На подъезде к Чечне уже выстроились на километры колонны бронетехники. Усиленные блокпосты, где к чеченцам, а иные сюда и не поедут, отношение более чем плёвое, и спасает лишь одно – бабки, и не хилые, на лапу. То есть въезд в Чечню платный.
На границе, с чеченской стороны, тоже некое подобие погранзаставы. Здесь деньги не клянчат, но и от этих молодчиков Болотаев совсем не в восторге. По театральному определению всё это выглядит как фарс, где финал – это очевидно – будет очень трагичен.
Чечня – небольшая республика. До Грозного ехать недолго, однако вид кругом удручающий: безлюдно, пустынно, плачевно.
Первым делом Тота должен доехать до матери в самом центре Грозного, но тогда он не сможет, по крайней мере в этот день, поехать к Даде в микрорайон. Поэтому после долгих раздумий он решил первым делом поехать на старую квартиру.
Микрорайоны, как бедняцкие пригороды, почти что всегда отличаются убогостью, а что видит Тота сейчас – кругом грязь, кучи мусора, вонь, стаи одичалых собак и жирные крысы. Болотаева сюда не тянуло, а этот окружающий пейзаж и вовсе его раздражал. Всю дорогу он представлял, что он скажет Даде, а что скажет она? И вообще, какой у неё вид, то есть положение? И он даже думать боялся, а тем более считать, но и без арифметики ясно, что Дада уже… Нет, нет. От этих мыслей ему становится так нехорошо, словно гиря на шее и спокойной жизни более нет.
Ни двор, ни дом не узнать. Всё загажено. И самое страшное – ни души. Не отпуская машину, Болотаев забежал в подъезд. Что творится здесь – не передать. Электричества нет, лифт не работает, и, поднявшись на шестой этаж, Тота обомлел: вряд ли, по крайней мере последние дней десять и даже две недели, здесь кто-то проходил.
Всё же он стал стучать в дверь, даже звонок, на что-то надеясь, нажимал. Потом стал стучать сильнее, крикнул:
– Дада! Дада! Открой! – И тут снизу его окликнули:
– Тота, ты? – Это был его сосед, которого он попросил присматривать за Дадой. – О! Тота! – Широкая беззубая улыбка, сосед постоянно под хмельком, сразу начал оправдываться: – А иначе здесь с ума сойдёшь…Посмотри, что творится! Грабежи! Насилие!
– А Дада где?
– А ты разве не знаешь? Я тебе звонил аж несколько раз. Тебя не было дома.
Оказывается, кто-то доложил матери Тоты, что на их старой квартире проживает какая-то девушка. К тому же беременная.
Как потом и очень много раз рассказывала мать, просто Всевышний вовремя её направил в тот день и даже час на старую квартиру. У Дады уже всё начиналось, и она планировала родить без чьей-то помощи в квартире, радуясь, что это гораздо лучше, чем в тюрьме. Опыт есть. Однако в этот момент появилась мать Тоты, и она не стала выяснять кто да что, откуда и зачем. Она стала действовать.
В прифронтовом Грозном многое, в том числе и скорая помощь, не функционирует. Да ведь она не зря заслуженная артистка. Добрые люди помогли ей доставить Даду в роддом, а это учреждение, вопреки всему, ещё функционирует, ведь люди не только умирают и убивают, но и хотят жить и рожать.
– Девочка! – сообщили актрисе, а она в ответ:
– Обе здоровы? Всё нормально?
– Нормально, – отвечает главврач и следом: – Но вы видите ситуацию в городе. Лучше и для вас, и для нас, если вы их заберёте.
– Конечно, конечно!
– Надо оформить документы…Фамилия, имя ребенка?
– Имя ребёнка?! – Этот вопрос застал её врасплох, но она быстро нашлась: – Так какое имя может быть у ребёнка?! Ведь ребёнок – это ангел, малик[13]. Малика!
– А она очень похожа на вас. Такая же славная.
– Кто бы сомневался! – прекрасно поставленным голосом, как на сцене, воскликнула всем известная артистка. А это действие происходит в фойе центрального роддома, где всегда немало людей, и она понимает, что в этой толпе найдутся те, кто скажет или подумает «вот незаконнорождённый», то есть «къотал йина хIум», её сын произвёл на свет, а она… А она поэтому с артистически пафосом и вызовом повторила:
– Так кто бы сомневался?! Ведь это внучка моя! Болотаева Малика Тотаевна.
– Может, Тотовна? – язвительный голос тут же прыснул со смеху.
Два молодых человека, с жиденькими неухоженными бородками, сидят на корточках.
– Как назвать – это наше дело, – повысила голос новоявленная бабушка. – И, может, – тут она сделала ударение, – у кого-то и Тотовна, а у нас чеченцев – Тотаевна. Понял?
– Я-то понял, – они встали, ухмыляясь, – просто у чеченцев принято, чтобы мужчины нарекали ребёнка.
– Нарекают или кличку дают собакам, а детям – имя присваивают. И делают это старшие, в нашем случае – это я! Так у нас получилось, потому что в любое время, а тем более в такой грозный для отечества час, негоже мужчинам в роддоме заседать.
– Не будь ты женщиной…
– Успокойтесь. Перестаньте, – воскликнула главврач.
– Сам ублюдок! – со злостью прошипела актриса, и это настроение никак не покидало её, пока в её руках не оказался этот маленький живой комочек.
