— Мой фюрер! Я поздравляю вас. Чудо свершилось! Умер президент Рузвельт!
В ставке Гитлера был настоящий праздник. Пили шампанское, все поздравляли фюрера с тем, какой он провидец, потому что считали смерть Рузвельта тем поворотным пунктом, о котором не раз говорил Гитлер. Фюрер звонил командующим армиями, другим высокопоставленным своим подчиненным об этой радостной вести, желая чтобы она и их вдохновила на более активную деятельность.
Радость Гитлера не была беспочвенной, потому что приход Трумэна к власти действительно сулил перемены к лучшему. В Германии были известны слова, сказанные Трумэном еще в июне 1941 года: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше...»
На следующий же день после похорон Рузвельта Трумэн собрал совещание, на котором присутствовали военные руководители и финансовые магнаты. Трумэн сказал, что надо изменить политику Рузвельта и искать какие-то компромиссы для сохранения Германии. Он очень опасался, что победное завершение войны Советским Союзом превратит Европу в коммунистический материк. Трумэн заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство движением мира по пути, по которому следует его вести». Однако приступить немедленно к конкретному осуществлению этой новой своей линии Трумэн не мог, об этом очень хорошо сказал американский историк Д. Толланд: «Даже если у Трумэна было намерение, например, решительнее выступить против России, это было бы чрезвычайно трудно сделать — подавляющее большинство американского народа поддерживало рузвельтовскую политику дружбы с Россией». Играло определенную роль и то обстоятельство, что Соединенным Штатам еще предстояло непростое завершение войны с Японией. А согласно договоренности, достигнутой в Ялте, Советский Союз обещал объявить войну Японии после разгрома гитлеровской Германии. И чтобы не потерять эту мощную и реальную силу как своего союзника, Трумэн вынужден был пока держать свои недружелюбные отношения к СССР в секрете.
Итак, наступил день решающего сражения.
16 апреля, ночью Жуков выехал на наблюдательный пункт командующего 8-й гвардейской армией генерала Чуйкова, откуда он решил руководить войсками. По дороге Жуков заехал и побеседовал с командующим 1-й гвардейской танковой армией генералом Катуковым, еще раз убедился в полной готовности этой армии к выполнению поставленной задачи. Затем Жуков побывал у командующего 2-й гвардейской танковой армией генерала Богданова. И здесь все было в порядке. Прибыв на командный пункт Чуйкова, маршал по телефону еще раз убедился в полной готовности войск к сражению. Последние минуты, как вспоминает Жуков, были особенно томительными. И хотя генералы для успокоения попили чайку, внутреннее их волнение без труда можно представить.
В 5 часов утра словно небо рухнуло на землю, как какой-то космический обвал в одно мгновение загрохотали выстрелы, а затем и разрывы тысяч и тысяч снарядов; так началась артиллерийская подготовка. Через некоторое время над этой грохочущей огненной вздыбленной землей пошли волны авиационных соединений. В течение 30 минут на позиции противника обрушилось такое огромное количество снарядов, которое было привезено в 2450 вагонах. Всего было произведено 1236 тысяч артиллерийских выстрелов. Это почти по одному снаряду на каждого оборонявшегося в Берлинской группировке противника.
Жуков, наблюдая за артиллерийской подготовкой и не видя ответных огневых действий противника, принял решение сократить артиллерийскую подготовку до 30 минут. Что и было сделано. После того, как огневой вал стал продвигаться в глубину обороны противника, поднялись в атаку пехота с танками. И в это время вспыхнули 140 прожекторов, расположенных в двухстах метрах один от другого. Жуков рассчитывал на внезапность этого моря света, которое должно было не только ослеплять противника и освещать дорогу нашим войскам, но главным образом воздействовать как нечто непонятное, необъяснимое, как какое-то новое оружие, которое должно испугать, морально подавить противника. Я думаю, Жуков решил применить эти прожектора, используя свой опыт боев под Халхин-Голом. Там был очень неприятный эпизод, когда японские танки пошли в атаку с включенными фарами и дополнительными прожекторами, установленными на их башнях. Тогда это непонятное и неожиданное для наших войск освещение в ночном бою сыграло очень выгодный для японцев психологический эффект. Наши обороняющиеся части поддались панике и даже бросили свои позиции. Положение было Жуковым восстановлено путем введения в контратаку танковых бригад. Но эффект психологического воздействия Жуков запомнил и решил здесь, на завершающем этапе войны, использовать для подавления противника и меньших потерь в своих войсках.
