя любит?
— Кто ее знает? Молчит все. Поговорить бы надо, спросить, да разве я осмелюсь?
— В этих делах без бабы не обойтись... Иринушка! Зайди-ка сюда!
— Тут я.—Ирина вошла в шатер.
— Саня жениться задумал. Газейку замуж хочет брать, а любит ли она его—не знает.
— Как же это ты, Саня? Да она ведь мухаметанка. Грех ведь.
Саньку взяло зло.
— Когда ты Аказу на шею вешалась, он кем был?!
— Так то же Аказ...
— То же, то же! Он язычник был. Что касаемо греха—не знай, кто из нас более грешен. Не ты ли в ските по вечерам в молитве говорила с богом, а ночью во сне с Аказом?
— Я те грехи замолила и венцом покрыла.
— А мне бобылем всю жизнь ходить?
Акпарс поднялся, открыл шатер, сказал:
— Идите в лес, там мало-мало поспорьте, а я с Газейкой сам поговорю. Идите.
Когда брат с сестрой вышли, Акпарс позвал татарку:
— Поговорить с тобой, Гази, надо.
— Я слушаю тебя, господин.
— Скоро полгода, как ты живешь в нашей семье, и все мы любим тебя, а кто ты для нас, до сих пор не знаем.
— Я вам верная слуга, господин.
— А Саня не хочет, чтобы ты слугой была.
— Он прогнать меня велел? За что?—В глазах девушки испуг.
— Он тебе волю дать хочет. Ты его пленница, а ему бог пленных держать не велит. Саня сказал: пусть она идет, куда душа скажет.
— Я бы лучше у вас осталась. Теперь у меня ничего нет: ни дома, ни родных. Мне у вас хорошо.
— Саня с сестрой русскому богу молятся. Я... я тоже крест ношу. А ты ведь аллаху поклоняешься. Как тут быть?
— Я аллаха забывать стала. В своих молитвах только вас благодарю. Саня спас меня от смерти, Ирина любовь мне свою отдала, ты в семью принял. Научите меня русскому богу молиться, и я забуду аллаха. Он мне всю жизнь только несчастья приносил.
— Если русский поп крест на шею тебе повесит?
— Пусть... повесит. Носить буду,—тихо ответила Гази.
— Иди. Я поговорю с Саней.
Когда Ирина с Санькой вернулись из леса, Акпарс сказал Саньке:
385
25 Марш Акпарса
— Поезжай в Свияжск, тащи попа Ешку. Гази нашу веру принять согласна.
Около полудня Санька привез отца Иохима. Ешка за зиму растолстел, тяжелый серебряный крест полулежит на округлом животе. Плотно пообедав у Акпарса в шатре, Ешка долго беседовал с Гази, наставляя ее на путь новой веры. Потом повел на берег речки крестить. В последнее время он к этому привык. Бывало, по целой сотне новокрещеных загонял в воду, читал привычные молитвы, кропил святой водой, получал определенную мзду, и у пастыря в пастве появлялась новая сотня православных.
Крестным отцом решили назвать Акпарса, крестной матерью— Ирину. Имя подобрали самое православное—Акулина.
На берегу Ешка равнодушно молвил:
— Разоблачайся.
Гази смущенно глядела то на Акпарса, то на Ирину.
— Не стыдись, я тебе не парень. Я тебе отец, и святой к тому же.—Видя, что Гази никак не может одолеть робость, крикнул:—Да раздевайся, пропади ты пропадом! Ты, крестный, отвернись!
Когда Гази, смущенная вконец, разделась, Ешка подошел к ней, отрезал прядку волос, вмял ее в комочек воска.
— Лезь в воду. Сказано—лезь.
Вода была холодная, и Гази осторожно вошла в реку по пояс. Окунулась.
Трижды окропив новокрещеную, Ешка начал творить положенную молитву.
— Теперь, раба божья Акулина, подойди ко мне. Целуй крест святой и будь верна ему отныне и во веки веков. Аминь!—И, достав из кармана медный нательный крестик, повесил его на шею Гази.
А вечером, напившись, Ешка укоризненно говорил:
— Ты скажи мне, раба божья Акулина, ведь имя новое забыла? Ну, скажи, как тебя зовут?
— Гази.
— Ах, пропади ты пропадом. Зовись, как знаешь. Только крест... Смотри у меня!—И Ешка погрозил пальцем...
Не успели отгулять свадьбу, вернулся в Сюрбиял Ковяж. Приехал злой и недовольный. В стычке с шайкой Мамич-Берды потерял тридцать воинов и сам первый бросился удирать.
— Ты не думай, я не струсил,—говорил он Акпарсу.—Еще раньше я понял, что воевать нам нельзя. Луговые люди глядели на нас недобрыми глазами, обзывали московскими блюдолизами. Там Мамич свои порядки завел, мне там нечего делать. Только людей зря губить.
— Значит, Луговую сторону Мамичу отдадим?
— А зачем мне Луговая сторона? — крикнул Ковяж,—Мне и на Горной стороне неплохо.
— Разве царю Ивану ты клятву не давал? Разве не обещал ему держать весь край в верности Москве? А теперь Мамича испугался?
— Ты знаешь, как я под Казанью дрался, и Мамича напрасно поминаешь. Я его не боюсь!
— Почему же убежал от него?
— Драться с ним не хотел. Весь народ говорит: Мамич че- ремисское ханство хочет делать, он народу друг. Он не как ты — царя Ивана не боится!
Акпарс вскочил, подбежал к брату, и все думали: сейчас что-то произойдет. Но Акпарс опустил руку, глянул в дерзкие глаза Ковяжа, сел к столу. Ковяж еще больше осмелел:
— Что ты привязался к Ивану? Мы ему Казань помогли взять, пусть скажет спасибо и не мешает нам своей землей править. Надо и нам вместе с Мамич-Берды вставать.