— Господи, господи, — причитала она, — а Никодим-то мой сгорит, поди! Дотла сгорит, бедный…
Прасковья Петровна кинулась к двери с намерением добраться до подвала, открыть его и освободить несчастного мужа. Но пламя зло лизнуло её лицо, опалило брови, и она отступила, хлопая руками по подолу, сбивая с него искры огня. Тем временем стропила крыши обвалились, балки рухнули вниз, и не было уже никакой надежды помочь Никодиму, спасти его от неминуемой гибели.
Когда Николай Паршин поставил свои орудия в глубине двора Копасей, баба Парася всё ещё сидела на уцелевших от огня брёвнах и, обхватив голову руками, плакала и причитала:
— Ох, горюшко ты моё неизбывное, ой, лихо моё лихушко! Как же мне жить-то теперь? Ни семьи нет, ни хаты, ни мужа…
Лейтенант Паршин, проследив, как бойцы устанавливают орудия, подошёл к хозяйке и стал её успокаивать:
— Ну что вы плачете, бабуся? Не пустим мы больше сюда немцев. Живите спокойно, устраивайтесь. Советская власть поможет…
Прасковья Петровна, глянув на офицера заплаканными глазами и увидев на его плечах погоны, вдруг резко отшатнулась.
— Ты сам немец или власовец проклятый! — резко сказала она.
— Да что вы, бабуся! — удивился Паршин. — Какой же я немец? Я свой, советский офицер. Посмотрите, все наши в погонах…
— Офицер? — переспросила Прасковья Петровна. — Советский? Господи, да я же советского офицера ни разу в глаза не видала, тем более при погонах. Подойди-ка, сынок, поближе…
Прасковья Петровна поднялась, дотянулась исхудавшими руками до лейтенантских щёк, погладила их, а затем поцеловала Паршина в колючий подбородок.
— Горе-то у меня какое, сынок, горе-то какое, — доверительно сообщила она. — Дом сгорел, это ладно. Но ведь и чёловик мий, муж, значит, вместе с домом погорел. Одна я теперь…
Николай как мог успокоил осиротевшую женщину. И она ничего не сказала больше о своём муже. Так и не раскрылась тайна Никодима Копася. Только и осталось Прасковье Петровне ждать сына, сражавшегося против фашистов невесть на каком фронте в рядах Красной Армии.
23
Уже миновали самые критические дни боев, отбиты ожесточённые танковые контратаки противника с севера и юга Колтовского коридора. Уже прошли по нему две наши танковые армии и, выйдя на оперативный простор, острыми клиньями разрезали на куски группу немецких армий «Северная Украина». Зажатые в Бродовском котле восемь фашистских дивизий были разгромлены, и остатки их капитулировали. Но боевое напряжение не ослабевало. «Вперёд, на Запад!» — эти слова слышались всюду днём и ночью, поторапливая командиров и бойцов. Все видели, что идёт большое, решающее наступление.
Водитель транспортной роты красноармеец Женя Калмыкова, казалось, не знала усталости. Её «студебеккер» челноком сновал между складами боеприпасов и передовыми позициями подразделений, уходившими всё дальше и дальше на запад. Чаще всего она одна сидела в просторной кабине, уверенно лавируя между воронками от снарядов и бомб, на большой скорости преодолевала участки, простреливаемые артиллерией противника. Но случались у неё и попутчики. То прихватит раненых, чтобы отвезти их в медсанбат, то подсядет офицер, спешащий по своим делам в вышестоящий штаб или, наоборот, на передовую линию. Женя брала попутчиков охотно: в компании ехать веселее. Многие из них перво-наперво интересовались фотографией, висевшей у неё в кабине: кто да что? Женя обычно говорила, что это её муж. Или, судя по тому, кто спрашивал, отвечала так, что больше не приставали. Но чаще всего просто думала: «Так, знакомый…»
Тысячи рейсов сделала Калмыкова за войну, и ничего такого особенного, никакого чрезвычайного происшествия с ней не случилось. Ну разве что скат осколком пробьёт, или мотор забарахлит, или «искра в покрышку уйдёт». Каждый раз она живо со всеми этими неполадками справлялась сама.
А тут подсел к ней в дороге корреспондент. Его майорские погоны она не сразу заприметила, увидела лишь, что он весьма молодой, лет двадцати-двадцати двух. С орденом Красной Звезды на гимнастёрке. Чубатый такой и симпатичный. Представился он очень просто:
— Барсунов. Иван.
— Ну Иван так Иван. Вся Россия на Иванах держится. Садись — поедем.
Постепенно разговорились. Обычно о чём попутчики спрашивают? Откуда родом да где родные и близкие. Оказались они земляками. Из воронежских мест. Только начал Иван красочно разрисовывать свою Анну — рабочий посёлок, что на берегу Битюга, как вдруг по стеклу резанула автоматная очередь. Три дырки — насквозь. Женя инстинктивно давит на газ. Жмёт изо всех сил, чтобы выскочить из-под обстрела. Но машина резко замедлила ход и стала заваливаться на бок. «Значит, оба левых ската пробиты», — сообразила она. Быстро открыла дверцу, видит — немцы! Уже бегут к машине и кричат: «Рус, капут!» Женя схватила свой автомат — и по врагу очередью. Выскочил из кабины и корреспондент. Оба залегли в кювет. Отстреливаются. Барсунов вытащил свой пистолет: пух, пух, а толку — чуть. Женя кричит ему:
— В кабине, под сиденьем, — трофейный! Возьми! Журналист пулей метнулся в кабину. Схватил автомат и обратно. Снова свалился в кювет, прицелился, и дело пошло веселей.
