— Ну, не подслушивали, какое это имеет значение, — согласился Маленков.
Хрущев тут же уточнил:
— Это имеет значение, ты выступаешь, как пострадавший вместе с Жуковым и Тимошенко, а фактически этого не было.
Маленков гнул свою линию:
— Я, товарищи, повторяю, это нужно проверить. Установить все, как было организовано наблюдение за маршалами, то, о чем говорил товарищ Жуков. К этому я никакого отношения не имею.
— Нельзя ли объяснить, как вы организовали заговор в Президиуме, что вы со списков начинаете!
— Насчет партийной тюрьмы товарищ Сталин сам продиктовал мне. И сказал, чтобы я вызвал Шкирятова и сказал ему, что требуется организовать такую тюрьму, имея в виду, что он не доверял органам МГБ и что нужно провести ряд следственных дел в этой тюрьме. Ленинградское дело я не организовывал, оно было осуществлено по личному указанию Сталина.
Голос с места: «Напрасно сваливаете на покойника».
— Тем не менее я считаю себя ответственным. Я полностью согласен с тем, о чем здесь говорил товарищ Жуков. Я эту ответственность готов нести...
Поговорив еще о своей роли в аресте Берия, Маленков попытался перейти в наступление:
— Не может быть такого положения, чтобы нельзя было члену Президиума ЦК сказать пленуму о недостатках в работе Президиума. Я хочу указать на следующие факты. В критике недостатков в деятельности товарища Хрущева и в необходимости принятия мер по исправлению положения в исполнении им обязанностей Первого секретаря ЦК партии единодушны многие члены Президиума ЦК. Единодушны в этой оценке товарищи Сабуров, Каганович, Булганин, Ворошилов, Молотов, Первухин. Товарищи, не надо ли нам задуматься в этом случае, что же случилось, что товарищи считают необходимым сказать свои замечания.
Хрущев не сдержался от реплики, чувствуя, что Маленков может заговорить членов ЦК:
— Ты всегда как дипломат, хоть от тебя как дипломата не было толку никакого.
Но Маленков уже почувствовал себя на коне, не растерялся и тут же в тон ему отрезал:
— Ты умеешь накаливать обстановку, чтобы критику снять с себя.
Вопрос задал Михайлов:
— Почему члены пленума два-три часа ждали, а вы их не принимали?
— Я был за пленум, я знал, что будет на пленуме, но все же для пользы дела считал необходимым созвать пленум, тем более что товарищ Хрущев на Президиуме признал, что допустил немало ошибок и впредь не допустит недостатков, а мы все вместе поможем добиться того, чтобы он устранил свои недостатки.
Чувствуя, что Маленков начинает овладевать ситуацией и может перевести разговор в плоскость обсуждения недостатков Хрущева (а их было немало, и некоторые члены ЦК до пленума об этом поговаривали), Жуков решил вернуть обсуждение в нужное русло.
— Я прошу ответить на те вопросы, которые вам поставлены, в частности, как вы встретили товарищей, которые пришли поговорить с Президиумом. Расскажите, как вы их встретили? По-родному или как врагов своих?
Бросила реплику Фурцева:
— Вы говорили, кто организовал эту группу? Маленков, обращаясь к Жукову:
— Ты, Георгий, просто вспомни, как дело было. Я на этот счет ничего не говорил.
Вмешался Брежнев:
— Вы сказали, а Шепилов и Сабуров поддержали, не надо никого принимать, сами справимся.
Семь дней продолжалось это политическое сражение, в котором если Жуков и не был в роли полководца, но то, что он играл первую скрипку, — это несомненно.
Пленум вывел из состава членов Президиума и членов ЦК КПСС Г. М. Маленкова, Л. М. Кагановича, В. М. Молотова и «примкнувшего» к ним кандидата в члены Президиума, секретаря ЦК Д. Т. Шепилова.
Пленум избрал Президиум в количестве 15 человек. В их число вошел и маршал Жуков.
Первым секретарем ЦК КПСС остался Хрущев Н. С.
Первый сквознячок
Во время опалы, а она началась сразу после окончания войны, Жуков был «невыездной». Его приглашали во многие страны, но наши официальные инстанции об этом ему не сообщали. Даже очень любезное и настойчивое приглашение Эйзенхауэра (еще до опалы) было отклонено под предлогом нездоровья маршала. Такая вот плохо придуманная причина. Казалось бы, сегодня нездоров, а через неделю или месяц мог бы поехать в США. Но на дипломатическом языке кое-что звучит по-своему: нездоровье есть отказ и этот вопрос больше не поднимался.
Только при временном снятии опалы Жуков побывал за границей: в Польше и в Женеве, и то вместе с Хрущевым. Визит в Индию и Бирму был его личный, а не в свите Генсека.
В городе Утакамунд 4 февраля 1957 года Жуков осмотрел штабной колледж вооруженных сил Республики Индия и выступил перед его слушателями. Коснулся маршал и проблемно-теоретических вопросов. Далее привожу цитату из его речи, считаю необходимым познакомить читателей с высказыванием Жукова, которое породило шумный резонанс в прессе всего мира, но не было опубликовано в нашей стране и вызвало большое недовольство в руководящих верхах нашей державы, и особенно у Хрущева.
