Наконец, 29 января рано утром меня вызвали в штаб. Собрались все офицеры. Командир батальона объявил, что сегодня мы прибыли на фронт и начинаем боевые действия. Эти известия мы встретили троекратным ура. Уже через два часа ликовал весь батальон. Везде слышалось „Ура!“, все были веселые и счастливые.
Я раздал инструкции активистам и поздравил подавших заявления на прием в комсомол… Вошли в Ростов, уже освобожденный после короткой оккупации немцев, видны городские руины, вызывающие крик боли и гнева. Какая беда! Остались только руины и темные кучи камней. Какой же это был красивый город! Проклятье!“.
Бригада, где служил заместитель политрука Попов, завершила бесконечный форсированный марш и готовилась вступить в бой.
„Я страшно устал, некоторые падали. Ноги болели, не слушались… Мы уже преодолели полсотни километров, а впереди у нас еще 25 или 30. Все смертельно устали, но никто не падает духом“.
Начинается активное воздействие идеологической пропаганды.
„Я организовал заседание партийной ячейки. Приняли пятнадцать заявлений о вступлении в комсомол и, кроме того, пятнадцать просьб о вступлении в партию. Думаю, решение будет положительным. Наши ребята задавали мне много вопросов.
Завтра, 8 марта, бригада в два часа ночи выйдет на передовую. Перед боем раздали водку – наши „фронтовые“ сто грамм. Рота выдвинулась вперед, начался бой. Мы возобновили атаку под ураганным огнем, сделали рывок вперед, бежали и падали на льду; никаких укрытий не было… Да, люди наступали действительно с исключительной храбростью… Мы уже заняли высоту, все, как один, идут вперед без необходимости воодушевления.…“.
Пропаганда ненависти к врагу дает свой эффект.
„Мы продолжаем наступать, окопы немцев уже совсем близко. Вижу первые трупы врагов, очень много раненных. Наши кончали их ударами штыков, и они издавали предсмертные хрипы. Выглядит это ужасно, но не могу ничего сделать, ненависть слишком сильна. Один из нас подметил, что все „фрицы“ лежали головой на Запад, к Германии. Очевидно, им не придется больше идти на Восток.
Остановился около одного раненного офицера. Обыскал его, пистолет не нашел. Он, очевидно, был контужен и не понимал, где находится, смотрел на меня черными глазами, которые особенно выделялись на его бледном лице. Ребята хотели добить его, но я запретил. Возможно, он будет еще полезен, если выживет. От бинта и сигарет „фриц“ отказался, хотя из живота обильно текла кровь, и сухо ответил „найн“ („нет“). Какой наглый! Какой ничтожный! Возиться с ним времени не было, я плюнул и побежал дальше, чтобы добраться до батальона…“.
Немецкая контратака аннулировала результаты русской атаки; заместитель политрука Попов получил ранение и попал в госпиталь.
„…для меня так быстро закончилась война! Четыре дня на фронте, один ожесточенный бой и все, я выведен из строя. Хотя бой был трудным, но мы его преодолели, и я горжусь своим батальоном и ребятами. Мы атаковали героически; солдаты всей бригады легко справились с задачей, но закрепиться на позициях мы не смогли из-за своей неорганизованности и непредусмотрительности.
Почти вся бригада уничтожена: 50 % раненных, 15–20 % убитых. Наш батальон потерял своих командиров (комбат убит, комиссар ранен) и большую часть офицеров низшего командного состава. Подобное произошло почти со всеми подразделения в нашем секторе. Как бы то ни было, мы сделали все, что могли“.
Заместитель политрука провел два месяца в госпиталях и после выздоровления получил назначение в другой пехотный полк. Наступила насыщенная жизнь, обучение и работа с личным составом.
„Дни проходят в систематических инструкциях и занятиях. Все выдающиеся герои проходили обучение, и это правильно. Повторенье – мать ученья!“.
Июнь 1942 года. После года тяжелой войны вера в победу осталась непоколебимой.
„Сейчас говорят – победа неизбежна! За шесть месяцев ситуация несравнимо улучшилась… Когда же будет наше наступление? Где второй фронт? Когда, наконец, вместо „ничего существенного не отмечено“ мы услышим об освобождении Харькова, Киева, Днепропетровска, Смоленска? Знаю, что это будет скоро, но хочу, чтобы операции уже начались. Мы, русские терпеливы и сильны. Целый год отсутствовали хорошие новости с фронта, но наш моральный дух высок! Хочется верить, что ожидания не напрасны!“.
Но, вопреки ожиданиям молодого русского офицера, произошел удар нового немецкого наступления по всему фронту Красной Армии. Полк Попова совершил марш-бросок в район Воронежа, пройдя 250 километров пешком за 6 дней. В начале августа политрук получил и должен был разъяснить в войсках приказ Сталина № 227, гласивший „Ни шагу назад!“ под угрозой расстрела отступающих солдат. В этом месте дневник Попова отражает его внутренние мучения.
