ereur!». К вечеру русские отступали по всему фронту. Через два дня Сульт овладел Кенигсбергом со всеми его складами и запасами, и царь запросил мира. Война с Россией завершилась. Французская империя достигла зенита своего могущества, и только одна Англия еще бросала вызов человеку, ставшему наследником революции.
Незадолго до битвы под Фридландом старый Лефевр овладел Данцигом. Лефевр ничего не делал поспешно. Когда он был произведен в маршалы и кто-то сказал ему комплимент по поводу его роскошного мундира, он бросил в ответ: «Да, он должен выглядеть недурно — ведь я шил его тридцать пять лет!» Конечно, он покорил Данциг за несколько меньший срок, но Ней или Ланн сделали бы это вдвое быстрее.
Мирные переговоры между царем Александром I и Наполеоном проходили на плоту, поставленном на якорь посреди Немана около городка Тильзит. Это было блистательное зрелище, каждый участник которого был одет в свой лучший наряд и почти каждый демонстрировал самые лучшие манеры. Правда, Ланн несколько скомпрометировал себя, чуть не взорвавшись от ненависти, когда узнал, что личным адъютантом Наполеона назначен Бессьер. До сих пор почти вся брань Ланна была обращена на Мюрата, который тоже был назначен адъютантом Наполеона, но теперь чаша ненависти к великому герцогу настолько переполнилась, что часть ее содержимого вылилась и на деликатного Бессьера. С этого времени Ланн питал отвращение к обоим, и ссора с Бессьером еще даст о себе знать в одной из будущих битв.
Между маршалами начали укрепляться отношения взаимной ненависти, как, впрочем, и дружбы. Ланн и Ожеро, всегда бывшие закадычными друзьями, не могли выносить одного вида Мюрата и Бессьера. Ней испытывал отвращение к Массена и Даву и неприязнь к Бернадоту. Виктору и Сульту не нравились они все. Лучшим другом Даву в армии был сын пивовара Удино, но даже эта дружба не пережила дня крушения империи. Сульт не заводил себе близких друзей, хотя и восхищался смелостью и энергичностью Нея; Сен-Сир и Мармон, которые пока еще не стали маршалами, делили с Массена его постоянное презрение ко всем прочим. Единственным из первой группы маршалов, которого любили все остальные, был искренний и веселый Мортье. Он импонировал также и англичанам. Он не только умел говорить по-английски, но по своему облику ближе всех других маршалов отвечал представлению об английском сквайре, эдаком любителе поохотиться на лисиц. «Под его началом будет с гордостью служить каждый офицер!» — писал один английский современник, встречавший его в Париже во время перемирия.
После того как между царем и императором в Тильзите было достигнуто полное согласие, большая часть французской армии была отправлена во Францию, и двенадцать последовавших за этим месяцев были свидетелями социального расцвета империи, сопровождавшегося непрерывными балами, театральными представлениями, банкетами, концертами и приемами, а владельцы парижских магазинов, потирая руки, пересыпали наличные в свои кассы. Салоны и иллюминированные празднества сделались теперь ареной соперничества дам из кругов новой аристократии.
Не обходилось без сцен ревности и скандалов, которые в основном происходили из-за детских шалостей братьев и сестер Наполеона. Надо сказать, что каждый (или каждая) из них собрали вокруг себя целый круг придворных и вечно попадали в ситуации, заставлявшие императора буквально кипеть от гнева.
Самые большие неприятности создавала сестра Наполеона и супруга Мюрата Каролина, и, когда император узнал, что она соблазнила одного из его ближайших друзей генерала Жюно, он пришел в совершеннейшее негодование. На ее собственные глупости накладывались еще и глупости ее мужа, о котором Наполеон как-то сказал: «Эти титулы совершенно вскружили ему голову! На поле боя он делает чудеса, а в других местах он баран бараном!»
Тяга Мюрата к красивому не ограничивалась мундирами. Свои экстраординарные вкусы он нес и в бальные залы, где его кудри, перья и меха получали надлежащую оценку. Одна из наблюдавших за ним дам однажды едко заметила: «Его наряды могли бы украсить гардероб бродячего актера!» Этой его роли вполне отвечал некий эпизод, имевший место на одном из маскарадов, устроенных его женой.
Сам Наполеон не танцевал и почти не участвовал в тех увеселениях, которые устраивались в гостиной, но ему нравилось смотреть, как веселятся другие. Он понимал, что блеск всех этих балов и маскарадов отражает веру общества в прочность империи. Поэтому он распорядился, чтобы его сестры и очаровательная падчерица Гортензия по очереди давали балы раз в неделю. Правда, Полина, самая привлекательная и самая ленивая в семействе, уклонялась от этого. Несмотря на свою репутацию нимфоманки, она в таких случаях всегда ссылалась на недомогание, но Каролина и Гортензия выступили в этом году в роли хозяек на целой веренице блестящих балов. Каролина принимала гостей по пятницам, Гортензия — по понедельникам. На балу или маскараде обычно присутствовало около двухсот гостей, причем дам всегда было в три раза меньше, чем кавалеров. На одном из таких маскарадов в самый разгар танцев неожиданно раздался повелительный женский голос: «Я желаю, чтобы она немедленно покинула мой дом!» Ошеломленные гости делали вид, будто не понимают, что это голос хозяйки бала Каролины. Этот приказ, произнесенный на повышенных тонах и адресованный ее супругу, относился к известной даме, которая на данный момент состояла в любовницах у Мюрата. Она попала на бал благодаря Гортензии, которая потом даже выражала притворное негодование, но каждый из присутствующих не мог не понимать, что это месть Гортензии Каролине за ее дурное отношение к Жозефине, ее матери.
