чно:
«Когда я вошел в кабинет Верховного, там уже были А. И. Антонов, командующий бронетанковыми войсками маршал Н. Н. Федоренко и командующий ВВС генерал-полковник А. А. Новиков, а также заместитель Председателя Совета Народных комиссаров В. А. Малышев.
Поздоровавшись, Верховный спросил, был ли я у Николая Михайловича Шверника. Я ответил, что нет.
— Надо зайти и получить орден «Победа».
Я поблагодарил Верховного Главнокомандующего за высокую награду.
— Ну, с чего начнем? — обратился И. В. Сталин к А. И. Антонову.
— Разрешите мне коротко доложить о положении дел на фронтах на 12.00 сегодняшнего дня».
Вот так, никаких добрых слов о той гигантской работе, которую проделал маршал Жуков, никаких слов от себя лично или как от Верховного Главнокомандующего! «Надо зайти и получить орден»... и все!
Обратите внимание еще на такую очень важную подробность: указ о награждении подписан Калининым, а почему же Сталин говорит: «Зайдите к Швернику?» Может быть, Жуков забыл, что тогда Шверник еще не был Председателем Президиума Верховного Совета СССР? Может быть, Сталин что-то спутал? Или Жуков запамятовал?
Никто ничего не путает. И эта деталь продумана Сталиным — не Всероссийский староста, очень уважаемый в то время человек, будет вручать награду, а деятель рангом пониже, Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, который к указу Всесоюзному не имеет отношения. Какие тут заложены «задние мысли» Сталина, я не знаю, но то, что они уже появлялись — сомнений быть не может. Факты говорят сами за себя.
Не думаю, что все это было случайно: у Сталина случайностей почти никогда не бывало. Он рассчитывал, как шахматист, не только на несколько дней или месяцев вперед, но иногда на годы. Конечно же он ценил Жукова за его талант, за его победы и умелое руководство крупнейшими операциями. Сталин всегда с ним советовался, соглашался с его предложениями, и в большинстве случаев мнение Жукова было решающим. Не оценить заслуги Жукова уже было нельзя. Война продолжалась, и, как полководец, он был ему нужен. Но мне кажется, в это время где-то в глубине души Сталин понимал, что известность Жукова в армии, в народе может отразиться на его авторитете. И Жуков, благодаря своей колоссальной популярности, мог бы заслонить его роль в начавшихся победных операциях. Исходя из этих предположений, можно понять и формулировку в указе «за образцовое выполнение заданий Главнокомандующего», а не за полководческое искусство. И прямо скажем, пренебрежительный жест — «Зайдите и получите орден», — тут не только Жукову, а и присутствующим при этом другим военачальникам Сталин показывал кто есть кто, то есть что только он, и никто другой, решает все дела и их судьбы, несмотря на их ранги, звания и высокие служебные посты.
На этот раз Антонов в своем докладе подробно изложил обстановку по всем фронтам и направлениям, особенно о возможных действиях гитлеровских войск в кампании 1944 года. Он не сделал никаких предложений об операциях Советской Армии и, как опытный генштабист, ждал, что эти предложения выскажет Верховный Главнокомандующий. Таким образом, крупные решения на предстоящую летнюю кампанию будут исходить от Сталина и будут зафиксированы как его личные замыслы. Несомненно, Антонов со Сталиным уже говорили на эту тему не раз, да и с другими военачальниками Сталин по этому поводу советовался. Но Сталин почему-то не стал высказывать свою точку зрения, а сначала спросил командующего ВВС Новикова о состоянии Военно-воздушных Сил. Потом предложил маршалу Федоренко доложить о состоянии бронетанковых войск, которые он возглавляет, и только после этого сказал:
— Ну, а теперь послушаем Жукова.
Поскольку на этом совещании впервые (подчеркиваю — впервые!) намечались планы на новые крупнейшие операции в 1944 году, и эти предложения опять-таки высказывал Жуков, я хочу процитировать слова Георгия Константиновича. Делаю это потому, что позднее, после того как будут победно завершены эти операции, спустя много лет опять начнутся разговоры: «кто первым предложил», «кто был автором», опять начнут делить славу. Вот что сказал тогда Жуков:
«Свой доклад я начал с того, что согласился с основными соображениями А. И. Антонова о предполагаемых действиях немецких войск и о тех трудностях, которые они будут испытывать в 1944 году на советско-германском фронте.
Тут И. В. Сталин остановил меня и сказал:
— И не только это. В июне союзники собираются все же осуществить высадку крупных сил во Франции. Спешат наши союзники! Опасаются, как бы сами без их участия не завершили разгром фашистской Германии. Конечно, мы заинтересованы, чтобы немцы начали наконец воевать на два фронта. Это еще больше ухудшит их положение, с которым они не в состоянии будут справиться.
Излагая свои соображения о плане летней кампании 1944 года, я обратил особое внимание Верховного на группировку противника в Белоруссии, с разгромом которой рухнет устойчивость обороны противника на всем его западном стратегическом направлении.