„Мое настроение стало еще более мрачным, когда я получил приказ товарища Сталина… Этот приказ отражает критическую ситуацию на Юге. Наши войска бегут, бросая технику и позиции, сдав Ростов и Новочеркасск. Трусливые презренные предатели! Не могли организовать района, пригодного для сопротивления, отступали, оставляя все противнику! Сталин хочет покарать изменников за их трусость. Очевидно, заградительные подразделения, расстреливающие отступающие войска, наведут порядок!
Это справедливо и по заслугам! Сейчас нужно меньше пустой болтовни о собственной победе и учиться больше у немцев, как вести войну. Ах, русские, русские, беспечный народ! Как много среди нас бездельников и трусов! У нас есть отличная техника, мы постоянно совершенствуем свой опыт, но всегда отступаем!
Основные причины этого – люди и командование[63]. Армия в своем большинстве состоит из темных и запуганных крестьян, готовых ссориться между собой все двадцать четыре часа из-за одного рыбьего хвоста, убегающих с передовой при первых выстрелах. Командование, очевидно, плохо понимает свои войска, неумело использует резервы и слишком доверяет своим же пустым обещаниям и приписанным цифрам. Гитлера выставляют убогим и истеричным, однако, судя по действиям его армии, я думаю, что это не совсем соответствует действительности…“.
Полк вышел на передовую к Дону в сектор фронта К. С. И. Р. 27 августа Попов столкнулся с итальянскими солдатами.
„Полки нашей дивизии и части из 14-й гвардейской дивизии отбросили итальянцев в зоне нашего наступления. Мы продвинулись на 10–12 километров, заняли несколько деревень, захватили много вражеского имущества и пленных. Во время штурма линии обороны я производил разведку вместе со взводом автоматчиков и натолкнулся на итальянский вражеский патруль.
После боя удалось схватить нескольких человек. Одного раненного я сам взял в плен. Кое-как удалось объясниться с ними. Они были со мной одного возраста, 20–25 лет, худые, слабого телосложения. Один выглядел почти как армянин. Он был родом из Мессины. Просил дать ему воды, сигарету и потом умер. Я отдал приказ санитару-носильщику отправить его в последний путь. На следующий день одного расстреляли. Он был фашистом.…“.
Последняя страница написана накануне дня смерти политрука. Читать ее грустно. Казалось, он предчувствовал свою гибель, а его молодой и полный сил организм сопротивлялся этому. Войска XXXV армейского корпуса теперь уже окончательно остановили русское наступление на южном фронте.
„С сегодняшнего утра мы начали зарываться в землю, оставаясь на месте. Авиационного прикрытия нет. Вокруг нас плотный огонь. Война! Уже полтора месяца мы не мылись в бане и несколько дней не умывались. Лица и руки стали черными от грязи. Спали, где придется. Но для нас такая жизнь все же лучше, чем смерть!
Сегодня удалось немного уснуть. Как сиюминутное виденье во сне промелькнула Евгения Полузкова и какие-то нечеткие эпизоды из моей прошлой гражданской жизни… К чему бы это? Ненавижу войну. Идиоты те, кто ее затеял!“.
Русская пропаганда не оказывала на неприятеля существенного влияния, несмотря на использование огромных средств. Это происходило из-за недостаточного знания психологии врага, а используемые формулировки хорошо подходили в основном для русских войск.
То, что увидели немцы в России (система власти, жизненный уровень большинства населения), никак не вписывалось в их представления о нормальной жизни, поэтому было ошибкой предлагать им сдаться в плен, чтобы оказаться в Сибири без всякой связи с привычным для них цивилизованным Западом. Такой вариант они все равно бы никогда не выбрали для себя. Трюки, основанные на письмах с фотографиями, еще могли иметь результат, но они были слишком наивными и простыми и опирались на индивидуальный подход. В течение второго года войны наблюдался определенный прогресс, но эффективность пропаганды оставалось все еще низкой. Для доказательства достаточно сказать, что за все время существования К. С. И. Р. в нем не наблюдалось ни одного случая дезертирства и перехода к врагу[64].
Немецкая пропаганда тоже не стояла на месте и методично развивалась с привлечением больших средств, противопоставляя вражеской агитации свои приемы и методы воздействия. Газеты, листовки и брошюры, печатавшиеся часто в форме полемики, более соответствовали менталитету германского солдата. Радиовещание осуществлялось посредством превосходной аппаратуры, войска получали радиоприемники, специально изготовленные для армии. Специальные эмиссары на регулярных собраниях выдавали офицерам для размышления документальные материалы о ходе войны и о проблемах, типичных для многих солдат и командиров в войсках.
Но у немцев сильно выделялся один недостаток, выраженный в непонимании противоположного менталитета в пропаганде, направленной на неприятеля. Они не разделяли военнопленных и дезертиров и с одинаковой жестокостью относились и к тем, и к другим, что являлось сильным сдерживающим фактором капитуляции и сдачи в плен среди русских солдат. Предпосылки для эффективного сближения и сотрудничества с местным населением также не использовались, а это могло служить хорошей опорой в оккупированных странах и районах, особенно через решение земельного вопроса.