Прилетев около пяти часов утра в штаб 19-й армии, Конев, к своему удивлению, выяснил, что никто в штабе не знает, что началась война. Тут же дал команду объявить боевую тревогу, рассредоточить и привести в боевую готовность прибывшие к месту дислокации войска, доложил о месте нахождения своего командного пункта. На второй или третий день нарком обороны С. К. Тимошенко приказал всей армии форсированным маршем следовать в направлении Киева и занять оборону по рубежу Киевского укрепрайона (КиУРа).
В тот момент, когда управление 19-й армии и её головные части форсированным маршем уже подходили к Киевскому укрепрайону, нарком обороны по ВЧ передал следующее распоряжение: «Положение на Западном фонте угрожающее. Противник продолжает развивать наступление на Смоленск. Армию по тревоге необходимо грузить в эшелоны и перебрасывать на Западное направление…»
Так вместе со своей, ещё не укомплектованной полностью, армией Конев в срочном порядке оказался в районе Рудни, Орши, Смоленска.
Потом он командовал Западным фронтом, с которого был снят и понижен в должности…
Думая о тех суровых днях, о поведении Сталина, его порой необъяснимых решениях, Конев вдруг представил картину очередной стычки с Верховным Главнокомандующим.
Шла зима 1943 года. Он был второй раз снят с командования Западным фронтом, так как из-за отсутствия достаточных сил не смог развить дальнейшее наступление. На упрёк Сталина: «Смотри, как успешно наступает твой сосед слева — Воронежский фронт» — Конев опрометчиво ответил:
— У нас один противник, у них другой (имея в виду румын и мадьяр).
— Ну, конечно, вы не можете. Перед вами, конечно, особый противник, — съязвил Сталин и повесил трубку.
Отстранение от должности Конев считал несправедливым, принятым без всяких оснований, сгоряча. Это, наверное, понял и Сталин. Поостыв, через некоторое время позвонил Коневу сам.
Произошёл следующий откровенный разговор:
— Товарищ Конев, здравствуйте. Как ваше настроение?
— Плохое, товарищ Сталин.
— Почему плохое?
— Я — солдат, в такое время солдат не может сидеть, он должен воевать.
— Подождите. Дайте мне три дня на то, чтобы разобраться. Мы вас пошлём вновь командовать фронтом…
Ровно через три дня Конев получил назначение на должность командующего Северо-Западным фронтом.
В июне сорок третьего года Сталин вызвал его снова и поручил создать резервный фронт, войска которого были разбросаны на больших степных просторах… Фронт так и назвали — Степной.
Так в течение нескольких минут сидения без дела в самолёте перед мысленным взором Ивана Степановича пронеслись многие невероятно тяжёлые эпизоды войны.
…Конев снова взглянул на Крайнюкова, сидевшего в глубокой задумчивости, и, как бы подводя итог размышлениям, вслух произнёс:
— Да, сложная эта штука — жизнь. Особенно война…
Крайнюков не понял, к чему это сказано, но утвердительно кивнул головой. Конечно, сложностей много. Вот и сейчас предстоит многое сделать, чтобы мобилизовать людей на тяжкий труд и обеспечить во что бы то ни стало успех предстоящей операции. Если что-то не получится, им же в первую очередь придётся отвечать головой не только перед Верховным Главнокомандующим, но и перед народом, страной.
— Надо прежде всего подумать, как обеспечить скрытность передвижения войск, — сказал Конев, переключаясь опять на практические задачи, связанные с предстоящей фронтовой операцией. — Перегруппировка предстоит большая, и важно, чтобы противник либо совсем ничего не ведал о ней, либо узнал самую малость, и то уже перед самым нашим ударом.
— Скрыть совсем трудно, — заметил Крайнюков.
— Надо! — подчёркнуто строго повторил Конев. — Так что мобилизуйте и по вашей идейно-воспитательной линии все силы. Поднимите коммунистов, комсомольцев, чтоб до сознания каждого бойца дошло это жизненно важное требование: маскировка и предельная скрытность передвижения войск. В этом залог успеха.
Крайнюков снова одобрительно кивнул головой. Он уже здесь, в самолёте, начал прикидывать, как сразу включить в подготовку предстоящего наступления партийные и комсомольские организации. Сложность состояла в том, что до поры до времени дата наступления должна оставаться в глубокой тайне для всех войск и штабов, кроме самого ограниченного числа лиц в управлении фронта.
«Что ж, — думал Крайнюков, — придётся вместе с начальником политического управления генералом Шатиловым составить специальный план».
Теперь он посмотрел на Конева: Иван Степанович молчал, погруженный в свои мысли. Надолго ушёл в свои думы и Крайнюков.
Перед ним всё ещё стояло строгое, недружелюбное лицо Сталина. Потом живо вспомнилось, как в конце второго дня Сталин вдруг спросил у Конева и Крайнюкова, видели ли они салют, и, получив отрицательный ответ, шутя сказал: «Ничего, мы сейчас эту „ошибку“ исправим». Он повёл их во двор Кремля, объявив, что сейчас как раз будет произведён салют в честь доблестных войск Карельского фронта.
