– Тихо! – Голос муллы. – Время тяжелое. Война начинается. И в такой период должны быть исключения для праведный дел. Свидетелем всегда и везде есть Всевышний!
Мулла сел.
– Садимся все. – Он приступил к делу. – Кто у этой молодой матери, – указал он на Даду, – верас[15].
– Отныне – я! – слово матери.
Когда Тота вспоминал тюремное прошлое Дады, ему становилось не по себе. А вот оказавшись в этих местах, он уже жалел, что не имеет этого опыта или хотя бы поинтересовался бы в своё время, как в неволе живётся?.. Впрочем, один урок, точнее свой опыт выживания, она ему так продемонстрировала, что он сам чуть не умер. …Декабрь 1994 года. Чеченская республика, к названию которой добавлено никому не известное – Ичкерия.
Всё готово к войне. К ней готовились. К ней всё вели.
…Почти что все жители из Грозного бежали. Остались только те, кому некуда бежать. Кто ожидал, что российские, или, как позже их окрестили, федеральные, войска быстро наведут порядок. Были и такие отчаянные патриоты, как мать Тоты, которая свои позиции, свой театр покидать, а тем более сдавать не собиралась, думая, что будут востребованы обществом и государством.
Мать умоляла Тоту уехать, напоминая, что у него и вид, и норов «огнеопасные» и он, как и прежде, первым и сильно получит по башке. При этом она представить не могла, как теперь останется без внучки. Однако уже не только по ночам, но и днем раздаются выстрелы и взрывы, а в самом центре города, наводя ужас, как застывшие монстры, стоят подбитые танки и бронетехника. И страшно. И опасно.
Под самый Новый год лидер Ичкерии – российский генерал – и министр обороны России, такой же генерал, встретились на границе. Вроде мило поговорили. Даже якобы выпили шампанское и решили… повоевать! Мол, ещё посмотрим, кто кого одолеет.
Мать, как и прежде, ни в какую. Она теперь самая взрослая в театре и как бы на боевом посту. Тота тоже твердит, что будет только рядом с матерью. Да вот ночью прямо под их окнами началась стрельба. Непонятно, кто в кого и против кого. Однако под утро всё успокоилось и другая забота – у ребёнка жар, кашляет. Тота побежал в аптеку. Тут же бледный вернулся – во дворе труп, много крови. Теперь и Тоту надо в чувство приводить.
– Срочно уезжайте! – постановила мать.
– Всё! Я здесь жить не могу. Не хочу, – сдался Тота. – Мама, давай вместе уедем!
– Нет!
– Как я тебя здесь одну оставлю?!
– Ради Бога, уезжайте. Мне одной будет очень просто… Быстро все перебесятся и успокоятся… Тота, уезжай. И их – с собой.
– Да, – согласился сын. – Только одно – на старой квартире мои кассеты с записями концертов.
– Ты их там оставил? – удивилась мать. – Обойдётся. Там, на окраине, ныне, говорят, очень опасно.
Тота задумался. Тут вдруг Дада проскулила:
– Чемодан отца там.
– Тот старый чемодан? – спросила мать. – Это – святыня! – постановила она.
– Мы через полчаса-час вернёмся, – сказал Тота.
Даже в таком городе есть жизнь. И центр есть центр. Через квартал от дома Болотаевых Зелёный базар, где всё есть, особенно расширился оружейный рынок. А ещё ближе, у Дома моды, на перекрёстке проспекта Победы и улицы Мира, – стоянка такси.
В шестой микрорайон ехать никто не хочет. Там, говорят, полный беспредел, и машины лишиться можно. Однако, когда Тота озвучил цену – сто долларов в два конца, – желающих хоть отбавляй.
По пути картина жуткая. Понятно, что город давно не убирался, ещё и погода слякотная, мелкий дождь, ветер, сырость. Холодно и всё, как и небо, очень хмурое, серое, давящее.
А вот прямо поперёк дороги подорванный, сгоревший БТР. Рядом труп и ещё фрагменты. Затхлый запах, точнее, вонь.
Тоте вновь стало плохо. Чтобы всё это не видеть и не дышать, он уткнулся в плечо Дады. Город небольшой, пустой. Доехали быстро. Атмосфера в микрорайоне действительно гнетущая. Ни души.
– Вы побыстрее, – торопит таксист.
– Да-да, – отвечает Дада и уже в подъезде. – А здесь свежие следы. Кто-то был.
– Ну и хорошо. – Тота нервничает. – Давай побыстрее.
На первом этаже жил товарищ, дверь заперта, и на стук никто не откликнулся. Стали подниматься на шестой этаж, но уже на втором замерли. Три двери, даже железная, вышиблены. Тяжело вздохнули, постояли.
– Тут бабушка жила, русская. Мне помогала, – говорит Дада. – Хорошо, что дочь её вывезла… А в этой чеченцы – большая бедная семья. Что же у них-то искать.
– А они где?
– Может, в горы, в село, уехали?
На третьем этаже картина та же.
– Здесь чеченцы-старики жили. – Тоже дверь раскрыта, раскурочена. – Может, я зайду посмотрю?! – говорит Дада.
– Нет, – шепчет Тота. – Что-то чую я неладное. Давай обратно.
– Вы спускайтесь к машине. – Она по-прежнему обращается к нему на вы, но на сей раз тоже перешла на шёпот. – А я быстренько поднимусь, всё, что надо, возьму и обратно.
– Ты не видишь, что творится?
– Тем более надо проверить. – И шёпотом на ухо: – Нашу дверь я сделала на тюремный лад. Просто так не откроют.
