Дыхнилкин вернулся из города пьяным. На замечание Волынца ответил грубостью. На шум прибежал старшина Май.
– Опоздал из увольнения? - спросил старшина командира отделения.
Дыхнилкин пошатнулся, приложил косо руку к фуражке:
– Та-рищ старшина, рядовой Дыхнилкин прибыл вовремя.
– Я с вами не разговариваю! - отрезал Май и посмотрел на Волынца, ожидая ответа.
– Опоздал на час, - доложил сержант.
– Где опоздал? Куда опоздал? Вот он я, - выпятил грудь Дыхнилкин.
– Я с вами не разговариваю! - повторил старшина. - Отправьте на гауптвахту, доложите начальнику караула, записку об аресте командир роты выпишет завтра утром.
– Рядовой Дыхнилкин за мной, - позвал сержант.
– Никуда не пойду…
Май окинул взглядом солдат, которые были поблизости, выбрал двоих поздоровее:
– Родионов, Скибов, помогите сержанту.
Ребята шагнули к Семену. Он посмотрел на их широкие плечи и заскулил:
– Сладили, да? Двое на одного, да? Ладно, пойду сам, но запомните… - И, покачиваясь, пошел по проходу между рядами кроватей.
Ох и надоел нам этот Дыхнилкин!
Командиры почему-то считают его трудным и сложным. Что в нем сложного? Круг его интересов узок: выпить, пожрать, поспать. Но при всей ограниченности потребностей заряд энергии на их удовлетворение тратится огромный. Вот и получается всегда перебор: пьет - так уж до скотского состояния; отпустят в город - так потом искать нужно; завалится спать - так чуть не все отделение его поднимает. А говорит как? Лексикон Дыхнилкина беднее, чем у Эллочки-людоедки. Одним «ну» может обходиться. Вот, например, разговор Дыхнилкина с одним солдатом после возвращения из-под ареста.
– Опять на гауптвахте сидел?
– Ну, - хмуро, утвердительно.
– Не надоело?
– Ну-у, - размышляя: как, мол, тебе сказать.
– Пожрать хочешь?
– Ну, - явно заинтересованно.
– А выпить?
– Ну! - восклицательно, радостно.
Жигалов и Волынец ведут с Дыхнилкиным упорную борьбу. Они действуют заодно, часто подолгу совещаются в канцелярии роты. Но результаты у них пока невелики. Дыхнилкин ходит в строю, присутствует на занятиях, но только потому, что не служить нельзя: убежишь, станешь дезертиром - отдадут под суд. Вот он и отбывает номер.
Вечером, как обычно, вышли за казарму с гитарой.
Соболевский запел:
Есть страна Хала-бала…
Кузнецов оборвал:
– Ты без подтекста не можешь?
– А что? - спросил Вадим. - Нельзя, да?
– Просто ни к чему это, - объяснил Степан.
– Не нравится - не слушай.
– А мне не нравится, когда ты и другим такое поешь.
– Тоже мне комиссар нашелся! - фыркнул Вадим.
– Комиссар не комиссар, а ты брось ребятам головы мутить!
Вадим струхнул:
– Что ж, иди докладывай.
– Я думаю, что ты сам поймешь: не место в армии этим песенкам. Давай что-нибудь всем известное.
Вадим поднялся, положил гитару на траву:
– Нет уж, пойте сами. Я не умею, когда меня за горло держат. - И ушел гордый.
Ребята молчали. На Степана старались не глядеть. Всем было ясно - вечер испорчен. А Кузнецов вдруг обозлился:
– Ну чего сопите? На комсомольском собрании будем об идеологической борьбе толковать, а здесь песни про «Халу-балу» слушать, да?
Может быть, прошла весна, может быть, повлияла эта размолвка - песен за казармой больше не пели.
Приятная неожиданность
Шагает служба размеренно-военным шагом. С подъема и до отбоя все рассчитано по минутам. День загружен так, что, кроме службы, подумать о чем-то другом нет возможности.
Пришли после занятий, почистились, умылись. Строимся на обед. Подходит к роте старший лейтенант Шешеня. Он часто в это время приходит.
– Здравствуйте, товарищи!
– Здра…жела…това…ста…лейтенант!!! - рявкнули мы от души, потому что Шешеню любим.
И вдруг:
– Рядовой Агеев, выйдите из строя!
Не успел сообразить, что это значит, чем провинился. Автоматически отмерил три шага вперед и повернулся лицом к строю. Что же я натворил? Сейчас меня Женьшень разделает!
– Товарищи, у рядового Виктора Агеева сегодня день рождения. Виктору исполнилось девятнадцать лет. От всех вас поздравляю нашего сослуживца. - Он пожал мне руку: - Желаю тебе, Виктор, здоровья, счастья и успехов в службе!
Ребята захлопали в ладоши, а меня охватил приятный жар. Откуда Шешеня знает, что у меня день рождения? Я сам забыл от этом.
– Приглашаю вас, товарищ Агеев, в столовую за стол именинников. А это вам поздравительная телеграмма из дома.
Встаю в строй, иду вместе со всеми к столовой. Нетерпеливо развертываю телеграмму.
«Дорогой сыночек поздравляем днем рождения желаем здоровья успехов боевой и политической подготовке». Ай да мама! Откуда она такие слова знает? Дома я от нее ни разу не слышал разговора о делах военных, а тут надо же! Такую классически военную телеграмму написала!
– Справа по одному! - командует Май, и мы входим в столовую.
Строй распался. Ко мне подходят ребята из нашего отделения.
– С тебя причитается! - щелкая под челюсть, говорит Дыхнилкин.
