Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: осколок от шального снаряда задел Затылкина в начале пути. Рана оказалась серьёзной, и его списали «по чистой». Уволенный из армии, снабженец пристроился неплохо. Да, видно, кто-то из «друзей» позавидовал ему и сообщил жене о похождениях немолодого ловеласа. Теперь надо выкручиваться из нелёгкого положения. Правда, делать это ему приходится не впервой: опыт у него по части разных комбинаций немалый.
Галя не спала всю ночь. Наутро явилась на завод разбитая, с тёмными кругами под глазами. Подружка Клава сразу заметила её необычный вид и пристала с расспросами. Девушка рассказала ей о случившемся. Подруга по-своему начала её утешать:
— Ну ничего. Хоть и немного, но пожила в достатке. Увидела свет в окошке, и хватит. Чего же другим-то на пути становиться?..
— Я и не становлюсь! — вырвалось у Гали. — Я же не знала, что он женат.
— Вот ребёнок, конечно, ни к чему. Тут ты промашку дала.
Галя, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд.
— Господи, успокойся! — воскликнула Клава, глядя, как в рыдании содрогаются плечи подруги, и заключила: — Почему ко мне ни один не льнёт? Я бы ему душу-то помотала. Не стала бы миндальничать да переживать…
Придя домой после двух непрерывных смен, Галя почувствовала себя совершенно обессилевшей. Прилегла на кровать, но уснуть не смогла и решила пойти к реке освежиться.
От воды веяло прохладой, и ей полегчало. Она присела на камень, нагретый за день, и невольно вспомнила Николая Паршина, его письма. Выходит, она предала его. Как она посмотрит ему в глаза, когда он вернётся с фронта? Какой позор! Лучше уж не встречаться, лучше не жить…
С этой страшной мыслью Галя вошла в воду. Она знала здесь все повороты реки, глубокие места и круговерти, с которыми не справлялись даже опытные пловцы. Но, не помня себя, поплыла именно туда, где вода, пенясь, крутилась в буйном водовороте.
С первых минут река подействовала на неё освежающе, и к девушке постепенно возвращались сила и ясность мысли. Она всё упорнее боролась с усиливающимся водоворотом, стараясь решить свою судьбу в противоборстве со стихией. «Выплыву — буду жить, не выплыву — значит, не судьба», — рассуждала она. Вдруг вода с неимоверной силой подхватила Галю и понесла вниз по течению, закружила. Не имея сил управлять телом, она вдруг подумала: «Ты захотела умереть? Ты сама себе судья. Но зачем же губить другую жизнь, которая ни в чём не виновата? Зачем? Имеешь ли ты право распоряжаться этой жизнью? Нет, не имеешь такого права!..»
А река крутила и тянула тело на дно.
— Не имеешь! — крикнула она, показываясь над водой. — Не имеешь!..
Водоворот всё сильнее затягивал несчастную женщину. Она на мгновение показалась над поверхностью реки ещё раз, но уже беззвучно: в лёгкие хлынула вода…
На заводе гибель Гали посчитали несчастным случаем, погоревали и вскоре забыли о происшедшем. Только подруга её знала, что с фронта Гале идут письма от Николая Паршина. Их скопилось уже больше десятка, и как-то, собравшись с духом, Клава ответила на все разом. Но сказать правду не смогла, сообщила лишь о том, что знакомая Паршина недостойна его, что гуляет с каким-то снабженцем и потому, мол, не отвечает. И всё. Что значит «гуляет»? Кто этот снабженец — ни слова.
Николай получил письмо из рук Наташи Кругловой, которую недавно по её просьбе зачислили в артиллерийский дивизион санитаркой. Прочитав его, Николай помрачнел.
— Возвращайся, Наташа, в медсанбат, — проговорил он. — Спасибо тебе. А мне надо побыть одному.
Вечером за ужином он был особенно суров и неразговорчив. Только перед сном сказал замполиту:
— Да, Пётр, не все прошли через Колтовский коридор: тяжёлым оказалось испытание…
Замполит не понял этой таинственной фразы, но переспрашивать не стал, решив, что комбат вложил в неё какой-то свой, ему одному понятный смысл.
Так оно и оказалось в действительности.
Как незаживающая рана, снова стали бередить душу отношения с Галей. Два года она молчала. Ни письма, ни весточки. Но ведь Паршин часто переходил с фронта на фронт — письма могли затеряться. Могли. Но он писал ей и из госпиталя. Она не отвечала. Потом почему-то вернула аттестат. Полгода им пользовалась, вроде признала его право ей помогать. И вдруг неожиданно… такой шаг. Значит, нашёлся другой, тот, что поближе, ненадёжнее его, фронтовика, который в любую минуту может распрощаться с жизнью. Это ясно. Вот почему она пошла на полный разрыв. А может, кто-то из них ошибся? Она или он? Когда и в чём?
Над головой с воем пролетела мина и разорвалась где-то сзади. Пулемёт, стучавший слева, неожиданно замолк, будто захлебнулся…
Находясь на наблюдательном пункте артдивизиона, Наташа видела, как поднимались залёгшие было под пулемётным огнём бойцы в атаку. Она поставила ногу на сделанный в окопе выступ, но тут совсем рядом с воем и грохотом разорвалась вторая мина. Наташу обдало землёй, и она инстинктивно, вобрав голову в плечи, присела. Новый взрыв заставил её вздрогнуть.
— Вот черти косолапые! — ругнула она немцев.
