Тщательное изучение документов и допросы привлеченных к ответственности следователей НКВД, непосредственно причастных к делу, свидетельствуют, что оно являлось результатом преднамеренной фальсификации, угодной Сталину и его ближайшему окружению, и велось преступными методами.
Мы уже говорили о том, как в НКВД были вырваны показания о «заговоре» в Красной Армии у Примакова. Но этих голословных показаний, не подтвержденных фактами, было явно недостаточно. Тогда 8 мая 1937 г. таким же способом следователи получили «нужные» показания от арестованного работника Генштаба комбрига Медведева. Позже он отказался от своих показаний, заявив, что давал их по принуждению. Однако под физическим воздействием его «вернули к прежним показаниям». 13 мая по указанию Ежова арестовали ближайшего соратника Ф. Э. Дзержинского А. X. Артузова, одного из руководящих работников НКВД. На одном из допросов Артузов «показал», что после поездки Тухачевского в 1931 г. в Германию под фамилией Тургуева оттуда поступила информация о подготовке в Красной Армии заговора и о том, что возглавляет заговор генерал Тургуев. Предшественник Ежова Ягода тогда не придал значения полученной информации и приказал сдать материал в архив. Однако Ежов, узнав о нем, ухватился за устраивающие его сведения и приобщил к делу.
К тому времени в руках Ежова уже находилась и фальшивка, сфабрикованная в Берлине. Очень кратко о ней говорится в заключительном слове Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева на XXII съезде КПСС2.
1 См.: Правда. 1988. 29 апр.
2 См.: XXTI съезд Коммунистической партии Советского Сою-» за. Стенографический отчет. М., 1962. Т. 2. С. 585—586.
ш
Некоторые детали, почерпнутые из зарубежных изданий, в том числе мемуаров сотрудников гестапо, приводятся в советской литературе, изданной до начала свертывания критики культа личности Сталина, в частности в книгах Л. В. Никулина и А. М. Некрича 204. В отрывке из книги немецкого историка Пауля Карелла «Война Гитлера против России», опубликованном в еженедельнике «За рубежом» в мае 1988 г., сообщается: представитель Ежова заплатил гитлеровскому разведчику за фальшивое досье Тухачевского 3 миллиона рублей. Хотя в названных трудах излагаются несколько отличные версии подготовки и осуществления провокации, но ее суть остается одна.
Совершенно секретная операция, имевшая целью скомпрометировать Тухачевского и других видных советских военачальников в глазах Сталина, возглавлялась руководителем «Службы безопасности» Гермапии Гейдрихом. При ее подготовке он прежде всего исходил из особенностей характера Сталина: его подозрительности, жестокости, нетерпимости к неугодным людям. Если Сталин подозревает своих высших командиров в заговоре, считал организатор провокации, то он, несомненно, ищет доказательства их измены. А если доказательств не существует, их надо создать.
Со второй половины 1936 г. началась тайная подготовка «документов», «обличающих» Тухачевского и других представителей высшего командования Красной Армии в связях с немецким генеральным штабом, в намерении осуществить с его помощью государственный переворот и захватить в свои руки власть. Копировались почерки, подделывались подписи, штампы. К апрелю 1937 г. «документы» были подготовлены. Через немецкого агента в Праге фотокопия их попала к президенту Чехословакии Э. Бенешу. Руководствуясь, видимо, добрыми намерениями, Бенеш сообщил о них Сталину.
Столь стремительное развитие последующих событий показывает, что установлением подлинности полученных «документов» и доказательств вины Тухачевского и других осужденных не занимались. Подложные документы гитлеровской разведки могли лишь ускорить уже подготовленную расправу. Произведенные аресты вызвали ликование в Берлине.
И аресты, и ведение судебного процесса являют собой цепь беззаконий и произвола. В уголовном деле нет санкций прокурора на арест. Вместо них на первых страницах дела справки стандартного содержания: «Органы НКВД располагают данными о враждебной деятельности...» О самой же деятельности ничего конкретного. В протоколах допросов, даты которых не всегда соответствуют датам арестов, не записано ни одного протеста, ни одного возраженйя подсудимых против выдвинутых обвинений во вредительстве, шпионаже, сговоре о свержении Советской власти. «Нужные» показания часто придумывались следователями, а не были высказаны обвиняемыми. Во всех случаях зафиксировано полное признание виновности. А сохранившиеся на некоторых страницах протоколов следы крови говорят о жестокости следователей. Об этом рассказал следователь-преступник Ушаков.
Например, отметив, что арестованный раньше других Фельдман поначалу категорически отрицал участие в каком-либо заговоре, Ушаков пишет: «Я понял, что Фельдмана надо связать по заговору с Тухачевским. Вызвал Фельдмана в кабинет, заперся с ним в кабинете и к вечеру 19 мая Фельдман написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других». Когда Якир во время следствия отказался от ранее данных показаний, его передали Ушакову. «Я, — пишет Ушаков, — восстановил Якира. Вернул его к прежним признательным показаниям... Мне дали допрашивать Тухачевского, который уже 26 мая сознался у меня... Я, почти не ложась спать, вытаскивал от них побольше фактов, побольше заговорщиков...»