— А как думает Генштаб? — обратился И. В. Сталин к А. И. Антонову.
— Согласен, — ответил тот».
Обратите внимание, что на этот раз, высказывая соображения о крупнейшей операции, которая впоследствии будет названа «Багратион», Жуков предлагал ее как свое личное, хорошо продуманное мнение. Если в Сталинградской операции они с Василевским вдвоем делили этот замысел, и ни Жуков, ни Василевский, каждый на себя одного, не брал авторство, то здесь Жуков докладывает Верховному один, а присутствующие его только слушают. Но Сталин очень считался с мнением Василевского. И если продолжить наши подозрения по поводу того, что Сталин как-то пытался принизить значение Жукова, может быть, поэтому Сталин приказал соединить его по телефону с Василевским. И когда Василевский, находившийся на фронте, доложил, что он слушает, Сталин сказал:
— Здравствуйте. У меня находятся Жуков и Антонов. Вы не могли бы прилететь посоветоваться о плане на лето? А что у вас под Севастополем? Ну, хорошо, оставайтесь, тогда пришлите лично мне свои предложения на летний период.
Пока идет разработка плана будущей операции, мы вернемся немножко назад к тому моменту, когда единоборство двух полководцев — Жукова и Манштейна — находилось в самых напряженных, самых критических, даже не днях, а часах.
На той стороне
Когда части Жукова стали выходить на тылы 1-й танковой армии, Манштейн, понимая, что это может кончиться окружением, попросил ОКХ выделить какие-то силы для того, чтобы воспрепятствовать этому вклинению советских частей. Пришел ответ, что верховное командование не располагает сейчас такими силами, а 1-я танковая армия должна во что бы то ни стало удерживать свой фронт и не отходить. На это Манштейн ответил, что, если не будут предприняты меры против заходящих с тыла советских частей, он даст распоряжение 1-й танковой армии отходить на запад.
Манштейн позвонил генералу Цейтцлеру и объяснил критическое состояние 1-й армии и нереальность приказа, чтобы армия держала прежний фронт. На что начальник генерального штаба ответил: Гитлер не понимает всей серьезности создавшегося положения.
Видимо, все-таки Цейтцлер доложил о своем разговоре с Манштейном, потому что вскоре он позвонил и сказал, что фюрер вызывает Манштейна к себе, в ставку.
Манштейн прилетел из Львова в Бергхоф, в эту красивейшую горную резиденцию Гитлера, и на совещании доложил фюреру о том, что части 1-й танковой армии не в состоянии сдерживать натиск превосходящих сил противника, поскольку сами они понесли очень большие потери. Советские войска вышли уже на ее коммуникации, и .1-й армии грозит окружение. Манштейн предлагал не просто отвести 1-ю танковую армию для соединения с 4-й танковой армией, а повернуть ее на северо-восток, ударить по тем советским частям, которые заходили в ее тыл, и таким образом смять и уничтожить их до того, как армия соединится с 4-й танковой армией. Как бы там ни было, в любом случае 1-я танковая армия не может оставаться неподвижной. Это будет для нее катастрофой. Для того чтобы не только отвести 1-ю танковую армию, но и нанести большой урон советским частям, Манштейн предлагал, чтобы 4-я танковая армия организовала со своей стороны удар навстречу 1-й танковой армии. Но для этого Манштейн просил подкрепления, потому что своих сил в обеих армиях было недостаточно.
На этот доклад Манштейна Гитлер сказал:
— У меня нет возможности выделить вам дополнительные силы для осуществления вашего плана. Мне приходится считаться с возможностью вторжения противника на западе. Я не могу снимать оттуда ни одной дивизии. К тому же еще и очень напряженное положение в Венгрии. По политическим соображениям я и оттуда не могу снять ни одного соединения. В случае отвода 1-й танковой армии на запад ломается вся линия нашего Восточного фронта и мы теряем огромную территорию на юге.
Опровергая предложения Манштейна, Гитлер все больше распалялся и начал упрекать фельдмаршала в том, что он не очень-то умело распоряжался теми пополнениями, которые Гитлер ему постоянно посылал.
Манштейн парировал это тем, что пополнения давались частями и их приходилось немедленно же использовать в боях для решения конкретных задач. Не было возможности накапливать эти мелкие резервы. Если бы хоть раз были даны фюрером хотя бы минимальные, необходимые в тех критических условиях пополнения, то обстановка не сложилась бы так, как сейчас она выглядит.
Гитлер уже кричал:
— Вы всегда хотели только заниматься боевым маневрированием. Осенью вы говорили, что Днепр будет удержан. После того как Днепр вы не удержали, и я скрепя сердце дал согласие отступить за реку и закрепиться на ней, вы уже стали доказывать, что надо отступать дальше. Вы сдали Киев и сдали потом всю Правобережную Украину.
Манштейн защищался:
— Так оно и должно было получиться, по вашему указанию мы удерживали Донбасс, а позже Днепровский район, в то время как все эти силы мы могли бы использовать для удержания именно «Восточного вала».