— Знаете, у меня такое странное чувство...
— Мы окружены воинами этого племени, — холодно перебил Панэ. — Они чертовски хороши. Двигаются очень медленно, поэтому сенсоры не могут отчетливо зафиксировать перемещение, а температура у них такая же, как у окружающей среды, так что от тепловых датчиков вообще никакого проку. Источников энергии нет, металла нет — только ножи и наконечники копий, а сенсоров, настроенных на нервную деятельность скользких тварей, у нас попросту нет. — Он вытащил пачку жевательной резинки, рассеянно вытащил одну штучку и сунул в рот. Пару раз встряхнул пачку, чтобы избавиться от попавшей внутрь воды, и, не поворачивая головы, убрал на место. — Посмотрите налево. Там есть большое дерево с широко раскинутыми корнями. Примерно посередине ствола — ветка, покрытая... какой-то дрянью. Берем пять метров вдоль ветки, там как раз красное пятно. Теперь полметра вправо. Копье.
— Проклятье! — тихо сказала Савато. Скользкая тварь замаскировалась лучше любого снайпера на ее памяти. Абориген укрывался чем-то вроде одеяла, которое совершенно скрадывало его очертания. — Ну и что нам с этим делать, на будущее?
— Отрегулировать датчики так, чтобы засекали их нервную систему. В течение сегодняшней ночи мы получим предостаточно информации. После чего будем засекать любую скользкую тварь в пятидесяти метрах. Предупредите всех бойцов, что мы не одни. Недоразумения сейчас ни к чему.
— Значит, мне надо обойти всех еще раз? — спросила Савато.
Панэ кивнул. Похоже, он прислушивался к чему-то другому.
— Да-да, это будет лучше всего. Похоже, переговоры, как это ни странно, идут хорошо. Я-то ожидал, что мы попадем в котел.
— Знаешь, — возмущался Джулиан, — в меня уже стреляли, меня взрывали, меня морозили и выпихивали в вакуум. Но я еще никогда не беспокоился о том, что меня попросту сольёт.
Дождь никак не утихал, и позиция, которую выбрал командир отделения — неглубокая ложбинка позади упавшего подгнившего дерева, — быстро наполнялась водой. Вода поднималась, а тяжелый бронескафандр, наоборот, погружался в грязь.
— Или утопит, — добавил он.
— Да ладно тебе, — сказал Моисеев, осторожно отодвигая стволом бисерного ружья побег папоротника. — Это всего-навсего жалкий дождик.
Он не сомневался, что за ними наблюдают, только никак не мог понять, кто это.
— Он говорит «жалкий дождик», — скорбно покачал головой Джулиан. — А на Сириусе он сказал бы «солнышко немножко пригревает». А на Новом Бангкоке...
— Ты от него точно не помрешь, — сказал Моисеев. — Воздуха в бронике хватит почти на два дня.
Командир огневой группы судорожно дернул головой — экран шлема высветил очередной вероятный контакт. Но подсветка тут же погасла.
— Черт побери! Хотел бы я знать, что это означает...
— Я бы сказал, что у тебя сеть подмокла! — сказал Джулиан, опуская ружье. — Но поскольку мы все ловим одни и те же глюки, я скажу иначе: в джунглях что-то есть.
— Всем стрелкам! — раздалось в наушниках мягкое сопрано Савато. — Глюки на датчиках вызваны присутствием воинов здешнего племени. Сохраняйте спокойствие, аборигены настроены дружелюбно. Вскоре мы планируем войти в деревню, так что они, очевидно, объявятся. Не стрелять. Я повторяю: не стрелять.
— Все слышали? — повысил голос Джулиан и привстал, чтобы видеть всех бойцов отделения. — Огонь по партизанам не открывать.
— Так точно, сержант, — откликнулся с дальнего фланга рядовой Мачек. — «Аборигены настроены дружелюбно». Так?
Рядовой занимал крайнюю позицию в зоне ответственности отделения. Он пришел в роту позже других, и уж если команду принял он, значит, по всей видимости, слышали и остальные. Но Джулиан не служил бы в Императорском особом, если бы полагался на «видимость».
— Хорошо, сообщение принял, — засмеявшись, подтвердил Джулиан и добавил уже серьезно: — Всем, кто слышал приказ, — рассчитайсь!
Каждый его подчиненный должен поднять большой палец в знак подтверждения приказа. Только после этого сержант снова сможет занять позицию в уютной луже. Можно, конечно, переползти и в другое место, но для обороны ложбинка куда предпочтительнее, чем ее отсутствие. Даже если эта ложбинка потихоньку превращается в озеро.
— Я из Империи, — затянул Моисеев древнюю, как мир, литанию, — я пришел вам помочь. — И поднял большой палец.
— Успокойтесь, место посадки не радиоактивно, — подхватил Кэткарт, выглянув из-за плазмомета.
Большой палец вверх.
— Приходите в казарму, будем меняться хорошими вещами, — злым голосом сказал Мутаби.
Он поднял средний палец.
— Ой, ну зачем ты это сказа-а-а-ал! — хихикнул Джулиан. — Боже, как у меня болят ноги.
— Язви тя в богадушумать! — ахнул Поэртена. — Само то, что надо, — угодить в середку к каннибалам.
— Остынь, Поэртена, — посоветовала Дэпро. — Они настроены мирно.