Под миномётный огонь противника попал целый батальон, в расположении которого находился НП дивизиона. Среди солдат могли уже появиться раненые. Чего же она сидит в окопе? Надо помочь санитаркам батальона оказать помощь раненым. Пересилив себя, Наташа снова, не глядя, нащупала ногой приступочку и, переметнувшись через бруствер, пригибаясь, побежала к черневшей впереди воронке от снаряда. Свалилась в неё, поправила сползавшую набок санитарную сумку и стала выползать на край ямы, ещё хранившей тепло недавнего взрыва. Неподалёку послышался стон, и она, выбравшись из воронки, поползла на этот зовущий голос, торопясь вмешаться в начавшуюся уже борьбу между жизнью и смертью.
— Потерпи, потерпи, милый, — машинально шептала она, переворачивая бойца.
Раненый лежал без сознания. Видимо, его не только задело осколком мины, но и контузило. Наташа уже заканчивала перевязку, когда рядом грохнул новый взрыв. Она ощутила резкий удар в спину. «Сейчас, сейчас»… — ещё говорила она, пытаясь подняться, соорудить лямку, чтобы вытащить раненого из опасной зоны. Но силы уже оставляли её, и санитарка поняла, что если сейчас кто-нибудь не придёт ей на помощь, то так и останется лежать рядом с бойцом. Бессилие угнетало её. Наташа всё ещё пыталась ползти, чтобы кого-то позвать на помощь, на самом же деле лишь перебирала руками траву, не двигаясь с места. Поняв это, она ужаснулась и представила себе, что наступает её смертный час…
Бой ушёл куда-то в сторону, и Наташа подбадривала себя мыслью, что не может умереть вот так, ничего не сказав о своей любви. Нет, нет, она должна жить, хотя бы ещё день или два, пока не признается Николаю в том, что любовь к нему она пронесла через все фронтовые испытания.
Когда пришли санитары, Наташа нашла в себе силы посмотреть на раненого бойца и попросить:
— Сперва его, его…
Она чувствовала, что что-то тёплое растекается по спине, правому боку и подступает к груди. «Кровь», — подумала девушка и потеряла сознание.
Когда ей приподняли голову, с трудом открыла глаза, едва двигавшимися пальцами поманила санитара и чуть слышно прошептала:
— Передайте, что я люблю его, переда-й-т-е…
— Кому, кому передать? — переспросил тихо санитар.
— Ему, Коле, Николаю… Не забудьте…
Глаза её закрылись, и левая рука, лежавшая на груди, соскользнула на землю. Пульс не прощупывался.
— Всё! — сказал пожилой санитар.
— Да она же только что говорила, — возразил другой.
— Поздно.
— Пусти.
Санитар разорвал гимнастёрку, обнажая грудь. Припал к ней ухом:
— Сердце ещё бьётся. Понесли.
— Да не живая она…
— Понесли, говорю, да побыстрее!
Капитан Паршин лежал в штабной землянке и пытался уснуть. Но сон не шёл. После только что утихшего боя, когда врагу удалось танками раздавить ещё одну их пушку, верх брали обида и горечь. Конечно, артиллеристы выполнили свою задачу, но какой ценой! Два командира орудия погибли. Двое наводчиков ранены. Один, правда, остался в строю. А завтра, скорее всего, придётся вести бой уже в самом городе, когда всё будет зависеть от умения и инициативы сержантов — командиров орудийных расчётов. Город старинный, с маленькими, узенькими улочками, на которых есть где укрыться врагу, чтобы нанести внезапный удар, но негде развернуться нашим пушкам.
Тревожные думы терзали его. Всё ли он сделал, чтобы уберечь людей, сохранить боеспособность огневых взводов? И всё ли тут зависело от него, от самих артиллеристов? Наверное, не всё, но многое.
Бой — это всегда задача со многими неизвестными. Даже такими: попадёт в тебя пуля или нет? Но, если, скажем, попадёт и командир батареи выйдет из строя, найдётся ли смелый и решительный человек, который возьмёт управление боем на себя? А главное — не произойдёт ли заминка, которой воспользуется противник, заставит стрелков залечь или, хуже того, — отойти с занятых позиций?
Иногда ситуацию на поле боя сравнивают с той, что складывается на шахматной доске. Но Паршин на своём опыте убедился — в бою всё сложнее. В шахматной игре видны и свои силы, и соперника. Можно в какой-то мере предвидеть, что таит в себе очередной, пусть самый коварный, контрход, есть возможность проявить находчивость или пойти на риск, в меру своего таланта, конечно. А на поле боя далеко не всё известно о противнике. А уж о том, где и в чём он тебе подстроит каверзу, и вовсе не ведаешь, тем более когда ты плохо осведомлен о его силах. Не знаешь, когда он зайдёт тебе, скажем, во фланг. Или как произошло в последнем бою: немецкие танки атаковали вдруг батарею с тыла. Как они там оказались — неизвестно. Не все расчёты успели даже развернуть орудия. Враг, правда, получил отпор: два танка остались на поле боя. Но и одна из наших пушек погибла. Кто виноват и как пропустили танки?
Эти вопросы капитана пока оставались без ответа. А другие? Они касались только его личных переживаний. В эти минуты он вдруг подумал о Наташе, медсестре, которая выходила его, тяжело раненного, в госпитале. С любовью заботилась о нём, вернула не только к жизни, но и в строй. Она, бесспорно, нравилась ему, но он тогда любил Галю, с которой был связан словом, обещанием. Теперь Галя для него потеряна. Может быть, эта утрата усилила душевное расположение к Наташе, рождённое за время госпитальных мук и радости выздоровления. Но где она? Кругом кипит бой. Каждый день она ходит под пулями, спасая раненых. И многих уже вызволила из беды, вернула к жизни. Надо бы как-то помочь ей. Да, как жаль, что он вовремя не разглядел истинного своего счастья…