«У меня часто спрашивают о характере войны будущего: будет ли применено ядерное и термоядерное оружие, какую роль в будущих войнах будут играть сухопутные, военно-морские и военно-воздушные силы?
Ни я, ни кто другой не может ответить сейчас с исчерпывающей полнотой на эти вопросы.
Для того чтобы не ошибиться в военно-стратегических аспектах, необходимо уяснить, какое влияние окажут на организацию, тактику и стратегию то новейшее оружие и та техника, которые, возможно, будут применены как в начале, так и в ходе войны.
Следовательно, надо прозорливо смотреть в будущее, не быть в плену у опыта минувшей войны, не исходить из данных, которые соответствовали условиям прошлой войны и которые, очень возможно, не будут соответствовать Требованиям и обстановке новой войны.
Будет ли применено ядерное и термоядерное оружие в случае войны между коалициями великих держав?
Безусловно, да, так как дело внедрения этого оружия в вооруженные силы зашло слишком далеко и уже оказало свое влияние на организацию войск, их тактику и оперативно-стратегические доктрины.
Это оружие несет человечеству гибель и разрушение. Народы должны решительно обуздать тех, кто в безумном стремлении к господству пытается строить свои расчеты на использовании этого оружия...»
Заявление Жукова о том, что «это оружие несет человечеству гибель и разрушения, что народы должны обуздать тех, кто в безумном стремлении к господству пытается строить свои расчеты на использовании этого оружия», относится и к советской стране, так как ее стратегия тех лет предполагала массовое применение ядерных средств. Пусть как ответных действий, но все же допускала такое применение. Дипломатия «с позиции силы» процветала. И вдруг министр обороны СССР заявляет о практической невозможности применения оружия, ибо оно приведет «человечество к гибели». Все это было осознано позднее. Сегодня это не вызывает сомнения даже у школьников, но тогда — в 1957 году — такое предсказание звучало впервые. Враждующие стороны пугали друг друга количеством бомб и как они будут их применять (американский план «Дроп-шот» постоянно совершенствовался), а наши «ответные» удары планировались не менее грозными. И вот Жуков говорит, что все это напрасно и приведет к непоправимым последствиям, это не совпадало с линией партии. Официально только в декабре 1981 года впервые руководитель государства Брежнев говорил о невозможности вести ядерную войну.
Подсчитайте — Жуков об этом сказал в 1957, Брежнев «впервые» в 1981 году, — следовательно, 24 года заявление Жукова считалось преждевременным, шло вразрез с официальной политикой партии и не воспринималось как предвидение крупнейшего полководца современности о необходимости искать, создавать новую стратегию.
В сентябре 1957 года Жуков поехал отдыхать в Крым. Была прекрасная летняя пора. Жуков пребывал в великолепном настроении, его окрыляла не только любовь к Галине Александровне, появился еще один «объект» для любви, излучающий теплое счастье. В апреле 1957 года родилась дочь, назвали ее Машенькой.
Во время отдыха Жуков не раз навещал Хрущева на его даче в Ореанде. Навещая Хрущева, он встречался в то лето с Брежневым, Микояном, Кириченко. Здесь он ощутил и первый сквознячок новой предстоящей опалы, но не придал тогда этому значения. Но все же симптом этот был запоминающийся, и Жуков сделал о нем такую запись:
«Прогуливаясь как-то с Хрущевым и Брежневым в парке дачи Хрущева, между нами состоялся такой разговор:
— Никита Сергеевич, мне звонил из Будапешта Кадар, — сказал Брежнев, — он просил оставить в Венгрии во главе советских войск генерала Казакова, которого товарищ Жуков намерен перевести на Дальний Восток. К Казакову венгерские товарищи привыкли, и, я думаю, надо считаться с мнением Кадара. Для Дальнего Востока маршал Жуков найдет другого командующего.
Я сказал:
— В интересах обороны страны генерала Казакова надо направить на должность командующего Дальневосточным военным округом. А для Венгрии мы найдем другого хорошего командующего.
Брежнев нервно:
— Надо же считаться с товарищем Кадаром! Я ответил:
— Надо считаться и с моим мнением. И вы не горячитесь, я такой же член Президиума ЦК, как и вы, товарищ Брежнев.
Хрущев молчал, но я понял, что он не доволен моим резким ответом».
Все же маршал был действительно не политик, не умел сглаживать углы и наивно полагал, что теперь он действительно равный другим членам Политбюро. Но жизнь показала — в кругу прожженных политических деятелей он всегда был чужеродным, и они его в свою компанию так и не приняли.
Дальнейший рассказ Жукова о том, что произошло в тот день в парке, подтверждает это.
«Через пару минут Брежнев, взяв под руку Хрущева, отошел с ним в сторону и стал что-то ему горячо доказывать. Я догадался, что между ними речь идет обо мне.
После разговора с Брежневым Хрущев ушел к себе на дачу, даже не простившись со мной. Вслед за этой первой размолвкой состоялась вторая, более значительная. Через пару дней пригласил всех нас к себе на дачу Кириленко по случаю дня рождения его жены. Во время ужина было много тостов и выступлений. В