Поздно вечером того же дня И. В. Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он был один. Только что закончилось совещание с членами Государственного Комитета Обороны.
Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал:
— Немецкий фронт на Западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки. Вот карта, смотрите последние данные о немецких войсках.
Раскурив трубку, Верховный продолжал:
— Думаю, что драка предстоит серьезная...
Потом он спросил, как я расцениваю противника на Берлинском направлении.
Достав свою фронтовую разведывательную карту, я положил ее перед Верховным. И. В. Сталин стал внимательно рассматривать всю оперативно-стратегическую группировку немецких войск на Берлинском стратегическом направлении...
— Когда наши войска могут начать наступление? — спросил И. В. Сталин.
Я доложил:
— 1-й Белорусский фронт может начать наступление не позже чем через две недели. 1-й Украинский фронт, видимо, также будет готов к этому сроку. 2-й Белорусский фронт, по всем данным, задержится с окончательной ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не сможет начать наступление с Одера одновременно с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами.
— Ну что ж, — сказал И. В. Сталин, — придется начать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского. Если он и запоздает на несколько дней — не беда...
Подойдя к письменному столу, он позвонил А. И. Антонову и приказал ему тотчас прибыть.
Через 15 минут А. И. Антонов был в кабинете Верховного.
— Как идут дела у Рокоссовского?
А. И. Антонов доложил обстановку и ход боевых действий в районе Данцига и Гдыни, после чего Верховный осведомился о положении дел у А. М. Василевского в районе Кенигсберга.
Алексей Иннокентьевич доложил обстановку на 3-м Белорусском фронте.
Обратившись к А. И. Антонову, Верховный сказал:
— Позвоните Коневу и прикажите 1 апреля прибыть в Ставку с планом операции 1-го Украинского фронта, а эти два дня поработайте с Жуковым над общим планом».
И Конев прибыл 1 апреля в Ставку (когда план операции был разработан), а через несколько десятков лет написал то, что вы прочитали в приведенном мною отрывке из его мемуаров. Получилось то самое «изреченное слово», о котором было рассуждение в начале главы. Там же были высказаны предположения, почему так происходит. Если бы маршал Конев не знал о встречах Жукова со Сталиным, о его работе как заместителя Верховного над планом Берлинской операции, тогда можно было бы посчитать написанное им в воспоминаниях досадной неосведомленностью. Но беда в том и заключается, что книга Конева вышла в 1972 году после публикации воспоминаний маршала Жукова в 1969 году и все приведенные выше цитаты из нее о разработке Берлинской операции Иван Степанович конечно же читал. Чем же тогда объяснить поведение Конева? А тем же, чем объясняется его очень неприличная статья в газете «Правда», обливающая Жукова грязью после Октябрьского пленума 1957 года. Личную неприязнь к Жукову (который не раз спасал его от расстрела), свои амбиции маршал Конев поставил выше исторической правды, и это не делает ему чести. Но я ни в коем случае не намерен преуменьшать его полководческих заслуг. Просто на этом примере мне хочется еще раз подчеркнуть и насторожить читателей — все, что писалось о Жукове после 1957 года, следует рассматривать с поправкой на русскую пословицу об «изреченном слове».
А что касается Берлинской операции, то в исторических очерках, художественной литературе и особенно в статьях перестроечного периода «изреченная ложь» просматривается невооруженным глазом.
Я бы не хотел, чтобы все рассуждения об «изреченном слове» были восприняты как заявка на мою непогрешимость, что мое слово является истиной в последней инстанции. Нет, и я грешен, определенный субъективизм, несомненно, имеет место и в моем повествовании. Но у меня в положительную сторону. Он порождается большой любовью и уважением к Георгию Константиновичу. Если мое слово кое-где превращается в «ложь», то она чистая, как говорят, «во спасение», нечто вроде перебора, допускаемого в речах и статьях в дни юбилеев. А у Жукова, кстати, 1996 год юбилейный — 100 лет со дня рождения. Так что не претендую на исключение из общего правила и обращаюсь ко всем доброжелателям маршала Жукова с очень старой шуткой: прошу извинить за доставленное удовольствие.
Ну, а теперь вперед на Берлин!
Описать весь ход боевых действий в этой крупнейшей стратегической операции, завершающей Великую Отечественную войну, в коротком художественном повествовании нет возможности, да и нет надобности. Моя задача более прицельна и конкретна — показать полководческое искусство Жукова.
За эту операцию маршала подвергали не только критике, но и развенчанию, обвиняли в отсутствии таланта, прямолинейности, огромных потерях, недопустимых и ненужных за несколько дней до конца войны, в самолюбивой амбициозности, что проявилось в соперничестве с Коневым за лавры покорителя немецкой столицы и стоило большой солдатской крови. И еще во многом другом, и как это бывало уже много раз, все эти наветы были надуманные, лживые, с одним прицелом — опорочить великого полководца.