– Пошли, – громко скомандовал Тота.
На всех этажах картина почти одинаковая. Вот только на пятом этаже одна дверь оказалась очень крепкой, взлому не поддалась и дверь Дады, поистине как в тюрьме. А вот две соседние раскурочены.
– Здесь одинокая женщина жила. Русская.
– Пианистка?
– Надо посмотреть. – Дада решительно вошла. – Клавдия Прокофьевна. Клавдия Прокофьевна.
Тота бросился вслед за ней. В небольшой квартирке всё перевёрнуто. Вряд ли что отсюда унесли – всё бедно, а на столе записка: «Уехала к родственникам в Ставрополь» – и телефон.
– Слава Богу, – прошептала Дада и направилась к их квартире.
Тота и техника – разные понятия. Однако даже он оценил тюремный опыт Дады. Казалось бы, всё очень просто, но даже отъявленные мародёры не смогли замок Дады взломать. А она, тоже по опыту, как вошли в квартиру, сразу же за собой тщательно заперла дверь, хотя Тота ворчал:
– Зачем? Мы быстро.
Быстро не получилось. Как обычно бывает, всё в хозяйстве пригодится, всё ценно и дорого, да всё не унести. Битком набили старый чемодан отца Дады, ещё пару пакетов, вышли в подъезд, и, пока Дада возилась с ключами, внезапный, словно змеиный шелест.
– Да… – не успел докончить Тота, как от удара отлетел.
– Руки. Руки вверх! – услышала возле уха Дада. – Молчать! – В её рёбра с болью упёрлось дуло пистолета.
– Молчу, молчу, – подняла она руки. – Только не убивайте. Пощадите нас.
– Пощадим, пощадим, если послушной будешь. – Голос бандита стал игривее, громче. – А ну, открывай дверь, да поживей.
– Да-да. – На удивление Тоты Дада, как никогда ранее, очень послушна и даже голос переменила. А он это не вынес:
– Что вы себе позволяете?! – крикнул, рванул.
– Не смейте, Тотик! – обернулась Дада, но было поздно, от удара в плечо он застонал, присел на корточки.
– Всё! Всё, всё! – ещё выше подняла Дада руки, чуть осмотрелась.
Перед Тотой, нависнув над ним, грубый, с диким взглядом и лицом здоровяк, в мясистом, фиолетовом от татуировок кулаке сжимает увесистую монтировку.
Второй, что с пистолетом, по акценту явно чеченец, щупленький, но, видимо, он здесь за старшего и по-зэковски, матерясь, командует:
– А ну, шустро открывай дверь!
– Да-да, – говорит Дада.
– И этого сюда!
Тота от боли встать не может. Здоровяк рванул его за больное плечо, просто швырнул в раскрытую дверь их квартиры. Старший, что с пистолетом, стал всё осматривать.
– Что-то не густо, – крикнул он. – Сплошь голытьба. – Он вернулся, пнул чемодан. – Откуда это старьё? Раскрой.
Дада повиновалась.
– Одно барахло… Шубу снимай.
Эту шубу из особого баргузинского соболя Тота, не скупясь, самую дорогую купил для матери в Цюрихе. Тогда мать от радости, ведь она любила красивые вещи, даже заплакала.
Однако она в этой шубе ни разу не вышла.
– Тут нищета, да и некуда в ней здесь пойти. К тому же она мне велика.
А вот Даде шуба оказалась как раз, и мать сказала:
– Покупал мне, а думал о тебе. Так что, Дада, носи на здоровье… Всё-таки вещь украшает хорошего человека.
В такой шубе Дада никогда не ходила, а в тревожном и прифронтовом Грозном и надеть её вроде кощунство. Но у неё другой зимней одежды нет, всё осталось в старой квартире, но и хочет она хотя бы раз в жизни, хотя бы в таком городе и в такое время, но с любимым Тотой пройтись в таком виде… Как говорится, прошлась. По приказу старшего бандита она быстро шубу скинула.
– А шуба – ничего себе.
– Да. Наконец-то подфартило.
– Ага. На кобеля сука бежит. Ха-ха-ха!
– А ты глянь, она-то тоже ничё.
– О! – простонал Тота. Он сидел на корточках, держась за больное плечо.
– Что возмущаешься? – пнул его здоровяк. – Хорошо отстегнёшь – третьим будешь.
– О! – Тота встал – не монтировкой, но удар кулаком был не слабее.
– Не бейте его. Всё будет в ажуре, – воскликнула Дада.
– Слушай, а она понятливая.
– Как же вас не понять? Возьмите всё, только не убивайте.
– Что-то нравишься ты мне всё больше и больше. – Щупленький мародёр уже отвёл пистолет, а костлявой рукой стал её лапать.
– Всё что угодно, – податлива Дада. – Только не здесь, не при нём. Он мой муж.
– Потерпит.
– А может, в соседней квартире? – предлагает с жеманством она и далее. – Там рояль.
– Ха-ха-ха! – писклявый смех. – На рояле?! Разберись здесь и с ним, – повелевает щупленький.
– Ты побыстрее там, – говорит здоровяк.
– Побыстрее лишь кролики… А мы с чувством и расстановкой. Да, красавица?!
– О-о! – со стоном подал голос Тота. Тут же получил очередной удар и вопрос: – Так. Быстрее. Что, где, как? Бабки, ценности, золотишко… Говори. – Здоровяк огромной лапой сжал горло Болотаева, и Тота уже задыхался, как послышался крик Дады:
– Помогите! Спасите! На помощь!