Чавен надежно запер двери и отправился на поиски Кло. Сегодня, если боги благосклонны, ее усилия и его подношение не останутся без вознаграждения.
Нетерпение Чавена было невероятно велико. Пока Кло не укусила его за палец, он не замечал, как грубо выставляет ее за дверь. Он уронил животное, выругался и принялся высасывать кровь из ранки. Кошка убежала прочь по коридору. На смену гневу пришло раскаяние — нельзя так обижать верную подружку! — но стыд растворился в нетерпении.
В комнате становилось все темнее. Он сел перед зеркалом и начал напевать старинную песню на древнем языке. Никто из живых уже не знал, как правильно произносить слова этого языка, Чавен пел так, как когда-то его научил наставник, Каспар Дайлос. У Дайлоса — его называли колдуном из Крейса — не было магического зеркала, только осколки нескольких других зеркал. Но ему и этого хватало, чтобы творить чудеса. Как и при изучении космоса, зеркало для Чавена было способом добыть и передать знание следующим поколениям. Ведь за годы чумы утеряно так много замечательных и полезных сведений!
Дайлос обучил своего ученика всему, что умел сам. Когда необыкновенное зеркало, это удивительное наследие прошлого, попало к Чавену, тот уже в целом представлял, как им пользоваться. Хотя далеко не все части ритуала были ему досконально известны.
Теперь Чавен сидел в темной комнате, озадаченно потирая лоб. Его сбила с толку странная мысль. У него заболела голова — так пристально он вглядывался в сумрак зеркала, стараясь разглядеть: смотрит ли кто-то на его призрачную мышку, что лежит на призрачном полу, не хочет ли этот кто-то появиться перед ним. Неужели и сегодня его ожидает неудача? Он сознавал, что недостаточно сосредоточен. Он даже не мог вспомнить, откуда у него появилось это зеркало. Провал в памяти открылся совершенно неожиданно. Чавен отлично помнил, откуда у него все остальные зеркала. Но одно из них, прислоненное к стене в тайной комнате, словно возникло само по себе. Врач не представлял себе, когда и как в его коллекцию попала великая драгоценность — магическое зеркало.
Это беспокоило его так, словно он не мог дотянуться до зудящего места, и беспокойство усиливалось. Даже страстная жажда знаний ослабела, оттого что новая загадка не давала ему покоя.
«Откуда же взялась эта чудодейственная вещь? — гадал Чавен. — Сколько времени она у меня?»
Но вот в центре зеркала вспыхнуло большое пятно белого света, будто отверстие в ночном небе, сквозь которое льется сияние богов. Чавена ослепил этот свет — он поднял руки к лицу и прикрыл глаза. В зеркале появилась сова. Свет чуть померк, когда птица сложила свои яркие крылья и уставилась на Чавена оранжевыми глазами, сжимая в когтях жертвенную мышь — добычу Кло.
Все тревожные мысли моментально испарились, словно Чавен оказался под защитой ее крыльев. Словно он сам превратился в крошечное существо, схваченное белоснежной лапой. Когти держали добычу с такой силой, что казалось: отдать за это жизнь — великая честь.
Он покинул бесконечное безмолвие и оказался в сиянии яркого света. Невероятная музыка и какой-то гул, в котором слышны голоса и мелодии, наполняли его; но и они постепенно ослабевали. Чавен ощущал удивительные ароматы — сильные, пьянящие и сладкие, как запах масла из роз, что никогда не цвели на обычной земле, а уходили корнями в пропитанную смертью и разрушением почву. Теперь он обрел способность думать.
Чавен не знал, сколько длилось это невероятное блаженство — может быть, века, — но для врача время прошло как одно мгновение. Он услышал даже не голос, а переданную ему мысль: «Я здесь». Или еще проще: «Это я». Мужчина говорил или женщина, не имело никакого значения. Чавен выразил безмерную благодарность за то, что его жертва принята. Взамен он получил знание о незыблемом покое — о том, что требовало от него обожания и почитания.
Чавена переполняла радость, потому что ему снова позволили приблизиться к великому свету. Одновременно что-то отвлекало его от приятных мыслей — что-то мелкое и навязчивое, как тени в его зеркальной комнате, принимавшие странные формы: он мог видеть их лишь краем глаза, но они никогда не попадали в фокус зрения.
«Вопросы», — напомнил себе Чавен.
— У меня есть несколько вопросов, — начал он. — Крышевики, этот древний крошечный народец, живущий скрытно от всех, говорят о повелителе вершины. Он приходит к ним и дает советы. Это ты?
Чавен почувствовал, что собеседника развеселил его вопрос, Но отвечать тот не желал.
— Значит, они говорят не с тобой? — настаивал врач. — Это не ты являешься к ним с ужасными предостережениями?
Светящееся существо безмолвствовало. Оно уже не походило на сову; Чавен видел его, но знал, что никогда не сумеет вспомнить и описать его словами. Существо молчало. Чавен боялся, что оно исчезло, а его отсутствие было подобно смерти. Когда оно заговорило, врач настолько исполнился благодарности, что пропустил часть сказанного.
То, что долго спало, просыпается — вот что осознал Чавен из их бессловесного сообщения. Светящееся существо внушало ему, что все действует слишком сложно и неуловимо и едва ли врач сумеет понять происходящее.
