Я не верил тому, что рассказывали комиссары, но то, что я видел и вижу в плену, невозможно описать, и мне после этого просто не хочется жить“.
Далее в циркуляре говорилось о необходимости выполнения обещаний, распространяемых посредством пропаганды.
Следующий циркуляр от 1 сентября 1942 года констатировал, что „даже летом военнопленные мучились от голода“. Говорилось о распространении чувства недовольства, источником которого являются телесные наказания, о трудностях в организации питания, так как руководство, поставленное во главе продовольственного снабжения не намеревается улучшать ситуацию с военнопленными. Кроме того, не было никакой разницы между пленными и перебежчиками, хотя эти два потока следовало разделить. Во многих лагерях придерживались мнения, что перебежчики не заслужили преимущества в обращении и заслуживают презрения. Голод и эпидемии косили советских военнопленных целыми рядами, что приводило к политическим и моральным последствиям, воздействующим на население и на неприятельские войска.
Требовалось провести инспекцию со стороны немецкого Верховного командования, издавшего в конце апреля 1942 года следующий циркуляр: „Население принимает во внимание отношение к соотечественникам, в частности, к военнопленным, как основу для сравнения поведения победителей к остальному русскому народу. Нельзя пренебрегать сотрудничеством с населением в работах по эксплуатации местных ресурсов и в работах по восстановлению. Жестокое обращение с военнопленными оказывает сильное отрицательное воздействие на атмосферу общего сотрудничества…“
Видно, что в немецких докладах абсолютно отсутствуют элементарные принципы гуманизма и справедливости! Поэтому и результаты были очень скромными. Положение не улучшилось и когда Верховное командование поставило задачи по использованию военнопленных в качестве ценной рабочей силы, организуя специальные батальоны. Эти подразделения имели ограниченные возможности из-за суровости климата и эпидемий. „Гражданское население каждый день видит больных и обессиленных военнопленных, которых еще заставляют работать“, – так говорилось в одном донесении.
Летом 1942 года немцы провели эксперимент: послали на сельскохозяйственные работы освобожденных пленных, принадлежащих к нескольким национальностям: азиаты, украинцы и прибалты.
Первые могли также быть зачислены в военные формирования, а украинцы и прибалты – в формирования вспомогательной полиции, но такими „освобождениями“ стали пользоваться лазутчики противника, что привело к существенному ограничению этих мероприятий, к тому же их политический резонанс был невысоким, так как они не нашли поддержки и ясного изложения на более высоком уровне.
„Ошибка немцев состояла, прежде всего, в двойственности их отношений к военнопленным. Главную ставку они сделали на освобожденных пленных, были даже разработаны „Правила в отношениях с военнопленными других национальностей“, регламентирующие их работу в тыловых службах: на кухне и в столовых, погонщиками скота, водителями. Но к основной массе попавших и сдавшихся в плен русских солдат преобладало жестокое и бесчеловечное обращение, что и послужило причиной отторжения местными жителями немецких „освободителей“ и вызывало резкие вспышки недовольства, чем активно пользовались русские в своей пропаганде“.
Это моя последняя цитата из доклада, сделанного в 1942 году, когда я представлял свои, возможно, простодушные взгляды, типичные в то время для многих итальянцев. Не знаю, смогут ли мои наблюдения и критические замечания облегчить понимание того горестного и болезненного момента нашего союзничества, который познали на себе „освобожденные“ народы: русские, украинцы и другие национальности советского общества.
Два итальянских солдата-чернорубашечника 63-го ударного легиона MVSN «Tagliamento» обедают, сидя на разбитом монументе И. В. Сталина на станции Ясиноватая Сталинской области
Итальянские солдаты убирают советский плакат, призывающий бороться с немецко-фашистскими захватчиками
Чтобы показать разницу между нами, итальянцами, и немцами, перейду к рассмотрению вопросов нашей политики в отношениях с гражданским населением и пленными на оккупированных территориях.
В предыдущей главе были представлены проблемы и факты, воспринимавшиеся мной, как свидетельские показания в докладах моих офицеров, но теперь, когда я оставил свой пост, все это стало для меня личными воспоминаниями, позволяющими извлечь определенные уроки и выводы.
К. С. И. Р. выполнял исключительно военные функции, но оперативная обстановка требовала стабильности на оккупационных территориях. Поэтому, несмотря на явно временный характер нашего пребывания, мы обязаны были дополнительно проработать вопросы по контактам с гражданским населением, по обращению с военнопленными и дезертирами, по использованию местных ресурсов и правосудия в административных рамках. Наши полномочия оставались всегда достаточно ограниченными, особенно во время первого периода, длившегося с июля 1941 года до июля 1942 года, когда К. С. И. Р. входил в состав немецкой армии и получал все приказы и директивы от германского командования, не отличающиеся гуманизмом.