— Конечно! — ответил Поэртена. — Зачем нападать на того, кто сам лезет в котелок?
В этот момент его шлем зафиксировал контакт. Затем еще один. А затем, один за другим, световые значки стали вспыхивать повсюду, и посреди дождевых струй волшебным образом материализовалась шеренга мардуканцев.
— Язви тя! — тихо повторил оружейник. — Отпад фокус!
ГЛАВА 21
Отряд едва-едва поместился в стенах деревни. Каждый уголок, каждая щелочка были набиты морскими пехотинцами и их снаряжением. Местные женщины, сильно уступавшие в росте мужчинам-воинам, занялись приготовлениями к вечернему празднеству. Все деревенские запасы пошли в ход. Отряд, по мере сил, тоже постарался внести свой вклад в меню. Хотя рационы, доставленные с корабля, были на вес золота, обойтись на Мардуке только ими морпехам все равно не удалось бы. Поэтому часть драгоценных запасов использовали, чтобы улучшить и разнообразить местные кушанья.
Главным из них было зерно, внешне похожее на рис, а по вкусу напоминавшее ячмень. Блюда с зерном и фруктами были расставлены вперемежку. Среди фруктов преобладали крупные коричневые овальные плоды с толстой несъедобной кожурой и спелым содержимым, напоминающим киви, только красного цвета. Этот фрукт рос на деревьях, похожих на финиковые пальмы, и люди, не мудрствуя лукаво, окрестили их сначала киви-финиками, а затем и квиниками, для простоты.
Подали и горячее, точнее дымящееся, тоже на больших деревянных блюдах, но мало кто из людей рискнул его попробовать, поскольку никто так и не сумел понять, что это там такое, зажаренное до угольков.
Местные запивали еду некой разновидностью спиртного, подвергнутого не только ферментативным процессам, но и перегонке. В отношении к алкоголю мардуканцы явно ничем не отличались от людей и для получения удовольствия усилий не жалели: сержант-майор, едва пригубив крепкое пойло местного производства, грозно зарычала на взводных сержантов, и эхо ее рычания кругами расходилось по отряду до тех пор, пока последний рядовой не уразумел, что с ним произойдет, если он посмеет надраться. Еще в местных джунглях варили пиво, плотное и горькое, и некоторым морпехам оно пришлось очень даже по вкусу, но все остальные нашли его отвратительным.
В соответствии с обычаями хозяев люди брали зерно и фрукты руками, отмахиваясь при этом от насекомых, домашней скотины и домашних любимцев (и те и другие напоминали ящериц, только разного размера).
Гвоздем пиршества предстояло стать здоровенной ящерице, которую жарили на вертеле на главном костре. Голову ей отрубили, мясистое тело достигало в длину метра с четвертью, а длинный хвост все время высовывался из огня. Вертел вращал мардуканский подросток, очень серьезный и сосредоточенный, явно сознающий свою ответственность за порученное дело. Кстати, детей его возраста по деревне бегало не так уж много.
Мардуканцы были живородящими, то есть не откладывали яйца, а рожали детенышей, по четыре «штуки», а то и по шесть и по восемь. Младенцы рождались очень маленькими, примерно с земную белку ростом. Мать приклеивала детенышей к своей слизистой спине, и там они потихоньку подрастали. Слизь служила им и защитой, и пищей. Немного окрепнув, они переходили к самостоятельному существованию. Таких вот, чуть подросших, детенышей было очень много, они так и кишели под ногами взрослых, скотины, да и чужаков-пехотинцев. Внимания на них никто не обращал, во всяком случае не больше, чем на ящерок, выполнявших в этом обществе роль кошек. О'Кейси, стучавшая по клавишам планшета, приостановилась и покачала головой.
— У них, должно быть, чудовищная детская смертность, — сказала она с зевком.
— Почему? — спросил Роджер.
Будучи главным героем праздника, он восседал на почетном месте — под навесом у входа в хижину Делкры. Он взял с широкого листа, служившего ему тарелкой, обугленный кусочек неизвестной еды и бросил ящеренку, изводившему его умильным взглядом. Тот набросился было на лакомый кусочек, но его тут же отпихнула в сторону ящерица покрупнее. Сожрав подачку, эта ящерина — красно-коричневая, с ороговевшей, как у зверя флара, шкурой, шестью, естественно, ногами и коротким толстым хвостом — подсунулась ближе, принюхиваясь к тарелке принца. Роджер пинком отогнал ее в сторону.
— То есть, — поправился он, по-прежнему наблюдая за маленьким ящеренком, — что заставило вас сделать такой вывод?
«Забавная зверюшка», — думал он. Лапы у нее были не растопырены, как у обычных ящериц, а расположены точно под телом, как у млекопитающих. И взгляд был куда более осмысленный, чем у любой земной ящерицы.
Правда, от этого она, хоть тресни, не переставала быть шестиногой ящерицей.
— Как раз эти самые дети, — ответила О'Кейси, захлопывая планшет. — В репродуктивном возрасте каждый взрослый производит на свет не меньше шести детей. Теперь сравните с людьми и поймете: у мардуканцев должен быть либо очень быстрый рост населения, либо высокая детская смертность. Никаких признаков быстрого роста населения я не вижу, так что...
— А что может быть причиной смерти? — рассеянно спросил Роджер, протягивая ящеренку еще один обгорелый кусочек.