Сама Гортензия тоже не всегда бывала осмотрительной. Однажды она явилась на маскарад в костюме девственницы-весталки, что, может быть, прошло бы и незамеченным, не будь она на восьмом месяце беременности. Скандалы, однако, не могли остановить в этом сезоне лихорадочную веселость хозяек парижских гостиных. В самую ночь побоища при Прейсиш-Эйлау в столице состоялся блистательный бал, и многим из его участниц впоследствии пришлось узнать, что они стали вдовами как раз во время очередного танца.
На этих балах часто присутствовала жена Бернадота Дезире, как, впрочем, и новая мадам Ланн. На эту очаровательную женщину суета вокруг титулов не производила никакого впечатления. Как она сообщала мадам Жюно, ее муж мыслил подобным же образом. «Другие же, — вздыхала она, — придерживаются иного мнения, только посмотрите вокруг!» Герцогиня Лефевр, бывшая поденщица-прачка, посещала балы, хотя сама танцевала редко. Она по большей части предпочитала досиживать до конца и рассказывать забавные и шокирующие гостей истории о своем житье-бытье в прачках в дореволюционное время. Мать Наполеона, мрачнолицая Летиция, на балах всегда оставалась молчаливым зрителем. Балы, маскарады и концерты она считала свидетельством поверхностности, суетности ума их участников и сокрушалась по поводу разорительной экстравагантности своих деток.
По временам двор отъезжал во дворец Фонтенбло, где устраивались выезды на охоту или соревнования по стрельбе с большим числом участников. Однажды гости императора собрались поохотиться на кроликов, и лесники, озабоченные тем, чтобы не испортить охоту его императорскому величеству, выпустили на поле несколько тысяч домашних кроликов. К сожалению, гости Наполеона были одеты в ярко-зеленые охотничьи костюмы, и кролики устремились по направлению к ним, приняв их за служителей, пришедших подкормить их луком-латуком. Прежде чем стрелять в кроликов, их пришлось, естественно, отгонять. В этом стремлении новой аристократии заняться видом спорта, практикующимся английскими джентльменами, всегда было нечто фарсовое. В другой раз Наполеон разрядил свое охотничье ружье в самый неподходящий момент, и шальная пуля лишила глаза злосчастного Массену. Наполеон тотчас же обвинил в этом Бертье, а Массена, кажется, даже не произнес слов неудовольствия ни в адрес Наполеона, ни в адрес Бертье. С этого времени он всегда носил на глазу повязку, хотя по-прежнему оказывался гораздо более дальновидным, чем большинство его коллег.
Летом 1808 года многие офицеры начали уезжать из Парижа, направляясь на юго-запад вместе со свитой императора. Назревала война в Испании, и из всех веселых и молодых офицеров, отправившихся по этому направлению, мало кто мог догадываться, что они и их поколение будут затянуты в водоворот военных событий и сотни тысяч из них умрут в убогих деревнях и на голых плоскогорьях Пиренейского полуострова. Войну за Пиренеями скоро назовут «испанской язвой», через которую медленно вытечет кровь империи. Некоторым маршалам будет суждено пролить в Испании кровь; еще большее их число погубит там свою репутацию.
Глава 11Освобождается трон
Занавес трагедии был поднят генералом Жюно, когда его десант высадился в Португалии осенью 1807 года.
Ситуация в Испании оказалась чрезвычайно сложной и запутанной и без французской интервенции. Король Карл, происходящий из династии Бурбонов, и его малопривлекательная супруга, в сущности, оказались во власти фаворита королевы, бывшего гвардейского офицера Годоя, кичащегося своим титулом Князя мира. Принц Фердинанд, сын короля и наследник престола, ненавидевший любовника матери, был весьма популярен в народе. Неожиданный ввод французских войск в Испанию вызвал взрыв, который с течением времени произошел бы и так, без какого-либо вмешательства со стороны Наполеона.
Генералу Жюно был обещан маршальский жезл, если он, прибыв в Лиссабон, успеет захватить португальскую королевскую семью и стоящие в гавани английские корабли. Чрезвычайно боясь возмездия за свой опасный флирт с Каролиной Мюрат, генерал сделал больше, чем мог. Он прошел через весь полуостров с такой скоростью, что прибыл под стены города всего лишь с несколькими сотнями солдат. Прочие, измученные маршем, остались позади. Но торопился он напрасно. Португальская знать, паковавшая свой багаж также и под влиянием воспоминаний о клацающей сабле маршала Ланна, бежала на английские корабли, которые тотчас же вышли в море.