Привожу фрагмент нашего доклада: „Официальные правила никогда не препятствовали нашему солдату выражать по отношению к русскому населению всю свою доброту, врожденное великодушие, щедро делиться чувствительностью своей души, так что итальянское командование часто находилось в открытом контрасте с немецкими приказами, защищая пленных и улучшая условия жизни всего гражданского населения“.
Во время быстрых наступательных операций летом 1941 года мы были вынуждены максимально использовать местные ресурсы, но при этом старались не портить отношения с населением. Когда дороги превратились в грязные болота, и снабжение частей полностью нарушилось, мы регулярно платили владельцам продовольствия, а не грабили их, как немцы.
Подобное поведение частей из оккупационных войск открывало широкие перспективы по закреплению на захваченных позициях, но в основе наших действий лежали, прежде всего, искренность и симпатии к народу, чьи страдания тронули сердца итальянских солдат. Из-за неожиданно наступивших холодов все больше операций в секторе фронта К. С. И. Р. приостанавливались. Мы расположились в районе Сталино, в нижней части Донецкого бассейна. Тогда и состоялись первые контакты между итальянцами и русскими. Сначала возникло взаимное недоверие, но оно быстро сменилось теплыми и сердечными отношениями между войсками и гражданским населением.
К. С. И. Р. никогда не имел партизан в своих тылах, несмотря на то, что жестокая партизанская война свирепствовала в сопредельных районах. Иногда у нас самих возникало ощущение, что мы действуем в дружественной стране. Мы всегда находили общий язык с русскими пленными, материально и морально поддерживали местных жителей, а деятельность итальянского солдата характеризовалась великодушием и большой культурой. Строгость нашего военного правосудия преследовала любые преступления и проступки, а командование пресекало любые злоупотребления и любую форму насилия.
При рассмотрении вопросов обращения с военнопленными следует отметить, что К. С. И. Р. оставался в подчинении немецкой армии, а захваченные нами пленные (после краткого допроса с целью получения информации о частях противника) отправлялись в ближайшие немецкие концентрационные лагеря. Небольшой контингент из пленных и перебежчиков при наших штабах ограничивался по возрасту в пределах от 36 до 48 лет. В основном они помогали нам в передвижении из-за отсутствия транспортных средств и непроходимости дорог, что замедляло любое наступление. Мы использовали множество добровольцев, которые шли к нам из-за более гуманного отношения.
Приведу один характерный эпизод. Группу кинематографистов Генерального штаба направили в К. С. И. Р. из Рима для съемок сцены допроса пленных на передовой. Пришлось повторить для них сцену захвата линии обороны у Юного Коммунара (Рыково) в секторе дивизии „Торино“, используя пленных, захваченных ранее. Но уже в момент „съемки“ мы отказались от этой затеи, так как „актеры“ были хорошо одеты, гладко выбриты, накормлены и не имели ничего общего с пленными, захваченными в бою, как того хотел режиссер.
Получился обратный эффект, потому что для этих людей ужас войны стал далеким воспоминанием. Когда неизбежно приходил момент передачи немцам, они просто умоляли итальянское командование задержать их, зная, как изменится вскоре их жизнь и судьба, ожидая неминуемые страдания и нужду.
В июле 1942 года К. С. И. Р. вошел в состав 8-й итальянской армии. Теперь захваченные нами пленные оставались у нас и направлялись на попечение армейского корпуса в концентрационные лагеря, организованные армией. На окраине Каринской (в тылу армейского корпуса) первоначально был создан транзитный пункт, который потом превратился в настоящий концентрационный лагерь и стал, благодаря итальянским офицерам, моделью и образцом с точки зрения организации и функционирования. Мы отремонтировали все помещения, провели дезинфекцию, построили баню для гигиенических процедур и создали соответствующие общие службы. Пленные из лагеря в Каринской не хотели больше уходить оттуда! Вновь прибывшие проходили необходимую санитарно-гигиеническую обработку в бане с дезинфекционным оборудованием, раненые и больные получали такую же медицинскую помощь, как и наши солдаты, офицеры размещались отдельно от солдат. Не было зафиксировано ни одного случая нарушения дисциплины. Пленные прибывали на работу под командованием старших, назначенных из их числа. Во время пути следования они пели „Катюшу“. Этой песни отдавали предпочтение за ностальгическую мелодию, входившую в умы и сердца наших солдат.
Часы работы четко регламентировались – с 7:30 до 11:00 и с 14:00 до 17:30, предусматривался отдых в полдень и праздничные дни. Рацион, приготовленный из натуральных продуктов, поступал регулярно. Конечно, все это влияло на характер охраны и моральное состояние пленных солдат. Проводились мессы, участие в которых было абсолютно добровольным. Из 2500 пленных на этих мессах присутствовало 2000 человек. Многие туда ходили, чтобы услышать гуманные слова священника. Наш капеллан, отец Сальц хорошо знал русский язык и понимал, как словом дойти до сердец слушателей, говорил он об общей боли, общем беспокойстве, о войне и о надежде на ее скорое окончание.