Маршалы Наполеона. Исторические портреты — страница 14 из 59

Бертье ломал руки. Было ясно, что ему предстоит принять «решение жизни». Если он воспользуется паспортом, то Наполеон вскоре найдет и обучит нового начальника штаба, а если новый фаворит сумеет прорвать блокаду и пробиться во Францию, то он, Бертье, утратит какие-либо шансы рассчитывать на репутацию одного из величайших начальников штаба своего века. Верх взяла любовь Бертье к корсиканцу, и он бросил паспорт наземь. Наполеон тотчас же обнял его, и они вместе принялись разрабатывать план марша на Яффу.

Бертье оказался не единственным брюзгой. Чарующий Восток обманул надежды почти всех офицеров; они стали склонными к ссорам, раздражительными. У Бессьера опять случились неприятности из-за участия в одной из дуэлей в качестве секунданта. Когда Наполеон случайно услышал, как несколько офицеров ссорятся между собой, он потерял свою обычную выдержку, потрясая кулаком, ворвался в центр группы и зарычал на одного из офицеров: «В вас пять футов и десять дюймов росту, но я с вами управлюсь!»

Бертье, примирившийся с потерей общества мадам де Висконти, максимально компенсировал ее физическое отсутствие. Он воздвиг ее алтарь в своей палатке! Бурьен, мрачный и педантичный адъютант Наполеона, был ошеломлен, когда, заглянув однажды вечером к начальнику штаба, застал его коленопреклоненным перед портретом дамы сердца. Адъютант скромно кашлянул, но Бертье даже не пошевелился, и совершенно изумленный Бурьен тихо вышел из палатки, оставив странного маленького офицера наедине с предметом его поклонения.

Многие неприятности, происходившие в лагере в течение этого периода вынужденной бездеятельности, были вызваны нехваткой женщин. Большинство французов находило местных красавиц слишком полнотелыми. Сам же главнокомандующий, узнав, что в Париже его жена ему изменяет, нашел себе утешение в объятиях некоей блондинки по фамилии Фуре, жены конного егеря, которую не выставили из лагеря только потому, что она вовремя переоделась в солдатский мундир. Бертье услужливо отправил ее супруга во Францию с пакетом «важных документов», но установившие блокаду англичане прекрасно знали все подробности лагерной жизни, и после того, как злополучный егерь был захвачен в плен, его высадили на берег, считая это лучшим способом досадить Бонапарту. Мармон, распоряжавшийся в Александрии, не мог задержать беднягу, не раскрывая при этом карт, и злосчастный рогоносец поспешил в Каир, чтобы найти там свою жену, открыто живущую с главнокомандующим. С чувством глубокого отвращения он потребовал развода и получил его от начальника военной полиции.

К этому времени были разработаны планы возвращения во Францию по суше, армия стряхнула свой летаргический сон и направилась в Сирию.

Она с лишениями прошла через пустыни и пересекла Суэцкий перешеек, преодолевая слабое сопротивление турок. К концу марта 1799 года французы увидели стены Акры, которую защищали английский моряк (бежавший из парижской тюрьмы за несколько дней до отплытия французов из Тулона) и французский emigre, закончивший ту же военную школу, что и Наполеон. Теперь двое этих людей с несколькими трофейными французскими пушками и гарнизоном из полудиких турок противостояли самой лучшей армии Европы со времен «железнобоких» Кромвеля, и в исходе схватки французы не сомневались. Однако сэр Сидней Смит, инженер Филлипо и их злополучный гарнизон при некоторой помощи их союзницы-чумы успешно отразили сорок приступов за шестьдесят шесть дней и совершили двадцать четыре вылазки в лагерь осаждающего крепость неприятеля. В брешах стены Сен-Жан д’Акр нашли смерть 4 тысячи французов, в том числе четверо первоклассных генералов. Многие были ранены и эвакуированы в Каир.

Среди раненых был и порывистый Жан Ланн, возглавивший с десяток штурмовых групп и, когда его сочли мертвым, оставленный на подступах к укреплениям. Раненный во время последнего безнадежного приступа, Ланн получил пулю в голову, а немногие уцелевшие нырнули в траншеи, оставив его лежащим на открытом месте. Однако Жан Ланн завоевал не только уважение, но и любовь своих подчиненных. Один капитан выскочил из траншеи и за ноги втащил его туда, и Ланн никогда не забыл его отчаянно смелый поступок. Вернувшись во Францию, он не только помог капитану найти себе достойное занятие, но и часто заходил к нему в гости. Одной из самых характерных особенностей французской армии того времени было теплое чувство товарищества между военнослужащими высокого и низкого ранга.

Лагерь был переполнен ранеными, и чума каждый день уносила все новые и новые жертвы. Другого выхода, кроме отступления, не было. С мрачными лицами французы покидали свои траншеи; Ланна и других раненых офицеров несли на носилках. Все лошади, включая лошадь главнокомандующего, использовались для транспортировки тех, кто не мог ходить.

Когда армия вошла в Яффу, Наполеон прошелся по палатам госпиталя, выкрикивая: «Турки будут здесь через несколько часов! Кто чувствует себя достаточно сильным, вставайте и присоединяйтесь к нам!» Это заметно подняло дух французских солдат, ведь это была апелляция к их выносливости, и после немногодневного отдыха в Каире те, кто пережил марш, оказались в состоянии отразить турецкое нападение на Александрию и сбросить в море 12-тысячную султанскую армию.

Эта битва, известная под названием Абукирской, вошла в историю как одна из самых эффектных побед Наполеона. Ланн, выздоравливавший в тряских носилках, которые были пронесены через многие мили раскаленных песков, теперь чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы снова командовать пехотой. Преследуя турок после одержанной победы, он получил новую рану — на этот раз в бедро; был ранен и Мюрат, также отличившийся в битве. Два будущих маршала, уже тогда ненавидевшие друг друга, лежали в госпитале бок о бок, и Ланн мог безнаказанно оскорблять своего соперника, поскольку у того челюсть была раздроблена пистолетным выстрелом, а все лицо обмотано повязками.

После битвы при Абукире в круг лиц, приближенных к главнокомандующему, вошел еще один будущий маршал, до сих пор мало кому известный. Его звали Луи-Никола Даву, ему было двадцать девять лет от роду, и это была его первая кампания под командованием Наполеона. У этого склонного к одиночеству, мрачного человека были к командующему некоторые претензии. Отдавая себе отчет в том, что он намного лучший полководец, чем большинство тех, кто окружал Наполеона, Даву негодовал на свою изоляцию и после долгих раздумий попросил беседы с ним. С точки зрения обоих ее участников она оказалась весьма плодотворной. С этих пор Даву относился к Наполеону с безоговорочной лояльностью, и в конце концов тот стал проявлять к Даву большее доверие, чем к тем, кто делил с ним его первые триумфы в Италии.

Через кольцо блокады все-таки проникала тоненькая струйка новостей из Европы. Ланн, например, выяснил, что его супруга родила мальчика через четырнадцать месяцев после его отъезда в Египет. Наполеон же узнал, что его жена живет с каким-то отставным офицером, плоды его итальянских побед потеряны и армии России, Австрии и Англии угрожают уничтожить республику.

После получения газетных сообщений о страшной катастрофе при Нови, о пленении будущих маршалов Периньона и Груши, об окружении Массена в Швейцарии и десятке других катастроф Наполеон и Бертье на несколько часов заперлись в своей штаб-квартире.

Когда они покинули ее, к ним было приказано явиться адмиралу, командовавшему несколькими кораблями, которые не удалось уничтожить Нельсону. Наполеон оправдывал свое дезертирство давлением обстоятельств. Он решил рискнуть, вернувшись во Францию, и предоставить египетскую армию ее судьбе.

В разговорах между собой главнокомандующий и его начальник штаба уже составили краткий список тех, кто вместе с ними отправится бросить дерзкий вызов Директории: Ланн, еще на костылях, Мюрат, еще в повязках, Бессьер с его прекрасными манерами и артиллерист Мармон. Даву в список включен не был. Он оставался в Египте, чтобы поддерживать авторитет генерала Клебера, преемника Наполеона, и в порядке утешения новому главнокомандующему было даровано общество прелестной малютки Полины Фуре, разведенной жены конного егеря.

Полине не удалось утешить своего нового мужчину. Клебер, никогда не поддававшийся очарованию Наполеона, от ярости потерял дар слова. В траншеях под Акрой он уже выражал свое презрение к Бонапарту. «Вон идет этот маленький плут, — имел он обыкновение бормотать, — да он ростом-то не выше моего сапога!» Теперь, получив под команду тысячи больных, готовых вот-вот взбунтоваться солдат, надеющихся вернуться домой разве что после обмена военнопленными, Клебер поносил главнокомандующего с основательностью, которая заставила бы восхититься самого Ожеро. Возможно, страстность его брани придавало некое предчувствие. Через несколько месяцев Клебера заколет ударом в сердце фанатик во время прогулки по террасе штаб-квартиры.

Лига за лигой (лига — британская мера, равная примерно 5 км), часто двигаясь со скоростью гребной лодки, крошечный конвой полз вдоль побережья Северной Африки, готовый тотчас же пристать к берегу при появлении английского фрегата. Им повезло. Через несколько недель они проскользнули через самую узкую часть Средиземного моря и высадились на Корсике, где Наполеону пришлось подивиться тому, сколько людей претендует на родство с ним. Через четыре дня они совершили еще один скачок и наконец высадились во Фрежюсе.

Сцена была готова для постановки нового акта авантюры — на сей раз в Париже.


За промежуток времени между падением Бастилии и тем моментом, когда Наполеон, узурпировав власть, объявил себя первым консулом, довольно большое число французов могло претендовать на звание спасителя республики. К их числу относились Дантон с его громовыми призывами к сопротивлению в 1792 году, перебежавший к роялистам Дюмурье, Келлерман, как скала стоявший при Вальми, торговец галантереей Журдан, победитель при Флерюсе, Гош, Марсо, Моро и еще несколько генералов, включая Наполеона Бонапарта и его закадычных друзей. Под всеми этими претензиями были определенные основания, но лишь одна из них остается бесспорной даже до настоящего времени. Это — претензия со стороны Андре Массена, бывшего старшего сержанта, торговца фруктами и контрабандиста, который удерживал швейцарский бастион республики против всех пришельцев, когда в последний год истекающего столетия на Францию наступали пять союзных армий.