Однако применение прожекторов оценивается военными специалистами по-разному. Одни считают, что они действительно морально подавили противника и ослепляли его, другие говорят, что этот свет не принес должного эффекта потому, что поднявшиеся при артиллерийской подготовке пыль, земля, дым представляли собой такую плотную стену, что свет прожекторов ее не пробивал. Сам Жуков с восхищением записывает свое впечатление: «Более 100 миллиардов свечей освещали поле боя, ослепляя противника и выхватывая из темноты объекты атаки для наших танков и пехоты. Это была картина огромной впечатляющей силы, и, пожалуй, за всю свою жизнь я не помню подобного зрелища!»
Следуя за двойным огневым валом, наша пехота и танки к рассвету овладели первой позицией противника. Однако наши войска, к своему удивлению, не обнаружили множества трупов, как это ожидалось под таким шквальным артиллерийским огнем. Противник, предвидя мощную артиллерийскую подготовку, отвел свои главные силы в глубину обороны. Это было не только большой неожиданностью, но и неприятностью для Жукова. Войска продолжали движение вперед, но встречали все большее сопротивление. А с выходом к Зееловским высотам продвижение наших войск вообще застопорилось.
Как позже выяснилось, главный рубеж обороны противника был построен на Зееловских высотах. Крутые склоны этих высот стали очень трудным препятствием на пути прежде всего танков, да и пехоты. А обширное плато за этими высотами скрывало построение системы обороны в глубине, да и артиллерийские позиции противника. И как пишет Жуков: «К 13 часам я окончательно понял, что огневая система обороны противника здесь в основном уцелела, и в том боевом построении, в котором мы начали атаку и ведем наступление, нам Зееловских высот не взять».
Жуков почувствовал, что его замысел рушится. Не получилось сплошного безостановочного движения в сторону Берлина. Атака захлебывается на первых же километрах. Однако, понимая, что в его распоряжении находятся огромные силы, которые в состоянии проломить любую оборону, Жуков принимает решение ввести две танковые армии в первый же день сражения, хотя этот ввод и планировался после того, как тактическая оборона противника будет прорвана и танки получат возможность для действия в оперативной глубине. Принимая такое решение, Жуков шел на огромный риск и взваливал на себя ответственность за неизбежные потери при применении танков в условиях непрорванной траншейной обороны противника.
Жуков принял решение о вводе в бой двух танковых армий без доклада Верховному Главнокомандующему. Он опасался, что, если об этом доложить, Сталин не разрешит ему ввод этих армий преждевременно. Но Жуков не мог допустить своего отставания от соседа слева — Конева. И, Видимо, это сыграло немалую роль в его отчаянном применении танковых армий в первый день сражения.
Только в 3 часа дня Жуков доложил Сталину:
— Первая и вторая позиции обороны противника прорваны. Войска фронта продвинулись до шести километров, но встретили серьезное сопротивление на рубеже Зееловских высот, где, видимо, уцелела в основном оборона противника. Для усиления удара общевойсковых армий мною введены в сражение обе танковые армии. Считаю, что завтра к исходу дня мы прорвем оборону противника.
Сталин выслушал этот доклад, спокойно сказал:
— У Конева оборона противника оказалась слабей. Он без труда форсировал реку Нейсе и продвигается вперед без особого сопротивления. Поддержите удар своих танковых армий бомбардировочной авиацией. Вечером позвоните, как у вас сложатся дела.
Нетрудно отметить, что Сталин и в этом случае подогревал самолюбие Жукова, рассказывая об успешном продвижении войск Конева.
Бои за Зееловские высоты продолжались безуспешно. Войска не могли преодолеть этот тяжелый рубеж. С вводом в бой двух танковых армий произошло скопление войск на дорогах и, поскольку ввод этих армий на первом этапе не предусматривался, нарушилось взаимодействие со стрелковыми частями и соединениями. Вот что пишет в своем донесении командир 79-го стрелкового корпуса генерал Переверткин:
«18.4.45 г. в районе г. дв. Меглин скопилось три танковые бригады. В 19.30 18.4.45 г. прибыл в этот район; я приказал в 21.00 подготовить артогонь и пехоту для атаки противника. Через начальника штаба 23 тбр 9 тк Катырлова я передал приказание командиру бригады подготовить бригаду и совместно с пехотой смять противника и войти в прорыв.
Командир бригады Морозов мой приказ не выполнил, и, несмотря на то что пехота атаковала противника в течение всей ночи, наступала и продвинулась на 5 км, танки в прорыв не вошли.
В 2.00 я приказал разыскать еще раз любого командира бригады. В 4.00 был найден командир 65 тбр 9-го гвардейского танкового корпуса подполковник Максимов, который отказался явиться ко мне для увязки вопросов взаимодействия.
В течение трех суток боев пехота прошла 26 км с непрерывными боями и в течение этого времени танки все время болтались сзади боевых порядков пехоты».
Вечером, как и приказывал Верховный, Жуков докладывал ему о результатах этого дня. Доклад был не из приятных: Зееловские высоты не взяты. Но Жуков обещал взять этот рубеж на следующий день к вечеру.