– Он еще не знает, чем водка пахнет, - усмехнулся Куцан.
Степан просто положил руку мне на плечо:
– Поздравляю, Витек!
Вадим отвел в сторону:
– Вечером сходим в одно место, отметим.
– Куда? Сегодня не воскресенье, увольнительных не дадут.
– Не надо увольнительных, все будет законно.
Сержант Волынец подтолкнул меня к столу именинников:
– Давай пируй!
Я каждый день видел этот стол и ни разу не подумал, что когда-нибудь придется за него сесть. Стол стоит в углу; в отличие от других накрыт не клеенкой, а белой скатертью. У всех алюминиевая посуда, а здесь тарелки. Квас на других столах в чайниках, а здесь - в графине. Над столом картина полкового живописца - букет роз и надпись: «Поздравляем с днем рождения!»
Я сажусь за этот стол. Рядом еще двое именинников из других рот. Мы чувствуем себя неловко. Кажется, все смотрят на нас, поэтому движения наши неуклюжи: хлеб падает из рук, борщ с ложки капает на белоснежную скатерть, еда застревает в горле. Скорее бы уж кончилась эта церемония!… Но все же приятно - внимание.
Выхожу из столовой - весь взвод поздравляет, жмут руку. Как же, видели за столом именинников!
Вечером Соболевский повел меня к Никитиным. Это не было самоволкой. Городок, где живут офицеры, здесь же, в расположении полка, отделен невысоким забором, в котором сделаны проломы.
Мы пришли, когда стемнело. Нас ждали. В квартире были две девочки и мама Полины - Нина Христофоровна. Мама суетилась больше всех.
– Мальчики, не стесняйтесь, будьте как дома! Я вам приготовлю чай.
Вадим и не думал стесняться. Сразу направился к пианино и заиграл какой-то марш. Мне он шепнул:
– Войска вышли на площадь, и парад начался!
Я так и ждал, что он, как Остап Бендер, сейчас добавит: «Командовать парадом буду я!» Очень был похож Вадим в эти минуты на пройдоху Остапа. Но Вадька умный парень: он сообразил, что это прозвучит пошло, - сменил марш на танго.
Полинину подругу звали Альбина. Не броская внешность худенькой Альбины не соответствовала громкому имени, которое выбрали родители. Рядом с яркой Полей она совсем блекла.
На столе появились чашки, конфеты, печенье.
– Более крепкого вам, к сожалению, нельзя, - кокетливо сказала мама. - Ну что ж, не буду вам мешать. Развлекайтесь. Старики не должны обременять молодых. Поля, я буду у Захаровых. Если придет папа, позови меня. - И дружески подмигнула нам: - Я его уведу.
Мама исчезла, и вместе с ней - увы! - исчезла и непринужденность. Все смолкли. Вадим перебирал мелодии. Поля и Альбина глядели на него, а я сидел в сторонке и вообще ни на кого не глядел.
– Знаешь, Вадим, Альбина тоже играет на пианино, - сказала Поля.
Соболевский встал и тут же предложил ей место около инструмента. Альбина покраснела, что-то пролепетала о настроении. Я подумал, что ей просто стыдно после Вадьки играть: она, наверное, всего-то знает «Собачью полечку» да «Подмосковные вечера». Тогда Вадим бесцеремонно взял ее за руку и подвел к инструменту. Альбина осторожно села на край стула, выпрямила спину, нашла ногой педаль. А я в душе презирал ее: сколько гонору ради «чижика-пыжика»!
Но вдруг комнату заполнили нежные, плавные аккорды «Лунной сонаты». Потом Альбина сыграла что-то бравурное, очень трудное в исполнении. Я поразился: откуда у нее такая сила? Тонкими пальчиками она так решительно била по клавишам, что дрожала посуда в серванте и чашки на столе. Альбина разрумянилась, глаза у нее теперь сверкали, как у человека, противостоящего буре и шквалам. Когда смолк последний аккорд, мне казалось, что музыка все еще витает вокруг дома и над барханами, окружавшими городок. Здорово она играла! А Вадька с видом знатока сказал:
– Ничего. Неплохо. С настроением.
Болтун! Он же в десять раз хуже ее играет, в подметки ей не годится со своими твистами и шейками!
Молодец девчонка! Мне сразу стало весело, захотелось поговорить с Альбиной.
Вадим включил радиолу. Мы стали танцевать.
– Вы очень хорошо играете!
– Я люблю музыку. А вы чем увлекаетесь?
Чуть было не ляпнул: пишу, хочу стать литератором. Но вовремя сдержался - это походило бы на Вадькино: «Решил стать киноактером». Какой я писатель? Еще неизвестно, что из меня выйдет. Я ответил:
– Да пока ничем. Еще не определился.
Вечер прошел невесело. Простой разговор не получился. Вадька все время стремился острить. Девочки терялись перед его «эрудицией», улыбались одобрительно. И молчали.
Когда мы возвращались домой, Соболевский сказал:
– Я тебя понимаю, старик. Альбина не то, но ты уж очень открыто отступил. Неприлично так прямо давать отвод. Подберем другую, не падай духом.
Вот скотина, он еще толкует о приличии!
После отбоя, лежа в постели, я вспомнил и перебрал все события дня. Да, невеликое дело - выйти перед строем и пожать руку замполиту, а вот приятно на душе до сих пор. И за столом именинников хоть и неловко было сидеть, а тоже хорошо. По-своему, по средствам, а все же отметили, не забыли. Хуже было у Никитиных. Танцевали, шутили, веселились вроде, но почему-то нехороший осадок остался после этого. Из-за Вадима, наверное…