Чавен почувствовал, что им недовольны: музыка утратила благозвучность. Он расстроился и попросил прощения, заверив светящееся существо, что хочет лишь верно служить ему. Маленькое недоразумение прояснило мысли врача. Действительно ли служение этой силе — его единственное заветное желание? Разве, впервые соприкоснувшись с зеркалом, он не почувствовал себя ровней тому, кого в нем увидел? Чавен думал, что они просто обмениваются сведениями.
«Что же оно хотело от меня узнать? Что такое я мог выдать этой… силе?»
Он ничего не помнил, как не мог вспомнить и того, откуда у него магическое зеркало — источник его болезненного блаженства.
Светящееся существо дало понять, что готово простить Чавену чрезмерное любопытство, но он должен выполнить задание. Задание было весьма серьезным, можно сказать — священным.
Чавен колебался очень недолго. Какая-то частичка его души по-прежнему сопротивлялась, словно зеркало было мелким решетом и некая часть Чавена не могла пройти сквозь него в поющий огненный мир. Эта частица как бы стояла в стороне и наблюдала, но не имела сил что-либо изменить.
— Что я должен сделать? — спросил он.
Оно сообщило ему, вернее, вложило в него знание. Так же как раньше существо передало Чавену свое недовольство, теперь оно похвалило его. И похвала эта походила на мед, на журчащую музыку, на бесконечный удивительный свет небес.
— Ты мой добрый и верный слуга, — вещало существо. — Когда все будет сделано, ты получишь вознаграждение: то, что ты хочешь больше всего.
Молочный свет начал тускнеть. Он отступал назад, как набегающая на берег волна: вот она здесь — и вот уже уходит обратно в море. Чавен остался один в тайной подземной комнате, освещенной лишь тусклым пламенем догоравшей черной свечи.
Чавен колотил в дверь кухни что было сил. Наконец появилась госпожа Дженникин в ночной рубашке и шапочке. Перед собой, словно талисман, она держала зажженную свечу. Распущенные на ночь волосы, седые и поредевшие с годами, сосульками свисали ей на плечи.
— Это всего лишь я, — сказал Чавен. — Простите, что разбудил вас в такой час, но это необходимо.
— Доктор? Что случилось? Кто-нибудь заболел? — Госпожа Дженникин смотрела на него круглыми от страха глазами. — Ой, спаси и защити нас, Зория! Неужели еще одно убийство?
— Нет-нет. Успокойтесь. Я всего лишь должен уехать, но мне нужно отправляться прямо сейчас, не дожидаясь рассвета.
Она поднесла свечу к лицу врача, желая посмотреть, нет ли на нем признаков безумия или лихорадки.
— Но, доктор, сейчас… — нерешительно произнесла женщина.
— Да, сейчас глубокая ночь. Если точнее, до рассвета, как показывают мои часы, осталось два часа. Я знаю это не хуже других и лучше многих. И я прекрасно знаю, что мне следует делать. Вы согласны?
— Конечно, господин! Но что вы хотите… то есть…
— Соберите мне хлеба и мяса, чтобы я мог поесть в дороге. Но сначала разбудите Гарри и велите приготовить мою лошадь к путешествию. Больше никто не нужен. Я не хочу никого видеть.
— Но… Но куда же вы отправляетесь, господин?
— Вам нет нужды знать, моя дорогая. Пойду уложу вещи. Я оставлю письмо для лорда Найнора, смотрителя замка: сообщу ему, как найти Окроса в Академии. Вы также отправляйте к Окросу всех, кто будет искать меня, если у них срочная нужда.
Чавен почесал в затылке, размышляя.
— Еще мне понадобится теплый дорожный плащ. Говорят, будет холодно, может пойти снег, — добавил он.
— Но… Но, доктор, а как же королева и ее ребенок?
— Стыдитесь, женщина! — возмутился Чавен. — Неужели я без вас не знаю своих обязанностей?
Домоправительница отпрянула и прижалась спиной к косяку.
Чавену стало неловко.
— Простите, госпожа Дженникин, но я уже подумал обо всем. Я дам подробные указания Найнору. Не волнуйтесь о королеве. У нее все хорошо. К тому же от нее не отходит повитуха. — Он громко вздохнул. — Прошу вас, уберите свечу от моего лица, не то спалите мне волосы.
— Прошу прощения, господин.
— Разбудите Гарри. Он медлителен, как застывшая патока, а мне срочно нужна лошадь. — Было видно, что домоправительница хотела еще что-то спросить, но не решалась. Чавен снова вздохнул: — Что еще?
— Вы вернетесь ко Дню всех сирот? Мясник обещал мне отличную свинину.
Он опять чуть не раскричался, но ведь такова ее работа. Для нее это важный вопрос, да и для Чавена подобные вещи всегда были небезразличны. Он обожал жареную свинину. Но что поделаешь, сейчас необычное время. Не исключено, что это последний День всех сирот… Нельзя испортить его.
— Я уверен, что вернусь до праздника, даже до Певческой ночи, если боги не решат иначе. Не беспокойтесь о свинине, госпожа Дженникин. Я уверен: вы, как всегда, великолепно ее приготовите и порадуете меня.
Женщина немного успокоилась, словно жизнь уже не казалась ей безумной. Чавен этому обрадовался: хоть кому-то стало легче.