— Мы слушаем вас, — проговорил Монтер, — выжидательно взглянув на меня.
Я коротко изложил наши соображения по освобождению Варшавы.
— С ответом придется подождать, — сказал Монтер, — но моя обязанность напомнить вам, что Советы вступают в какое-то сомнительное отношение с кучкой самозванцев, засевших в Люблине. А это многих настораживает.
— Не знаю, о каких людях говорит пан генерал, волонтеры, а также весьма многие офицеры Армии Краевой относятся к Советам, как и к другим союзникам, с полным доверием. Сейчас речь о совместных усилиях повстанцев, Красной Армии и Войска Польского в освобождении Варшавы.
Человек в очках сердито перебил меня (это был Бур-Комаровский):
— Никакого Войска Польского, кроме того, что сражается здесь, не существует!
Все присутствующие замолчали. Наконец генерал Монтер сказал:
— Считаю разговор исчерпанным. Прошу подождать. Все, кроме адъютанта, вышли из комнаты. Через некоторое время Монтер вернулся и сказал:
— Окончательный ответ получите на днях.
Но так этого «окончательного ответа» так и не последовало, лондонские ставленники продолжали свою сепаратистскую линию. Вскоре они приняли условия капитуляции, которые им предложили гитлеровцы. Всех повстанцев-волонтеров, добровольно сложивших оружие, гитлеровцы согнали в концентрационный лагерь в Пруткове (недалеко от Варшавы), а Бур-Комаровскому был предоставлен самолет, и он вылетел сначала в Швейцарию, а затем в Лондон.
Повстанцы и партизаны, руководимые коммунистами, продолжали сопротивление до последнего, и с ними Иван Колос прошел эту тяжкую эпопею до конца.
Жуков разобрался со всем происходящим и так пишет о своем впечатлении после изучения сложившейся здесь ситуации:
«Мне была непонятна оперативная цель этого наступления, сильно изматывающая наши войска. К. К. Рокоссовский был со мной согласен, но Верховный требовал выхода 47-й армии на Вислу на участке Модлин — Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев».
Через некоторое время, еще раз убедившись, что после тяжелых и неудачных боев части наши обескровлены и никакого успеха они не добьются, Жуков позвонил Сталину и сказал:
— Я прошу вашего разрешения прекратить наступательные бои на участке 1-го Белорусского фронта. Они абсолютно бесперспективны. Прошу вас дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне, чтобы они привели свои части в порядок, получили пополнение и хотя бы немного отдохнули.
Однако Сталину обстановка была известна шире, чем Жукову на фронте. Дело в том, что очень многие газеты и радио на Западе, да и наши союзники даже, подняли шум вокруг неудачного восстания в Варшаве и обвиняли советское командование в пассивности, в том, что оно не только не смогло помочь восставшим, но, учитывая, что восстание это было начато лондонским эмигрантским правительством, якобы советская сторона умышленно не предпринимала активных наступательных действий, чтобы это восстание было гитлеровцами подавлено. По сути дела, Верховное Главнокомандование и лично Сталина обвиняли в предательстве.
Поэтому Сталин так нервничал и требовал от Жукова продолжать наступление и оказать все-таки помощь восставшим. И когда Жуков доложил довольно убедительно (и сделал это неоднократно) о невозможности продолжения' наступления, Сталин очень разгневался и перед тем, как бросить трубку, решил, что по телефону с Жуковым договориться не удастся, приказал:
— Вылетайте завтра в Ставку с Рокоссовским. Поговорим на месте.
В Москве Жукова и Рокоссовского принял не один Сталин, в кабинете находились Антонов, Молотов и Маленков. Сталин очень сухо поздоровался с маршалами и сказал:
— Ну, докладывайте.
Жуков развернул карту и стал излагать ситуацию и свое отношение к происходящему. Здесь мне кажется уместным привести слова Жукова, потому что они отражают его впечатление о происходящем: «Вижу, И. В. Сталин нервничает: то к карте подойдет, то отойдет, то опять подойдет, пристально поглядывая то на меня, то на карту, то на К. К. Рокоссовского. Даже трубку отложил в сторону, что было всегда, когда он начинал терять хладнокровие и был чем-нибудь недоволен.
— Товарищ Жуков, — перебил меня В. М. Молотов, — вы предлагаете остановить наступление тогда, когда разбитый противник не в состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение?
— Противник уже успел создать оборону и подтянуть необходимые резервы, — он сейчас успешно отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери.
— Вы поддерживаете мнение Жукова? — спросил Сталин Рокоссовского.
— Да, я считаю, надо дать войскам передышку и привести их после длительного напряжения в порядок.
— Думаю, что передышку противник не хуже вас использует, — сказал Сталин. — Ну, а если поддержать 47-ю армию авиацией и усилить ее танками, артиллерией, сумеет ли она выйти на Вислу между Модлином и Варшавой?
— Трудно сказать, товарищ Сталин, — ответил Рокоссовский, — противник тоже сможет усилить это направление.