Однако ни один факт, ни одно из предъявленных обвинений по делу не было подтверждено документами. В деле таких документов нет. Следователи любыми средствами добивались только признания, чтобы выполнить задание руководства — «развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии, раскрытие которого выявило бы огромную роль и заслугу Ежова перед ЦК» !. Генеральный прокурор СССР А. Я. Вышинский считал, что признание обвиняемого является достаточным основанием для его осуждения.
В соответствии с законом, принятым 1 декабря 1934 г., судебный процесс проводился без участия защитников. По этому же закону, позволявшему шельмовать и истреблять неугодных людей, приговор суда являлся окончательным и обжалованию не подлежал. Подсудимых поставили в известность о порядке слушания дела. На суде каждый из них сидел отдельно от других, вместе со своим следователем. Перед началом судебного васедания следователи напомнили, что подсудимые обязаны подтвердить показания, данные на следствии.
М. Н. Тухачевский на суде заявил: «У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к Отечеству, которое с гражданской войны защищал... Что касается встреч, бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташата в СССР, то они были, носили официальный характер, происходили на маневрах, приемах. Немцам показывалась наша военная техника, они имели возможность наблюдать за изменениями, происходящими в организации войск, их оснащении. Но все это имело место до прихода Гитлера к власти, когда наши отношения с Германией резко изменились». На вопрос, разделяли ли подсудимые взгляды троцкистов, правых оппортунистов, Михаил Николаевич ответил: «Я всегда, во всех случаях выступал против Троцкого, когда бывала дискуссия, точно так же выступал против правых».
Утверждения Тухачевского ничем и пикем не были опровергнуты. По существу, единственным доказуемым фактом, выдвинутым против Михаила Николаевича, были его давние споры с Ворошиловым и Буденным о роли кавалерии в будущей войне. Но мог ли он когда-нибудь подумать, что его огромная и плодотворная работа по созданию танковых войск, настойчивое отстаивание концепции ускоренного формирования крупных танковых соединений за счет сокращения численности и расходов на кавалерию будут расценены как вредительство, как подрыв боевой мощи Красной Армии?! С резкими обвинениями против Тухачевского, а также Уборевича и Яки-ра, разделявших его взгляды, выступил на суде по этому поводу С. М. Буденный. Подтверждался и поднятый на суде факт, что подсудимые вели между собой разговоры о том, чтобы обратиться в правительство с предложением об отстранении К. Е. Ворошилова от руководства Красной Армией. Причины, побуждавшие к подобному обращению, не выяснялись. Но сам факт расценили как террористические намерения в отношении К. Е. Ворошилова.
В «последнем слове» все подсудимые, за исключением Примакова, заявили о своей преданности делу революции, Красной Армии, лично товарищу Сталину. Раскаивались, если в чем-то и были виноваты. Просили о снисхождении. Еще во время следствия они взывали к справедливости в письмах к Сталину. Письма оставались без ответа. Сталин, Ворошилов, Молотов, Каганович, Маленков накладывали на них одну и ту же резолюцию: «Расстрелять!» Резолюция дополнялась злобными, бранными словами. В качестве примера подобной жестокости и цинизма на XXII съезде КПСС приводился случай с письмом Якира.
Стенограмма судебного процесса, уложившегося в один день, состояла всего из нескольких страниц. Это ли не говорит о примитивности разбирательства со столь тяжкими и многочисленными обвинениями?
В связи с завершением судебного процесса и приведением в исполнение приговора Нарком обороны К. Е. Ворошилов издал 12 июня приказ № 96. Приказ был обнародовал в газетах и навсегда вошел в историю как документ, воплощающий зло и вопиющую несправедливость, а также обличающий их вершителей. Повторив имена осужденных «врагов народа» и сфабрикованные против них обвинения, нарком заключал: они «стерты с лица земли, и память о них будет стерта и забыта», «армия укрепляется тем, что очищает себя от скверны» К
Нет, не стерта память о них. Правда восторжествовала и обнажила весь кощунственный цинизм этих слов. История опровергла и лживые слова об укреплении армии.
Приказ послужил началом развертывания широкой кампании по разоблачению участников «заговора» и причастных к нему лиц сначала в центральном аппарате Наркомата обороны, а затем и войсках, военных учебных и паучных учреждениях, конструкторских бюро. Призывы к повышению политической бдительности и «очищению армии от скверны» довели дело до того, что ни одна воинская часть не могла остаться в стороне, чтобы не найти в своих рядах хотя бы одного «заговорщика». В 1937—1938 годах около 40 тыс. человек команд