Я сказал, что больше всего люблю пушкинского „Делибаша“ да еще „Двух великанов“ Лермонтова и с полной готовностью предложил тут же прочитать оба стихотворения.
Директор засмеялся.
— В другой раз! — сказал он. — А сейчас беги к своим, скажи, что получил пятерку.
Не помня себя от радости, я выбежал в коридор».
Домой мама повезла сына в экипаже (такое себе Маршаки позволяли нечасто). По пути они остановились у магазина и купили будущему гимназисту темно-синюю фуражку с белым кантом и гербом, на котором большими буквами было написано «ОГ» — острогожская гимназия. Герб прикрепили к фуражке, и Сёма сразу же ее надел. Настроение у будущего гимназиста было приподнятым. «Как жаль, что не дали мне прочесть „Делибаш“, — сказал он маме. — Я так люблю это стихотворение Пушкина». И прочел все стихотворение с такими же артистизмом и вдохновением, с какими совсем недавно читал на вступительных испытаниях «Полтаву».
Перестрелка за холмами;
Смотрит лагерь их и наш;
На холме пред казаками
Вьется красный делибаш.
Делибаш! не суйся к лаве,
Пожалей свое житье;
Вмиг аминь лихой забаве;
Попадешься на копье.
Эй, казак! не рвися к бою;
Делибаш на всем скаку
Срежет саблею кривою
С плеч удалую башку.
Мчатся, сшиблись в общем крике…
Посмотрите! каковы?..
Делибаш уже на пике,
А казак без головы.
Заслушалась не только мама, но и кучер.
— А кто же это такой, твой Делибан? — спросил он.
— Не Делибан, а Делибаш, — поправил его Самуил. — А вы разве не знаете? Это командир турецких конников, самых отважных и отчаянных. Когда русские воевали с турками, в бою под Сыган-Лy участвовал сам Пушкин! И мы победили турок!
— А где этот твой Сыган-Лу находится?
— И этого не знаете? — Сёма улыбнулся и посмотрел на маму. В этот момент экипаж уже подъезжал к дому.
Извозчика отпустили, не доехав до дома, чтобы пешком торжественно войти во двор.
«Отец и старший брат увидели нас из окна и бросились нам навстречу, — вспоминал Самуил Яковлевич. — По моей гимназической фуражке они сразу поняли, что дело в шляпе — я выдержал!»
Однако радость оказалась преждевременной. В 1897 году население Острогожска немногим превышало 20 тысяч человек. Евреев числилось 128, что не составляло и одного процента. По правилам, учрежденным царским правительством, для евреев, поступающих в гимназии, да и в высшие учебные заведения, была установлена трехпроцентная норма. Наверное, пропорция в буквальном смысле не соблюдалась. Быть может, евреев, желавших учиться в Острогожской гимназии, было больше, чем три процента от числа поступающих. В своей автобиографии, написанной в 1963 году, Маршак сообщает: «В Острогожске я поступил в гимназию. Выдержал экзамен на круглые пятерки, но принят не был из-за существовавшей тогда для учеников-евреев процентной нормы».
Сдав успешно экзамены, Самуил, естественно, захотел показаться в новой фуражке ребятам с соседних улиц. Но мама его остановила: «Мы еще не знаем, принят ли ты в гимназию». И добавила, что круглые пятерки, увы, еще не гарантия. К сожалению, она оказалась права: Степа Чердынцев, Сережа Тищенко, Санька Малофеев и Костя Зуюс поступили, а Самуил Маршак — нет. «Своими руками сняла мама герб с моей фуражки и спрятала у себя в шкатулке», — вспоминал он.
Детские горести забываются быстро. Восьмилетний Сёма окунулся в прежнюю майданскую жизнь: пускал воздушных змеев, дрался с соседскими мальчишками, — все это, казалось, вышибло из памяти неудавшееся поступление в гимназию. Но это только казалось. Однажды, гуляя по улицам, он остановился перед огромной стеклянной витриной фотомастерской. На витрине было размещено множество разных снимков. И вдруг на самой большой фотографии Сёма увидел лица, показавшиеся ему знакомыми. Он пригляделся и вспомнил — это педагоги и ученики Острогожской гимназии, поступить в которую ему не удалось. «Я не верил своим глазам. На этот раз я мог спокойно в упор рассматривать этих необыкновенных людей, от которых зависела судьба стольких ребят». Сёме очень захотелось приобрести эту фотографию. Он зашел к фотографу и спросил цену. Оказалось, что фотография стоит один рубль. Несостоявшийся гимназист несказанно обрадовался: «Двадцать или тридцать учителей гимназии в полной парадной форме за один рубль!» Но где взять целый рубль? Другое дело выпросить у папы на гуляние в саду или у мамы на булочку гривенник. Но не рубль.
Сёма рассказал отцу о своем желании купить фотографию, вовсе не рассчитывая на успех. Но случилось чудо: «Отец ласково потрепал меня по голове, порылся в карманах и, не говоря ни слова, высыпал мне на ладонь целую горсть монет, медных и серебряных. Я пересчитал их: ровно рубль, копеечка в копеечку.
В тот же день большая фотография была изъята из витрины и перешла в мои руки. Я не был принят в гимназию, — зато сама гимназия оказалась у меня дома. Жаль только, что некоторые учителя вышли на фотографии без ног, то есть ноги их были заслонены головами незнакомых мне учителей, сидевших в нижнем ряду.
Я решил поправить дело и, вооружившись ножницами, аккуратно вырезал и директора Владимира Андреевича Конорова, и латиниста Владимира Ивановича Теплых, и математика — Барбароссу, и географа Павла Ивановича Сильванского. Кому не хватало ног, я приделал их, пожертвовав нижним рядом учителей. Меня мало смущало то, что на брюках у них оказались чьи-то головы или части голов. Зато все теперь были с ногами.
Вырезанных учителей я положил в коробку и на досуге разыгрывал целые сцены из жизни гимназии, которая так незаслуженно отвергла меня, несмотря на все мои пятерки».
А спустя немного времени произошло второе чудо — из Острогожска пришло письмо, в котором сообщалось, что Самуил Маршак зачислен в гимназию вместо исключенного за какую-то провинность другого ученика. Родители сразу же купили Сёме новый ранец, серую шинель — в общем, все, как у старшего брата. И теперь Моисей и Самуил стали ходить в гимназию вместе.
Педагоги в гимназии были очень хорошие. Уже зрелый Маршак в своей книге «В начале жизни» вспоминал своего любимого учителя Владимира Ивановича Теплых: «Не много встречал я на своем веку людей, которые бы так талантливо, смело, по-хозяйски владели родным языком. В речи его не было и тени поддельной простонародности, в то же время она ничуть не была похожа на тот отвлеченный, малокровный, излишне правильный, лишенный склада и лада язык, на котором объяснялось большинство наших учителей».
Когда Самуилу было десять лет, он прочел «Маскарад» Лермонтова. И был потрясен. По его воспоминаниям, уже тогда он уловил сущность «колкого разговора между князем Звездичем и его партнером по карточному столу». Но более всего пленил его в лермонтовской драме диалог:
— Что стоят ваши эполеты?
— Я с честью их достал, — и вам их не купить…
Прочувствовать такой диалог в десятилетнем возрасте дано немногим. Маршак же, выросший в доме, где почиталось Священное Писание, не мог не знать основ Каббалы — этого сокровенного еврейского учения, связывающего все в мире, даже порядок и беспорядок, с истинным или ложным распорядком слов. Согласно Каббале, правильный порядок слов и есть истина. Порядок слов не только воплощает в нашем разуме все окружающее, но властвует над ним.
В подтверждение тому, что эти идеи Каббалы были близки Маршаку, можно привести немало его стихов. Вот одно из них:
Когда, изведав трудности ученья,
Мы начинаем складывать слова
И понимать, что есть у них значенье —
«Вода», «огонь», «старик», «олень», «трава», —
По-детски мы удивлены и рады
Тому, что буквы созданы не зря,
И первые рассказы нам награда
За первые страницы букваря.
Но часто жизнь бывает к нам сурова:
Иному век случается прожить,
А он не может значащее слово
Из пережитых горестей сложить.
«Шинель» Гоголя Маршак прочел тоже в детском возрасте — было ему немногим больше десяти лет. И наверняка запомнил преисполненные трагизма слова Акакия Акакиевича Башмачкина: «Зачем вы меня обижаете?»
Мне вспоминаются слова Юдифи Яковлевны: «В очень редкие свободные минуты Самуил Яковлевич просил мою дочь — и мне, и ему из-за зрения читать было очень трудно — читать отрывки из „Шинели“ Гоголя. Он каждый раз так восхищался, как будто слышал это впервые, и говорил: „Так написать мог только сам Бог!“»
Гимназист Самуил в равной мере зачитывался Лидией Чарской, Густавом Эмаром и прозой Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого. Разумеется, и мама, и папа в значительной мере определяли круг чтения сыновей. В особенности Яков Миронович. «Он придавал всему дому какую-то бодрость и уверенность. Все яркое, необычное исходило от него: первые стихи, первые рассказы по истории, первые вести о событиях нашего дома и города». Отец выписал для детей — по тем временам это было не дешево — журнал «Вокруг света» с приложениями. И тогда-то в дом вошли Купер, Эмар, Дюма, Майн Рид… С прекрасными иллюстрациями Айвазовского, Лагорио. Все это так скрашивало жизнь гимназистов Маршаков в тихих провинциальных городках России. «Не только я, но и мой старший брат прочитывали каждый номер от первой строчки до подписи редактора в конце последней страницы и были от души благодарны за все, что журнал нам дарил… Да, эти сюжетные книги с иллюстрациями были нашими фильмами до изобретения кинематографа».
Страсть к чтению буквально обуяла, захватила отрока Маршака. Он брал в библиотеке книги чаще, чем разрешали установленные правила — книги выдавали раз в неделю. Но книги ему хватало лишь на одну ночь. И он перечитал все, что брали в этой библиотеке, но не всегда читали до конца его одноклассники. «По счастью, немногие из моих одноклассников довольствовались тем запасом книг, которым заведовал отец Евгений Оболенский. Мы охотились за книгами где только могли и обменивались своими находками друг с другом». В особенности Маршаку нравились миниатюрные книги издан