— А как вы думаете? — спросил Сталин Жукова.
— Считаю, что это наступление нам не даст ничего, кроме жертв. А с оперативной точки зрения нам не особенно нужен район северо-западнее Варшавы. Город нужно брать обходом с юго-запада, одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь — Познань. Сил для этого сейчас на фронте нет, но их следует сосредоточить. Одновременно нужно основательно подготовить к совместным действиям и соседние фронты на Берлинском направлении.
Сталин, видно, окончательно вышел из себя из-за этой несговорчивости полководца.
— Идите и еще раз проверьте ваши предложения, — сказал он жестко.
Сталин не раз прибегал к этому приему, обращаясь с маршалами как со школьниками, когда они были не согласны с его точкой зрения. Выдворение из комнаты было своеобразной угрозой и явным наказанием.
Но Сталин считал возможным так обращаться даже с прославленными полководцами.
О дальнейшем Жуков пишет так: «Мы с К. К. Рокоссовским вышли в библиотечную комнату и опять разложили карту. Но не успели мы как следует расположиться, как нас снова вызвали в кабинет Верховного.
— Мы тут посоветовались и решили согласиться на переход к обороне наших войск, — сказал Верховный, — что касается дальнейших планов, мы их обсудим позже. Можете идти.
Очень не любил Верховный, когда с ним не соглашались. Но в этом случае его можно понять. Ему хотелось сиять, сбить накал зарубежных обвинений в том, что Советская Армия не пришла на помощь восставшим в Варшаве, а Жуков, не будучи политиком, не хотел ради не совсем понятных ему политических интересов идти на дальнейшие жертвы и продолжить наступление, которое, как он считал, не принесет успеха. Политические и военные интересы в данном случае не совпадали. Но верх одержал Жуков и тем самым спас десятки тысяч жизней советских солдат и офицеров, не согласившись и твердо отстояв свою точку зрения в этой напряженной дискуссии с Верховным Главнокомандующим. Непросто было, глядя в лицо властолюбивому Верховному и в присутствии трех членов Политбюро, которые тоже наседали на Жукова, отстоять свое мнение и доказать нецелесообразность дальнейших жертв на фронте. Этот случай может быть тоже и своеобразным ответом тем современным обвинителям в газетах, которые говорят, что Жуков проводил операции, не считаясь с потерями, лишь бы добиться успеха. Проще всего в данном случае было бы, как говорится, взять под козырек и угодить Верховному, сказав: «Ваше приказание будет исполнено» — и продолжать наступление... Но Жуков на это не пошел. Жуков не хотел допустить ненужных жертв в этом, по его твердому убеждению, совершенно бесполезном продолжении военных действий.
Сложилась ситуация в отношениях Жукова и Сталина, очень похожая на ту, которая была в 1941 году, когда Сталин за такое же отстаивание Жуковым своей точки зрения снял его с должности начальника Генерального штаба. Причем обстоятельства повторялись даже в деталях. Тогда тоже Сталин сказал Жукову: «Выйдите и подумайте, а мы тут пока будем решать...» Там тоже Жуков только разложил карты, чтобы собраться с мыслями, как его сразу же вернули в кабинет и Сталин ему объявил: «Мы сможем обойтись и без вас» — и освободил его от обязанностей начальника Генштаба, назначил командующим Резервным фронтом и отправил организовывать наступление под Ельней, которое, собственно, и предлагал проводить Жуков.
Теперь время было уже не то. И Сталин был не тот, и Жуков тоже очень изменился, завоевал авторитет в вооруженных силах, да и у самого Сталина. Теперь просто так с ним круто обойтись было нельзя. И Сталин это понимал. Но все же, как бы ни смягчал он эту «размолвку», как бы ни обставлял ее какими-то «декорациями» необходимости перемен, суть дела не изменялась: фактически Сталин после этого разговора Жукова с должности снял. Маршал в воспоминаниях не распространяется в обсуждении этого происшествия. Он просто описывает ход этого разговора и дальнейшие его последствия. Но давайте мы спокойно проанализируем то, что произошло, и я уверен, что мы еще раз увидим проявление и подтверждение на конкретных поступках самовластия Сталина, его очень болезненной амбициозности, с одной стороны, и твердости, и решимости Жукова — с другой.
В то время уже входил в употребление термин «сталинские удары». Позднее в учебниках, исторической литературе прочно укрепилось определение «десять сталинских ударов».
Мы в предыдущих главах отмечали появление у Сталина ревности по отношению к популярности Жукова. С приближением победного завершения войны вполне допустимо тайное намерение Верховного: после многих неудач в первый год войны (несомненно, «подмочивших» его репутацию) подправить свой авторитет более конкретным вмешательством в боевые дела, которые теперь идут так успешно, и это, несомненно, принесет ему славу умелого полководца и лавры победителя.
В подтверждение допустимости такого предположения приведу продолжение разговора Сталина с Жуковым.