Когда раздались залпы орудий и разноцветные огни засияли в ясном небе, Сталин заметил, что салют — это не просто фейерверк, красивое зрелище, это наш народ славит своих доблестных воинов-победителей.
И это было сказано не просто: наматывайте, дескать, на ус и пропагандируйте в войсках значение этих салютов.
…Когда выбрались из самолёта и поспешили к машинам, Конев сказал:
— На отдых не более часа. Приходите ко мне вместе с Шатиловым. К этому времени я приглашу Соколовского и командующих родами и видами войск. Займёмся вплотную предстоящей операцией…
9
Усатый капитан, которого теперь добрым словом вспоминала Наташа Круглова, недолго оставался в дивизии. Она узнала, что в штаб его направили после ранения, а до этого он три года провёл в разведке, привык рисковать и ходить всё время, как он сам учил своих подчинённых, по острию ножа. Вынужденный сейчас томиться в непривычных для него штабных условиях, не находил себе места и, если его ругали за промахи, упрямо повторял:
— Не по душе мне эта канцелярия. Вы понимаете — не по душе! Терзаюсь я тут и других мучаю. Дайте мне дело поживее, чтобы я мог больше пользы принести.
При каждой встрече с командиром дивизии он просил отпустить его обратно в разведку, не дать умереть, как он выражался, канцелярской крысой. В таких случаях полковник укорял его за недооценку роли штабов:
— Вы, товарищ Петренко, должны ценить оказанное вам доверие. Не каждому доверяют штабную работу.
— Но не каждого и в разведку пошлёшь, — парировал капитан.
Может быть, Петренко так и остался бы в штабе и, кто знает, со временем, возможно, и свыкся бы с новым для него делом, если бы не трагический случай, какие на войне происходили постоянно. Проводя разведку боем, погиб командир разведывательного батальона. Заменить его оказалось некем, и комдив вспомнил о капитане Петренко.
— Вот что, Александр Иванович, — сказал он, вызвав капитана к себе. — Пришёл твой черёд. Принимай разведбатальон. Но только имей в виду: задачу перед ним ставит сам командующий армией.
— Есть принимать разведбатальон! — радостно воскликнул капитан. — Сердечно вас благодарю, товарищ полковник. Эта работа по мне.
Вот так порой и решаются судьбы на войне.
Соединения армии, спешно передислоцированные в другой район для нанесения внезапного удара, были слабо ориентированы в обстановке. К тому же командующий фронтом строжайше запретил вновь прибывшим войскам вести какую-либо разведку, дабы до поры до времени не обнаружить себя. И капитан Петренко, несказанно обрадованный тем, что сумел снова вернуться к своему любимому делу, долго не получал боевого задания. Это вынужденное безделье до того тяготило его, что он однажды, осмелев, обратился непосредственно к командующему армией генералу Москаленко, когда тот проверял готовность подразделений дивизии к предстоящим наступательным боям.
Командарм, до этого похваливший личный состав разведбатальона за умение скрытно и согласованно действовать, немало удивился, когда комбат пожаловался ему, что его подчинённые притомились без настоящего дела.
— А какое же дело вам ещё нужно? — хмуря брови, сказал генерал. — Вот начнутся бои — ещё напляшетесь по раскисшим дорогам.
— В разведку рвутся бойцы, — уточнил комбат Петренко.
— Вы, капитан, будто первый день служите в армии, — рассердился командарм. — Будет приказ — пойдёте в разведку. Думаю, ещё не раз. А пока занимайтесь боевой подготовкой, совершенствуйте своё мастерство, осваивайте боевой опыт, оружие, технику.
— Есть! — козырнул Петренко и вздохнул.
В глубине души он очень расстроился. Опытный разведчик понимал, к чему идёт дело. Начнётся наступление, и бросят их, попавших под руку, на отражение какой-нибудь контратаки. И полягут из-за чьей-то ошибки его лучшие поисковики. Обидно будет, что своего главного предназначения не выполнят люди, на специальную подготовку которых потребовалось столько сил и времени.
Погоревал капитан, погоревал да понемногу и успокоился: целыми днями, а порой и ночами тренировал он подчинённых в поле, заставляя из окапываться, маскироваться, учил бесшумному захвату «языков». А между тем время вновь готовило крутой поворот в его судьбе. Штаб фронта распорядился подобрать несколько кандидатур из числа опытных и надёжных разведчиков для выполнения особого задания в тылу врага. В разведотделе армии вспомнили о капитане, позволившем себе беспокоить командующего. Вскоре Петренко, собрав свои пожитки, направился в штаб фронта. Там с ним впервые беседовал сам маршал Конев.
…Двое суток шли разведчики под проливным дождём, больше по лесным тропам, не решаясь развести костёр, чтобы обсушиться и обогреться. Четверо «беженцев», отступавших вместе с немецкими войсками. У них были надёжные документы, выданные «немецкими комендатурами», но они не торопились предъявлять их. Имена и фамилии в документах подлинные. Так было решено, чтобы не трудиться с запоминанием и не путаться. Двое мужчин и две женщины. В случае необходимости могли выдать себя за мужей и жён. Когда их впервые свели вместе, Наташа Круглова, увидев капитана, воскликнула, не удержавшись: