— До последнего дня, до последних минут уже на смертном одре Жуков не потерял своей красивой внешности. Он лежал, хоть и с закрытыми глазами, но с хорошим цветом лица, не осунувшийся, такой же, как и при жизни, — строгий и величественный…
Я привел этот факт поразительной жизнестойкости Жукова не для того, чтобы удивить читателей огромным запасом его человеческих сил. Главное, что за этим сокрыто — Георгий Константинович мог бы жить гораздо дольше, но ему искусственно укоротили годы, отпущенные природой. Его медленно и настойчиво убивали. И убили!
Чем отличается убиение Жукова от смертей маршалов Тухачевского, Егорова, Блюхера, Кулика и многих других репрессированных военачальников? Тем, что он не сидел в застенках? А как расценить четверть века полной изоляции? (С 1946 по 1972 год, с перерывом 1953–1957 гг.). Вспомните его слова на «допросе» у Брежнева: «никуда не хожу», «ни с кем не встречаюсь».
Его не пытали, не судили? А многочасовое, публичное избиение на Военном совете (по письму Новикова), а Октябрьский Пленум 1957 года и партактивы по всей стране, разве это не судилища? И наконец само уничтожение: у репрессированных смерть личностная — выстрел в затылок и нет человека. Жукова казнили медленной смертью, его убивали двадцать пять лет.
Была в древнем Китае страшная казнь — обреченный сидел на земле, а на его голову с высоты из сосуда падали редкие капли воды. Как известно, вода и камень дробит, капля за каплей пробивали череп обреченного. Муки его представить не трудно.
Вот так обошлись и с Жуковым три правителя: Сталин, Хрущев и Брежнев, они передавали друг другу смертельную эстафету и неотступно (капля за каплей) били маршала по нервам. И в конце концов своего достигли — убили. И то, что сердце его билось еще двадцать дней после официальной клинической смерти, самая неотразимая улика, которая доказывает преступность высокопоставленных убийц, если бы не их палачество, маршал мог бы жить еще очень долго.
Не хочу описывать похороны маршала. Выставление в Краснознаменном зале ЦДСА (Колонный зал срочно закрыли на ремонт), громкие речи — все это кажется мне фарисейством после тех обид и оскорблений, которые причинили великому полководцу власть имущие. И которые продолжают по сей день власть предержащие. Те прежние не выполнили даже своих решений и обещаний — не воздвигли памятника маршалу Жукову, предусмотренного решением Совета Министров СССР. А эти, нынешние, как Иваны, не помнящие родства, открещиваются от всей нашей советской истории. С их благословения грязь и оскорбления, выдумки и ложь появляются во многих газетах и журналах, не говоря уж о «бесстыдном телевидении», делается все, чтобы опорочить память и заслуги маршала. Но как те прежние, так и эти нынешние, бессильны против всенародной любви и признания заслуг маршала. Уйдут и эти. А великий полководец Жуков останется навсегда в одном ряду достойнейших сынов Отечества вместе с Александром Невским, Мининым и Пожарским, Суворовым и Кутузовым. Слава его вечна. Подвиг бессмертен!
1990–1993 гг.
Переделкино
Приложения
В связи с тем, что я не мог нести бремя супружества в годы борьбы, я решил теперь, перед концом моей земной карьеры, жениться на той, кто после долгих лет верной дружбы приехала в этот осажденный город, чтобы разделить мою судьбу. По ее собственной просьбе она умрет вместе со мной как моя жена. Смерть вознаградит нас за то, чего мы были лишены тогда, когда я нес службу на благо моего народа.
Все, что является моей собственностью, если представляет какую—либо ценность — принадлежит Партии; или, если она перестанет существовать, Государству. Если же и Государство будет разрушено, то дальнейшее распоряжение с моей стороны представляется необязательным.
Произведения искусства, купленные мною, никогда не приобретались для личных целей; они покупались исключительно ради создания галереи в моем родном городе Линце на Дунае. Мое задушевнейшее желание, чтобы этот пункт моего завещания был полностью исполнен.
Своим душеприказчиком я назначаю моего самого верного партийного товарища — Мартина Бормана. Ему дается полное право принимать все решения. Ему разрешается выдать моим братьям и сестрам все то, что представляет какую—либо ценность как персональная память или, если необходимо, помочь им в поддержании скромного уровня жизни; то же надлежит сделать и в отношении матери моей жены и моих секретарей (мужчин и женщин), фрау Винтер и всех других, кто на протяжении многих лет поддерживал меня своими трудами.
Моя жена и я предпочитаем умереть, чтобы избежать позора капитуляции. Наше желание, чтобы наши тела были сожжены немедленно здесь, где я выполнял основную часть своей ежедневной работы в течение тех двенадцати лет, когда я служил своему народу.
Составлено в Берлине, 29 апреля 1945 года. 4.00 утра.
Подпись:
Адольф Гитлер
Свидетели:
Мартин Борман,
д—р Йозеф Геббельс,
Николаус фон Билов.
Прошло более тридцати лет с тех пор, как я внес скромный вклад в 1914 году как доброволец в первую мировую войну — войну, которая была навязана Рейху.
В течение этих трех десятилетий все мои мысли, все мои дела и все прочие аспекты моей жизни мотивировались исключительно любовью к моему народу и моей преданностью ему. Эти чувства дали мне силу принимать наиболее трудные решения, которые когда—либо выпадали на долю смертного. В течение этих трех декад я истощил мое время, мои творческие силы и мое здоровье.
Неправда, что я или кто—то другой в Германии хотел войны в 1939 году. Она была желаема и спровоцировала теми международными государственными деятелями, которые либо сами были еврейского происхождения, либо действовали в еврейских интересах. Я сделал слишком много предложений по ограничению и контролю над вооружением — они не могут быть проигнорированы последующими поколениями, — чтобы на меня возлагали ответственность за возникновение этой войны. Более того, я никогда не хотел, чтобы после ужасной первой мировой войны последовала вторая против Англии с Америкой. Пройдут столетия, но и тогда из руин наших городов и монументов возродится ненависть к тем, кого мы должны благодарить за все случившееся: международное еврейство и его пособников!
Всего за три дня до начала германо—польской войны я предлагал английскому послу в Берлине решение германо—польской проблемы, — решение, аналогичное тому, что было применено к Саарской области, когда ее поставили под международный контроль. Невозможно предать забвению это предложение. Оно было отвергнуто лишь потому, что в руководящих кругах Англии хотели войны. Дело в том, что эти круги подпали под влияние пропаганды, распространяемой международным еврейством, и предвкушали усиление деловой активности.
Я также не сомневаюсь в том, что если к народам Европы еще раз отнесутся как к обычным биржевым акциям, являющимися предметом купли и продажи для финансовых заговорщиков, то ответственность падет и на тех, кто воистину представляет виновную сторону в этой смертельной схватке: еврейство!
Более того, я не сомневаюсь в том, что на этот раз гибель миллионов людей не обойдется без того, чтобы платить пришлось и виновным, даже если к ним будут применены более гуманные меры, чем они заслуживают.
После шестилетней борьбы, которая, несмотря на все неудачи, войдет когда—нибудь в историю как славное и героическое выражение человеческой воли к жизни, я не могу покинуть этот город — столицу Рейха. В связи с тем, что наши силы слишком малы, чтобы устоять под натиском врага и из—за того, что наше сопротивление подорвано изнутри презренными тварями,[6] которым недостает силы характера, я хочу разделить судьбу миллионов людей, решивших остаться в этом городе. Помимо того, я не желаю оказаться в руках врага, намеревающегося поставить новый спектакль под еврейской режиссурой для ублажения оболваненных ею масс.
Следовательно, я решил остаться в Берлине и принять добровольно смерть в тот момент, когда буду уверен, что резиденция фюрера и канцлера не может быть больше удержанной. Я умираю с легким сердцем, обозревая бесчисленные подвиги и свершения наших солдат на фронте, женщин дома, достижения наших фермеров и рабочих, и военные усилия — уникальные в истории — нашей молодежи, носящей мое имя.[7]
Я выражаю мою сердечную благодарность всем тем, кто вопреки любым обстоятельствам продолжает борьбу против врагов Отечества в соответствии с принципами великого Клаузевица. Самопожертвование наших солдат и моя связь с ними и в смерти даст то зерно, которое тем или иным способом прорастет и приведет еще раз к славному возрождению национал—социалистического движения и к осуществлению подлинно расового общества.
Многие из самых храбрых мужчин и женщин решили связать свои жизни со мной до самого конца. Я просил и в конце концов приказал им не делать этого, а лучше принять участие в продолжении борьбы, ведущейся нацией. Я требую от руководителей армии, флота и военно—воздушных сил всеми средствами поддерживать дух сопротивления наших солдат в национал—социалистическом смысле, особенно подчеркивая факт, что я сам — основатель и вождь этого движения, — предпочел смерть трусливому бегству или капитуляции.
Пусть в будущем станет особой честью, присущей германским офицерам, — как это уже имеет место в, нашем флоте, — чтобы вопрос сдачи местности или города даже не рассматривался ими. А самое важное командиры должны показывать пример верного выполнения долга до самой смерти.
Перед своей смертью я исключаю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю его всех прав, данных ему декретом от 29 июня 1941 г. и моим заявлением в рейхстаге от 1 сентября 1939 г.
Вместо него я назначаю адмирала Деница рейхспрезидентом рейха и верховным главнокомандующим вооруженными силами.