Обе воюющие стороны готовились к последнему, решительному сражению. Гитлеровское командование стянуло на Берлинское направление все, что было возможно: 48 пехотных, 4 танковые, 10 моторизованных дивизий, 37 отдельных пехотных полков, 98 отдельных пехотных батальонов и других формирований. Эти части были объединены в две группы армий — «Висла» (в нее входили 3-я танковая и 9-я армии), группа армий «Центр» (в нее входили 4-я танковая и 17-я полевая армии). Всего в этих соединениях насчитывалось более 1 миллиона человек, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов. Комендантом обороны Берлина был назначен генерал-лейтенант Рейман, а верховным комиссаром, на которого возлагалась главная ответственность за оборону столицы был назначен Гитлером самый близкий ему человек — Геббельс.
Генерал Рейман 9 марта 1945 года издал специальный приказ по подготовке обороны имперской столицы.
С присущей ему энергией Геббельс организует отряды фольксштурма, вооружая их фаустпатронами для борьбы с советскими танками. Он даже приступил к формированию женских батальонов, утверждая, что поступает очень много рапортов от женщин-патриоток, которые хотели бы отдать все силы защите столицы.
Геббельс считал, что создавшаяся ситуация похожа на ту, в какой оказалась Советская Армия, когда гитлеровские войска готовы были взять Москву. Он решил использовать опыт Советской Армии и для этого вызвал к себе одного из защитников Москвы — генерала Власова. С Власовым состоялась продолжительная беседа. Геббельс спрашивал его совета, как лучше оборонять Берлин. И Власов дал такие советы.
Геббельс рассказал о своей беседе с Власовым Гитлеру. Тот похвалил его за то, что он использует опыт русских по обороне столицы, поддержал его затею создания женских батальонов. Гитлер сказал:
— Наша задача сейчас должна заключаться в том, чтобы при всех обстоятельствах выстоять на ногах. Кризис в лагере противника хотя и возрастает до значительных размеров, но вопрос все же заключается в том, произойдет ли взрыв до тех пор, пока мы еще кое-как в состоянии обороняться. А это и является предпосылкой успешного завершения войны. Чтобы кризис взорвал лагерь противника до того, как мы будем разбиты.
В период боев за Москву гитлеровское командование, и тот же Геббельс были очень невысокого мнения о советских военачальниках, они называли их бездарными, считали, что война идет к концу и то, что эти военачальники ее так быстро проиграли, как раз и свидетельствует об их бездарности. А вот теперь, готовясь к обороне Берлина, Геббельс запросил данные о советских генералах и, познакомившись с представленными ему материалами, сделал следующую запись в своем дневнике:
«Мне представлено Генштабом досье, содержащее биографии и портреты советских генералов и маршалов... Эти маршалы и генералы почти все не старше 50 лет. С богатой политико-революционной деятельностью за плечами, убежденные большевики, исключительно энергичные люди, и по их лицам видно, что они хорошего народного корня... Словом, приходится прийти к неприятному убеждению, что военное руководство Советского Союза состоит из лучшего, чем наш, класса».
Таким образом, Геббельс довольно объективно судит по конкретным делам наших военачальников. Под Москвой он им давал очень низкую оценку, потому что они допустили противника до Москвы, а теперь дает высокую оценку, потому что они, преодолев все трудности, привели свои победные армии под стены Берлина.
Геббельс понимал, как трудно фюреру, и он всячески пытался поддержать его слабеющий моральный дух. Для этого он рассказывал ему о ситуациях, в которых оказывался Фридрих Великий — любимый образец Гитлера. И в частности, он рассказал ему самый критический момент, когда Фридрих Великий из-за постигших его неудач был готов покончить жизнь самоубийством. Тогда один из самых близких Фридриху предсказал ему: «Подожди немного, и дни твоих страданий останутся позади. Солнце твоего счастья за тучами, скоро оно озарит тебя». И предсказание сбылось. Неожиданно скончалась русская царица Елизавета, и это спасло Фридриха Великого от окончательного позорного разгрома в Семилетней войне. Рассказывая Гитлеру эту историю, Геббельс поддерживал его надежду на какое-то чудо, которое, собственно, сам Гитлер изобрел: надежда на то, что союзники скоро перессорятся и это спасет Германию.
И надо же случиться такому совпадению: через несколько дней после этой беседы с Гитлером действительно свершилось аналогичное историческое чудо. Геббельс, восторженный, сияющий, вбежал в кабинет Гитлера и радостно прокричал: