Дурные предчувствия Лефевра мало беспокоили Наполеона. Для психолога с его способностями старый солдат стал очень легкой добычей. Наполеон взял его под руку, отвел в сторонку и приглушенным голосом рассказал про угрозу свободе со стороны неких безымянных, зародившихся в трущобах организаций. Старый солдат с симпатией кивал, но любой вопрос, какой он мог бы задать, терялся в волнах признательности, совсем уж затопившей его честное сердце, когда Наполеон преподнес ему в подарок великолепную саблю, привезенную им из Египта. С этого момента Наполеон всегда держал Лефевра при себе и с подчеркнутым уважением обходился со своим старым другом. Он очень походил на основателя сомнительной брокерской фирмы, печатающего имя безупречно честного старого полковника на фальшивой облигации.
Правда, не всех удавалось одурачить так легко, и наибольшее беспокойство в этом отношении доставляли Ожеро и Журдан, которые начинали удивляться, что же происходит с их возлюбленной революцией. Уж не потеряла она себя в вихре прокламаций об опасности интервенции и угрозы гражданской войны? Некоторое время они отказывались выбрать тот или иной путь, но, оставляя за собой право оспорить законность или необходимость переворота, тем не менее не осуждали его. Их можно было увидеть везде: разговаривающими с солдатами, выясняющими мнение общественности и взвешивающими шансы сторон со сдержанностью людей, переживших целые десять лет смут и беспорядков.
Более твердым орешком оказался Бернадот. Все чары Жозефины или Жюли Бонапарт, сестры Дезире (жены Бернадота), да и самого Наполеона, поддерживаемого методичным Бертье и нетерпеливым Ланном, никак не могли заставить могучего гасконца втянуться в игру. В то утро, на которое заговорщики наметили нанесение удара, он появился в доме на Рю де ла Виктуар одетым в гражданское платье, как будто желая отделить себя от самой идеи военного переворота. Те немногие, кто заходил в тот день в дом, ушли, не объявив, на чьей они стороне, но Бернадот остался, хотя даже его свояк Жозеф Бонапарт не мог с уверенностью сказать, выступает ли он за или против Наполеона. Короче говоря, Бернадот сделал то, что он делал во всех таких случаях, — преодолевал сопротивление всех оппонентов и утапливал их в море общих фраз, не означающих ровным счетом ничего. В конце концов они оставили его в его любимой позиции — на заборе, и каждый занялся своим делом. Ланн, прихрамывая, отправился принимать командование охраной Тюильри, а Мюрат выстроил в боевые порядки кавалерию. Мармон же склонил на свою сторону артиллеристов и убедился в их боеготовности — заговор начал медленно набирать обороты. Заседание верхней законодательной палаты, Совета старейшин, было назначено на утро 18 ноября. (Здесь ошибка автора: 18 брюмера календаря Французской революции соответствует 9 ноября григорианского календаря.) Но тут заговорщики столкнулись с резкой оппозицией Совета пятисот, который перенес свои заседания в Сен-Клу под Парижем, чтобы там ожидать исхода событий следующего дня.
Именно в этот момент заговорщики попали в очень тяжелое положение, поскольку Наполеон совершил крупную тактическую ошибку. Он почему-то посчитал, что собрание профессиональных политиков можно покорить риторикой.
Ранним утром 19 ноября (брюмера! или 10 ноября по григорианскому календарю) войска собрались перед оранжереей в Сен-Клу. Со своей стороны, гренадеры республики, которые по своей обязанности должны были защищать Законодательный корпус, выжидали, придется ли им вступить с ними в конфликт или, наоборот, брататься. Никто не знал, как эти люди будут реагировать на угрозу, и, пока они выясняли для себя ситуацию, Бонапарт вошел в зал и прерывающимся голосом произнес речь об опасности якобинского мятежа и возврата эпохи анархии и гильотины.
Свое ораторское искусство он явно переоценил. Оратор, способный увлечь жаждущих добычи солдат, он едва ли был способен произвести впечатление на профессиональных говорунов. Кто-то потребовал назвать имена, и здесь Наполеон начал заикаться. Тотчас же поднялся гвалт — депутаты, разъяренные оскорблением своего достоинства, окружили его, угрожая и снова и снова требуя, чтобы он сообщил им, что же, собственно, происходит с конституцией. Один из депутатов ударил его, а другой порвал на нем мундир. Всю свою жизнь Наполеон ненавидел толпу и боялся ее, но сейчас он совсем потерял контроль над собой. Он осекся, потом начал медленно подбирать слова и, казалось, совсем уже было лишился шансов на успех.
Наполеона спас его брат Люсьен, который, будучи в это время председателем Совета пятисот, повел яростную защиту человека, который применил тактику Кромвеля, но без кромвелевской ставки на силу. В зал ворвался взвод солдат и, пробившись к находившемуся в полуобморочном состоянии Бонапарту, вытащил его вместе с Люсьеном из толпы. Ожеро оценил ситуацию следующим образом. «Здорово же вы вляпались», — усмехнулся он, видимо готовый выйти из дела и примкнуть к противоположной стороне.
У Люсьена, однако, нервы не сдали. Он препроводил своего брата к ожидавшим их гренадерам, которые по-прежнему стояли в строю, не зная, что предпринять. Указывая на порванную одежду у Наполеона и у себя самого, а также на струйку крови на лице брата, он произнес напыщенную речь о покушении на их жизнь со стороны нескольких депутатов, вооружившихся кинжалами. Наполеон был популярен в солдатской среде, и люди начали роптать. Председателю палаты, ревел Люсьен, нужна защита от таких нападений. И чтобы довести дело до логического конца, он вытащил саблю и, держа ее на расстоянии дюйма от груди брата, торжественно заявил, что он сам убьет его, если только тот покусится на свободу Франции. Театральный жест пришелся как нельзя более к месту. Гренадеры, почти совсем оглушенные криками пробонапартистски настроенных войск, перешли на сторону Наполеона, и этот день стал для него победным, или почти победным.
Теперь пришло время нанесения coup de grace[16]со стороны Мюрата. Весь день этот красавец кавалерист настаивал на том, чтобы Наполеон отказался от всяких претензий на легитимность и положился на саблю и пистолет как на единственные аргументы, которые просто не могут быть не поняты. Но Наполеон продолжал медлить. По его словам, он решил получить власть только конституционными методами. Когда власть будет у него в руках, ему не хотелось бы, чтобы говорили, что он захватил ее, организовав нападение на законно избранных представителей народа. Однако в конце концов произошло именно это, поскольку разъяренных депутатов, уже объявивших Бонапарта вне закона, запугать чем-либо иным было невозможно.
Мюрат приказал ударить в барабаны, и их грохот долетел через весь двор перед оранжереей до зала заседаний палаты. Более робкие депутаты начали потихоньку выскальзывать из дверей, но большинство по-прежнему оставалось на местах. Гренадеры ворвались в зал, и их командир прокричал: «Граждане! Вы уволены!» Из зала выбралось еще несколько депутатов, но большинство все еще продолжало пребывать в зале. Ждать Мюрату было уже невмоготу. «Выбросить этот сброд!» — скомандовал он, и солдаты пошли вперед со штыками наперевес. Серюрье вытащил саблю и присоединился к солдатам. Все еще изумленный Лефевр утратил свои последние сомнения, увидев, как какой-то штатский оборвал рукав солдату. Этого он уже вынести не мог. С яростным криком он бросился в схватку, и через мгновение последние из депутатов уже выпрыгивали из окон бельэтажа и исчезали в ноябрьских сумерках. Ожеро, до сих пор лишь безучастный наблюдатель этой экстравагантной сцены, теперь решил выступить на стороне победителя. Он торжественно подошел к Наполеону и поздравил его с проведением давно запоздавшей весенней уборки.
На Париж упала ночь. Участники заговора отправились по домам в надежде, что завтра будет еще лучший, еще более светлый день, открывающий новую, блистательную эру. Ожеро, Мюрат, Лефевр и прочие поздравляли друг друга, но у Мюрата были другие дела. Он вызвал четырех преданных ему кавалеристов и приказал им галопом скакать в принадлежащую мадам Кампан Академию для девиц, где Каролина Бонапарт, младшая сестра нового консула, обучалась искусствам и светским манерам, чему обычно не учили в республиканских школах. Кавалеристы имели приказ препроводить мадемуазель Бонапарт в безопасное место. Проведя сорок восемь часов в азартной игре, сын трактирщика не хотел возвращаться домой, не припрятав свой выигрыш достаточно надежно.
В городе наступило сравнительное спокойствие. Жан Ланн отбросил свои костыли, дохромал до лошади и потрусил в Тюильри. Журдан, раздумывающий о том, не придется ли ему в конце концов вернуться к торговле вразнос, решил где-нибудь спрятаться. В отличие от Ожеро, еще одного твердокаменного якобинца, он не мог заставить себя поздравить человека, разгромившего республику. В Италии Андре Массена, командующий всеми французскими войсками в регионе с момента победы под Цюрихом, закрыл на замок свои ящики с наличностью и обратил свои мысли к прелестным женщинам. Наполеон заперся с Сьейесом и Роже Дюко, двумя пережившими переворот директорами, и приступил вместе с ними к разработке новой конституции и составлению первой публичной прокламации. В этом документе декларировалось, что «в результате смены способа правления не будет ни победителей, ни побежденных, но будет лишь свобода для всех!». Это, видимо, не относилось ни к двум уцелевшим директорам, ни к законодателям, попрыгавшим из окон оранжереи. Через четыре недели Наполеон Бонапарт становится первым консулом, причем роль двух других сведется к произнесению одного слова — «да». Предусмотрены своего рода законодательные органы, однако даже унтер-офицеры в казармах имели более весомое и определенное мнение насчет того, что должно быть записано в воинских уставах.
Глава 6Массена слышит гром
Согласно расхожему мнению, Наполеон Бонапарт, этот склонный к полноте низенький человек в черной треуголке, умевший так хорошо воевать, воевал всегда и, следовательно, не мог не обожать войну. Даже теперь, когда с этого времени прошло около двухсот лет, лишь немногие исследователи проявляют сколько-нибудь значительный интерес к его достижениям, лежащим вне военной сферы, и его конструктивной деятельности в качестве политика и администратора.