Словно несметное сокровище, она с превеликой осторожностью обнажила лицо. Ребёнок спал. Она долго-долго всматривалась в него, затем, приказав Даде: «За мной!», бросилась к выходу.
Уже дома на столе она бережно распеленала ребёнка, осмотрела его от макушки до пальчиков крохотных ножек и, блаженно улыбаясь, сказала:
– Уьнах цIен бер ду![14] – Только после этого она обратила внимание на мать ребёнка. Справилась об общем состоянии и ещё кое о чём женском, и всё это было скорее в форме допроса, нежели сочувствия, и как кульминация, чисто по-актёрски:
– А какого ты вероисповедания?
– Я чеченка… Приняла ислам.
– Вижу по одежде.
Дада, как говорят, «закрылась». Это ещё не полный хиджаб, но на полпути к этому. Однако мать Тоты – женщина верующая да современная, и она постановляет:
– Это не в традициях чеченской женщины. Так ходят в аравийских пустынях, чтобы не сгореть. Да и как ты собираешься в этом неудобном балахоне хозяйством заниматься, за ребёнком смотреть?
– Я понимаю, – отвечает Дада. – Просто этот костюм в моём прежнем положении был удобен, да и по деньгам доступен.
– Да, кстати, «по деньгам» – кто содержал?
– Содержат домашних кошек, собак и шлюх, – вся покраснев, ответила Дада.
– Но-но-но! – подбоченилась актриса, но Дада продолжила:
– Помогал мне понятно кто, ваш сын… Так его деньги я почти не истратила – сохранила на чёрный день.
– А на что ты тогда жила? – с примиряющим сочувствием поинтересовалась актриса.
– А я люблю вязать. Здесь, оказывается, никто из шерсти не вяжет.
– Это правда… Вот я теперь на старости лет своей внучкой и вязанием займусь… Золотце ты моё. – Она по-хозяйски начала ухаживать за ребёнком.
– Может, мы уедем? – робко сказала Дада.
– Кто это «мы» и куда? Этого ангелочка мне Бог послал.
– Там мои вещи, заначка.
– Какая «заначка»? Ты мне этот тюремный блатной жаргон брось… У нас интеллигентная семья. – Тут она, словно до сих пор не видела, с ног до головы изучающе оглядела Даду. – Вот у меня вопрос: а как ты там одна жила?
– В микрорайоне? – Дада усмехнулась. – Но и вы одна живёте.
– Ну… Я в центре. Меня все знают, и я всех знаю. А ты в чужом городе. Кругом бандитизм, беззаконие. Света и газа нет.
– Не поверите. Жила, как в раю. Это же не тюрьма.
– Всё! – топнула ногой новоявленная бабушка. – Более о тюрьме и прочем – ни слова. Начнём жизнь с чистого листа. А для этого, для пущего порядка и чтобы всё было по-мусульмански, а главное, по-человечески, нам нужен мулла. Ты не против? – вновь изучающе смотрит она на Даду. – Тогда я побегу, вначале – на переговорный пункт, Тоте надо позвонить, а потом в старую мечеть, тут рядом, у рынка, а ты располагайся, как дома. Следи за дитём, а дверь не открывай. Мало ли что? Никому. Время сама знаешь какое.
Так получилось, так в жизни случается, мать и сын разминулись буквально на минуту. Двор пустой, ни души, ни жизни не чувствуется. Тота долго стоял в задумчивости.
Он не знает, что с Дадой? Как теперь на глаза матери, да и знакомым, показаться. Что скажет мать ему? Что сказать ему матери? В этот момент, совсем рядом, раздался такой взрыв, следом – второй, что Тота чуть не упал. Начались пулемётно-автоматные очереди, которые вышибли предыдущие мысли из головы.
– Нана! Нана! – Он стал стучать в дверь.
Тишина. На улице тоже внезапно наступила тишина.
– Нана! Нана! – Он вновь стал стучать. Дверь раскрылась. На пороге – Дада с ребёнком в руках.
– Тота, Тотик, – прошептала она. Вдруг глаза у неё закатились, и она стала падать, и Тота машинально успел перехватить из её рук запеленатый клубочек.
…Это был кошмар. С одной стороны, стал плакать ребёнок. С другой стороны, Дада не приходит в себя, всё ещё на полу. И тут – дверь-то Тота не закрыл, не до этого было, – вбегают испуганная мать, за ней задыхающийся пожилой мулла.
Когда все пришли в себя, успокоились, слово взял мулла:
– Мне в село ехать. Стреляют.
– Да-да. Вот. Как в хорошем кино – сын приехал. Хвала Всевышнему! Их надо благословить, соединить, как у нас положено.
– Нужды два свидетеля. Мужчины.
– Сейчас. Кого бы найти? – Актриса бросилась в подъезд. Запыхавшаяся, вернулась нескоро. – Кругом ни души… Может, я сбегаю через дорогу в театр. Там сторож, авось ещё кто-то будет.
– Мы эту процедуру уже в тюрьме свершили, – вполголоса объявил Тота.
– В тюрьме? – изумилась мать. – И был мулла?
– И был мулла – татарин.
– Тогда отбой, – сказал мулла-чеченец.
– Нет! Не отбой, – скомандовала мать. – Как говорят русские, кашу маслом не испортить. А моей внучке нужен порядок во всём и с самого начала!
– Так это девочка? – озадачен Тота.
– Да. Моя золотая!.. Я побегу в театр.
– Нет! – сказал мулла. – Там стреляют.
– Я побегу, – вызвался Тота.
– Нет! – теперь против мать.