В кузове несколько легкораненых бойцов ехало. Они тоже, кто мог и у кого имелось оружие, повыскакивали — тоже открыли огонь. С той и другой стороны пальба идёт активная. Немцы — а их оказалось много — отходить не думают, лезут напролом. Видно, им машина очень нужна: она их как магнит притягивает.
Женя понимает, что силы неравные. Кричит Барсунову:
— Ты тут с ранеными обороняйся, а я с тыла зайду!.. Не успел корреспондент её остановить, как она уже на другой стороне автомашины. Её примеру последовали и некоторые раненые.
Вскоре стрельба там поднялась довольно интенсивная. Немцы не поймут, что случилось. Вскакивают, отбегают. А многие уже навсегда остались лежать на земле. Бить бегущих легче. Но патроны кончаются. У Барсунова было всего ничего — два диска. «Ладно, — думает, — прикладом отбиваться буду, да в пистолете ещё что-то осталось. Для ближнего боя сгодится…» Но вдруг на левом фланге, около опушки леса, такой тарарам поднялся: автоматные очереди, крики «ура». «Неужто Женя атаку крупных сил имитирует? — подумал Иван. — Вот так девка!»
Оказалось, подоспел наш взвод автоматчиков, ехавших на передовую. Рассеяли гитлеровцев быстро: многих уничтожили, некоторых взяли в плен, остальные успели укрыться в лесу.
Автоматчики, разгорячённые боем, возбуждены, чертыхаются, что-то кричат, смеются. Двое оказались ранеными — их перевязывают, успокаивают. Другие забираются в кузов машины, на которой ехали.
Женя к ним:
— Помогите, ребята, скаты сменить.
Ну, бойцы молодые, здоровые — мигом всё сделали. Раздалась команда: «По машинам!» И все — в разные стороны. Будто ничего и не произошло. Война есть война: она для всех стала как бы обычным делом.
Генерал Крайнюков об этой стычке на дороге узнал случайно. В полученном донесении сообщалось, что большая группа гитлеровцев, из тех, что, отбившись от своих частей, скиталась по лесам, вышла на шоссе Злочев-Львов. Больше об этой бродячей группе ничего не было известно. «Но если её не уничтожить, она может принести немало бед», — подумал генерал и тут же распорядился выслать автоматчиков, чтобы перехватить фашистов.
К вечеру стало известно, что автоматчики рассеяли врага. А задержала фашистов девушка-водитель грузовой автомашины, фамилию которой никто не догадался узнать.
Рассказав о случившемся Коневу, Крайнюков заручился его поддержкой, чтобы в армиях создать специальные подразделения для прочёсывания прилегающих к коммуникациям фронта лесов, забитых гитлеровцами, успевшими выскочить из Бродовского котла.
— А девушку эту обязательно отыщите, — сказал Конев своему порученцу, присутствовавшему при этом разговоре.
Вечером, за ужином, Иван Степанович вернулся к дневному разговору:
— Нашли ту отважную девушку-шофёра?
— Ищем, — ответил порученец.
— Долго ищете, — упрекнул его Конев. — Это старая наша с вами болезнь. Хороших людей вовремя не находим или не замечаем. Считаем их поступки обычным делом. А их отмечать надо.
Крайнюков сидел молча, думал о чём-то своём, а вошедший адъютант Соломахин положил перед ним на край стола сложенную пополам фронтовую газету с отчёркнутым красным карандашом заголовком статьи: «Подвиг девушки».
Крайнюков быстро пробежал её глазами и поднял взгляд на Конева.
— Кажется, нашли, — поспешил внести свою лепту всё тот же порученец.
Командующий вспыхнул:
— Терпеть не могу слова «кажется». Докладывать надо по-военному точно: да или нет.
— Да, товарищ маршал, нашли. Вот о ней статья в газете напечатана.
Конев взял газету, быстро пробежал заметку и потребовал:
— Выясните все: фамилию, имя и отчество, звание, из какого соединения. Отмечена ли она за подвиг.
Через час порученец докладывал как положено о девушке-водителе грузовика, первой вступившей в схватку с блуждающей в нашем тылу группой фашистов. Уточнили подразделение, где она служит, номер дивизии, в которую входят транспортники.
— Значит, из армии Курочкина? — переспросил Конев.
— Так точно.
— Приходится сожалеть, что командарм своевременно не доносит о подвигах своих людей. А не даёт сведений, потому что не знает. Это уж совсем непорядок…
— Курочкину можно простить, — вступился за него Крайнюков.
— Это почему же? Больно ты мягок, Константин Васильевич, — с напускной строгостью проговорил Конев. — Того простить, с этого за упущения не взыскивать. Что же у нас получается? Не армия, а детский сад какой-то. Нет уж, при первом же случае я Курочкину эту промашку припомню. Пусть будет повнимательней к людям и своим подчинённым накажет.
Крайнюков промолчал. Знал, что по такому вопросу с Коневым лучше не спорить: от своих убеждений он не отступит.
— Между прочим, — продолжал Константин Васильевич после некоторого молчания, — в той же машине с красноармейцем Калмыковой ехал наш корреспондент — майор Барсунов. Он тоже принял участие в отражении гитлеровцев и, говорят, действовал тоже смело.